Непридуманные истории

[Lupus est]

Одноразовые зайцы

Действие происходит в одной из подмосковных дивизий в середине 90-х годов. Все имена, конечно же, изменены.

Лейтенант Ракитин стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу. Из глаз, растворяя замерзший иней, стекали скупые мужские слезы. Ему было плохо. Очень плохо. Вчера, то есть 30 декабря, группа офицеров, в которую входил и наш герой, получив премию, прошла боевым маршем по всем кабакам в пределах гарнизона. В результате сегодня не было ни денег, ни спиртного. И чтобы хоть как-то облегчить состояние, лейтенант Ракитин стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу.
- Выпить хочешь? - участливо спросил я.
- Да. А что есть что? - не веря в свое счастье, спросил Ракитин.
- Нет, но через полчаса будет. Водка, и коньяк, и шампанское. И закусить: салатики, заливное, горячее и холодное. И еще с собой на дорожку дадут. Не бойся, ничего криминального, - поторопился добавить я, прочитав в его глазах недоверие. - Тащи сюда белый хирургический костюм и вату. И хирургическую шапочку не забудь.

Через 15 минут лейтенанта было не узнать. В белом хирургическом костюме, с клоком ваты на жопе, напоминающим хвост, с двумя ушками из ватмана, пришитыми на шапку, и разрисованным гримом лицом он абсолютно походил на зайчика.
Я, надев костюм Деда Мороза, приступил к инструктажу.
- На сегодняшний вечер ты «Зайчик-побегайчик». Твоя задача - прыгание вокруг елки с детишками и нейтрализация запасов спиртного, которое попытаются влить в меня. То есть ты за меня будешь бухать и таскать мешок. Я буду заниматься с детьми и выпрашивать продукты «на дорожку». Все набранное потом делим пополам.
Заяц, кивнув головой в знак согласия, активно запрыгал навстречу такому долгожданному стопарику.

На часах оставалась 6 часов до Нового года. Все уже активно накрывали столы и стругали салатики. Бдительные жены отгоняли своих благоверных от спиртного, не давая им ужраться раньше времени. Позвонив в первую квартиру, я почувствовал манящий запах окорочков и мандаринов. Работа началась.
- Я Дедушка Мороз. Всем подарки вам принес. В этот чудный вечерок к вам зашел на огонек. Говорите в сей же час: дети в доме есть у вас? - начал я гулким басом.
Дети, конечно, были. И захлопали в ладоши, увидев столь желанного Деда Мороза.
- А я - зайчик-побегайчик, -весело заорал мой товарищ. - Водку наливайчик? - тут же обратился он в полголоса к отцу.
- Коньяк наливайчик, - мгновенно оценил ситуацию глава семейства и бочком исчез вместе с зайцем на кухне.
В это время я, как подобает порядочному Деду Морозу, слушал стишки, водил хоровод вокруг елочки и одаривал детей подарками, которые незаметно подложили в мешок родители.
Через некоторое время из кухни появились зайчик с папой. Заметно повеселевшие и довольные жизнью, они влились в общее веселье. «Зая» скакал вокруг елочки, изображал как кушает морковку и под конец покатал на себе обоих детей. Дети визжали от восторга. Шоу прошло триумфально.
- А теперь нам вышел срок. Едем прямо на восток. И далек наш будет путь. Нам пожрать бы что-нибудь, - раскрыв мешок и вопросительно глядя на хозяев, произнес я.
- Да, да. Конечно. - засуетились мама с бабушкой, складывая в мешок холодец, фрукты и куриные окорочка, завернутые в целлофан. А папа специально для зайца незаметно опустил с мешок недопитую бутылку коньяка.
- Получилось! Все получилось! Ай да Юрич, ай да сукин сын, - не смог сдержать восторга Ракитин, когда за нами закрылась дверь.
- Вперед, мой верный заяц. Нас ждут дети. И, конечно же, выпивка и закуска, - отвечал я, и, взвалив мешок, мы постучали в соседнюю дверь.
***
Зайца я потерял где-то на восьмой квартире. Признаюсь честно, был сам виноват. Девочка захотела мне рассказать стихотворение «Вот дом, который построил Джек». Три раза сбивалась почти в самом конце и начинала сначала. Остановить ребенка я не смог. И когда я забежал на кухню, там остались лишь пьяный глава семейства и выпитая пол-литра «Абсолюта». Ни мешка, ни Ракитина не наблюдалось.
- Заяц где? - затряс я отца.
- Он улетел, но обещал вернуться! Милый зайчик-побегайчик... - только и смог ответить он, махнув в сторону двери.

