Твитнуть
Гололоб пишет:
Прокопенко справедливо отмечает, что позже Лютер смягчил свои первоначальные взгляды на свободу воли человека и жесткое предопределение Бога, остановившись на Аугсбургском определении свободы воли, но, к сожалению, допускает неправильное толкование этого определения. Последнее оставляло грешнику не «способность принимать обыденные решения», как утверждает наш автор, а именно нравственную способность (буквально, «определенную свободу выбора в светской праведности»). Лютеране учили, что собственная воля «не имеет силы без помощи Духа производить праведность Божию», т.е. слаба, но не абсолютно лишена способности к этой деятельности. Иными словами, лютеране отстаивали лишь то, что воля человека не в состоянии заслужить себе спасение, но не то, что она полностью мертва. Впрочем, и сам Августин неоднократно называл ее больной, порабощенной, слабой, но не мертвой.
И, конечно же, как-то скупо и вскользь говорит Алексей Прокопенко о том, что верный друг и преемник Мартина Лютера, Филипп Меланхтон (1497-1560) в 1535 году совершенно оставил лагерь монергистов, причем вовсе не «постепенно», а резко (см. Caspar Brandt, The Life of James Arminius (London: Ward, 1858), Р. 30 и далее). Наш уважаемый автор, однако, не знал или умышленно упустил из виду примечательный факт, что Меланхтон вовсе не возвратился к полупелагианской модели спасения, а создал особый вариант синергизма, отрицающий идею даже частичного заслуживания спасения. Так родилось учение «потребительского синергизма», согласно которому человеку вменяются в праведность не дела, а лишь его нужда в Боге, выраженная в его личных вере и покаянии. Именно Меланхтону, а не Арминию мы обязаны этим видом синергизма. Арминий только повторил его вслед за этим выдающимся лютеранским богословом. Именно благодаря трудам этого великого сподвижника Лютера лютеране начали критику супралапсарианства (читай гиперкальвинизма) кальвинистов, когда инфалапсариан-кальвинистов еще и в помине не было.
Прокопенко справедливо отмечает, что позже Лютер смягчил свои первоначальные взгляды на свободу воли человека и жесткое предопределение Бога, остановившись на Аугсбургском определении свободы воли, но, к сожалению, допускает неправильное толкование этого определения. Последнее оставляло грешнику не «способность принимать обыденные решения», как утверждает наш автор, а именно нравственную способность (буквально, «определенную свободу выбора в светской праведности»). Лютеране учили, что собственная воля «не имеет силы без помощи Духа производить праведность Божию», т.е. слаба, но не абсолютно лишена способности к этой деятельности. Иными словами, лютеране отстаивали лишь то, что воля человека не в состоянии заслужить себе спасение, но не то, что она полностью мертва. Впрочем, и сам Августин неоднократно называл ее больной, порабощенной, слабой, но не мертвой.
И, конечно же, как-то скупо и вскользь говорит Алексей Прокопенко о том, что верный друг и преемник Мартина Лютера, Филипп Меланхтон (1497-1560) в 1535 году совершенно оставил лагерь монергистов, причем вовсе не «постепенно», а резко (см. Caspar Brandt, The Life of James Arminius (London: Ward, 1858), Р. 30 и далее). Наш уважаемый автор, однако, не знал или умышленно упустил из виду примечательный факт, что Меланхтон вовсе не возвратился к полупелагианской модели спасения, а создал особый вариант синергизма, отрицающий идею даже частичного заслуживания спасения. Так родилось учение «потребительского синергизма», согласно которому человеку вменяются в праведность не дела, а лишь его нужда в Боге, выраженная в его личных вере и покаянии. Именно Меланхтону, а не Арминию мы обязаны этим видом синергизма. Арминий только повторил его вслед за этим выдающимся лютеранским богословом. Именно благодаря трудам этого великого сподвижника Лютера лютеране начали критику супралапсарианства (читай гиперкальвинизма) кальвинистов, когда инфалапсариан-кальвинистов еще и в помине не было.
Комментарий