Ракитина я нагнал этажом ниже, когда он стучался в дверь генерал-майора, командира дивизии.
- Ты кто? - удивленно спросил командующий, когда увидел еле стоящего на ногах офицера в костюме зайца.
- Я - Дедушка Мороз. Всем поллитра вам принес. Отвечайте мне сейчас: есть ли дети здесь у вас? - заученно начал Ракитин.
- А это тогда кто? - комдив указал на меня.
- А это мой зайчик...ик. Косой, прыгай сюда!
- Извините, товарищ генерал-майор. Издержки профессии. Зайчик попался какой-то одноразовый, - вмешался в разговор я. - Сейчас поздравлю ваших детей и отнесу зайца в берлогу спать.
Нужно ли говорить, что у комдива я работал за десятерых, пытаясь смыть неприятное впечатление: прыгал вокруг елочки, водил хороводы, рассказывал, стоя на табуретке, стишки и пел песни. Постепенно генерал, видя смех своих внуков, тоже заулыбался. Провожая меня, он вручил бутылку «Hennessy XO», наказав опохмелить «одноразового зайца».

В процессе транспортировки тушки зайца в комнату, я встретил лейтенанта Богатырева, который вчера также принимал участие в походе по кабакам.
- Надевай костюм. А то бизнес простаивает. - приказал я. - Будешь «одноразовым зайцем».

Через какое-то время по военному городку разнеслась молва, что в общаге за «бутерброды и выпивку» круто зажигает бригада зайцев под руководством Деда Мороза. И нас начали приглашать сперва в другие общаги, потом и на частные вечеринки. Ребята старались изо всех сил: пели, плясали рассказывали стишки, прыгали вокруг елочки, показывали фокусы. Где-то после полуночи контингент изменился: вместо детей они уже поздравляли взрослых: пели караоке, участвовали в конкурсах «кто быстрее обсосет морковку» и фанты на раздевание. Везде нас провожали аплодисменты и восторги. Я только успевал менять зайцев.

Утром Нового года я пил кофе. На полу стояла батарея бутылок с алкоголем, на подоконнике возвышалась груда коробок с конфетами, холодильник был под завязку забит колбасой, салатами, окорочками и тортами. А на кровати мирно спали четыре уставших лейтенанта. Через три часа было объявлено всеобщее построение батальона.
***
Комбат смотрел на нас из-под бровей. Он отличался крутым нравом и если вызывал к себе в кабинет, то за этим следовало минимум «строгач с занесением». Мы стояли перед ним по стойке «смирно», примерно представляя, за чем он нас вызвал.
- Я хочу узнать, товарищи офицеры, кто вчера был «одноразовыми зайчиками»? Кто вчера в общаге на третьем этаже устроил «запрыг в наволочках», в результате чего обвалилась штукатурка на втором? Кто вчера чуть не подрался с Дедом Морозом из дома культуры, доказывая, что он ненастоящий? Кто уже сегодня в ресторане пел вместе с патрулем в караоке «А нам все равно? И наконец, кто вчера чуть не снес дверь генерал-майору?
Мы молчали. У всех была одна мысль, что, пожалуй, «строгачом» не отделаемся, и сейчас секретарша принесет ему личные дела. Комбат нажал кнопку на селекторе.
- Танюша. Принесите то, что я хотел.
- Ну все, допрыгались. - в пол голоса подвел итоги Ракитин.
Вошла секретарь, неся на подносе 6 рюмочек с коньяком и лимончик.
- Товарищи офицеры. От лица командования объявляю вам благодарность. Командир дивизии сказал сегодня на пятиминутке, что наше подразделение единственное, кто додумался поздравить детей, и справился с этой задачей блестяще. Прошу опохмелиться и приступить к дежурству. - комбат, улыбнувшись опрокинул рюмашку.
С этого дня за нами прицепилось кличка «группа одноразовых зайцев».

zabzamok: РСРѕ "РѕРґРЅРѕСазовСС Р·Р°Р№Сев"

[Lupus est]

С Ракон РР°СРјС -

Я, как известно, к патриотически-настроенным гражданам не отношусь. Война, как мне кажется (любая, и эта тоже) явление грубое, грязное, лживое и разрушительное для человека, как в макро, так и в микрокосме его. При чем завоеватель ли ты или героический защитник - на выходе разницы нет. О природе военного героизма вообще можно было бы много и парадоксально порассуждать, но я не стану. Потому что бестактно. Все равно как за свадебным столом цинично обсуждать сексуальное прошлое невесты. Люди живы, пьют и радуются - вот и слава богу.

Но есть у меня одна слабость. Я люблю стариков, особенно повоевавших. Это оттого, что мне очень повезло с семейным старшим поколением. Люди они были простые, чуждые воспитательным изыскам, и поэтому никогда мне не врали. На прямо поставленный вопрос я обычно получала прямой и честный ответ, без скидок на впечатлительное и нежное детское восприятие. Поэтому я выросла не на «телевизорном» варианте прошедшей войны, а на рассказах моих бабок, дедов и выживших дядьев. А это был, доложу вам, тот еще экшен.

Одна из моих бабок до последнего дня своего больше всех фашистов, вместе взятых, люто ненавидела героя Советского Союза Гризодубову Валентину Степановну вместе со всей ее авиацией дальнего действия. Потому что в сорок втором именно ее «соколы», промахнувшись мимо немецкой комендатуры, ёбнули со всей дури по безупречному бабкиному хозяйству, прицельно разнеся нужник на краю огорода. Бабка осталась с двумя малыми детьми на руках - без дома, без нужника и с огородом, в три слоя покрытым говном. А дело было в конце лета, и выковыривать из-под говна картошку, свеклу и моркву было, видимо, незабываемым опытом.


На беду местных, в нашей станице размещалось гестапо со всей своей карательной командой. Гестаповцы рассчитывали в два захода собрать по окрестностям всех неарийцев - евреев, татар, цыган - вывезти в степь и показательно расстрелять. Первый заход им удался. Под неарийцев попала тогда куча разношерстного народа - черных и носатых среди казаков, их баб и детей было немеряно - и расстрел оказался массовым и иррационально, чудовищно жестоким. Как рассказывала бабка, гестаповцы сделали это специально. Потому что местные бабы разобрали еврейских детей, доказывая, что вот этот черненький ее личный сын, просто в бабку мастью пошел. Поэтому набирали уже, что называется, не по пачпорту, а по физиономии. Под этот расстрел как раз попали моя вторая бабка вместе с матерью. И пережили его чудом. Чудом было упорное нежелание бабки подыхать, как она говорила, «от чужой воли». Это было время, когда «завоеватели» еще брезговали добивать шевелящихся под трупами, надеясь на расстрельную команду. Но расстрельную команду на Кубани набирали из привезенных с собой чехов и румын, которым эта война, в сущности, была поперек горла. Поэтому расползающихся из ямы недостреляных баб и детей они как бы не замечали. Но и не помогали, будем уж справедливы, потому что себе дороже. Бабка еще в яме содрала с какого-то трупа платок, перевязала прострелянное бедро, пятилетнюю маму прикрыла собой и поползла через октябрьскую степь в сторону соседней станицы, где жили родственники мужа. До нее было три километра. Как доползла, бабка не помнит. Родня вырыла землянку во дворе и прятала там их обеих два долгих месяца, обогревая землянку углями в железной сетке, пока не стало понятно, что их никто не ищет. Кое-как зажившая рана сделала бабку надолго хромой, а мама, до этого болтливый и смешливый ребенок, замолчала на четыре года. И только когда в сорок шестом вернулись с войны два ее брата, она начала вспоминать, как это - издавать звуки. Ей было уже десять, когда она заново научилась говорить.

Нда. Однако, второй заход гестаповцам не удался. Местные, наглядевшись на первый расстрел, что называется, закусили удила. Одно дело лаяться с «жидами» и «татарвой» на базаре, а совсем другое - смотреть, как расстреливают семью старого, всеми уважаемого, учителя с дочерьми и внуками. Через месяц в окрестных станицах не осталось ни одного неарийца. Под второй расстрел должны были пойти восемь еврейских семей и десяток оседлых цыган, бежавших с соседнего конезавода. За день до ареста никого из них на месте не оказалось. Бабы делали честные глаза и клялись, что они себе не враги, у них же дети, да пусть вся эта нехристь передохнет, нам, мол, до этого вообще нет дела. «Нехристь», тем временем, в полном составе отсиживалась в известковых катакомбах, куда их переправили намедни ночью. И мой отец, семилетний пацан, вместе со своей матерью таскал им по ночам еду, собранную по дворам. Немцы, конечно, были не дураки, и поставили людей у всех известных входов и выходов из катакомб, но чтобы передать хавку и лекарства, не обязательно было туда заходить. Станичные мальчишки знали много сквозных дыр, куда влезть было нельзя, но втиснуть торбу величиной с кошку - запросто.
«Гестапа», натурально, рассердилась, и готовилась к масштабной карательной акции, но тут, слава богу, обозначились партизаны, и качественно раскурочили в трех местах железнодорожное полотно, по которому шли составы с техникой и провизией во славу Великого Рейха. Вернее, должны были идти. Тогда «гестапа» решила, что вместо массовых расстрелов лучше собрать оставшихся в живых местных на починку дороги, а сама принялась гоняться по степу за летучими отрядами партизан. Но степь, особенно зимой, это вам не лес, и шутки с ней плохи. Это только кажется, что спрятаться в ней невозможно. Просто местА знать надо. А атака из «казачьего схрона» вообще, я так думаю, была чрезвычайно зрелищна. Казачий схрон - степная засада в стиле древних скифов, когда казачки ложатся в заранее выкопанные ямы, прикрываясь сверху плетенкой из ковыля и утоптанной земли, и ждут, пока «завоеватели» подойдут ближе. Разглядеть засаду, даже вблизи, невозможно - степное пространство имеет свойство «замыливать» глаз, то есть сливаться в единое цветовое пятно. Поэтому когда из-под земли в полуметре от физиономии выскакивает вооруженный человек, то даже подготовленный военный, скажем так, обычно немного теряется. Опять же, крутые прикубанские берега, зыбучие пески, омуты подо льдом - вобщем, было где разгуляться удали молодецкой.
«Гестапе» не хватало надежных людей, и она сняла охрану при катакомбах. Пока Гансы-Дитрихи с нашими казачками увлеченно молотили друг друга в степи, станичные бабы под всякой снедью и тряпьем, вывезли по одному в телегах всех пещерных обитателей, и передали партизанам. Они едва успели, потому что слабая здоровьем еврейская интеллигенция и привыкшие к свету и воздуху цыгане в большинстве своем вот-вот собирались отдать богу душу. Сторожившие выезд из станицы чехи разводили глаза в разные стороны, флиртовали с бабами и ни разу не проткнули штыком содержимого ни одной телеги, хотя имели на это прямой приказ. Думаю, что это был вариант пассивного сопротивления. Подневольные ж люди, а все-таки. Хоть какой-то кукиш в кармане.
Партизаны переправили оставшихся в живых с первым же «связным» самолетом в тыл. В пещерах было похоронено пятеро детей и два старика, но большинство из прятавшихся в катакомбах пережили войну.
Я как-то спрашивала бабку Ольгу, мать отца, страшно ли ей было? Под страхом смертной казни, мол, как они с бабами решились? Бабка молчала минут двадцать, я уже и не ждала ответа, когда она, помешивая борщ и не глядя на меня, вдруг заговорила.
- Сначала-то вроде при немцах ничего было. Они нам шоколад таскали и мыло - очень уж боялись, что вшей от нас наберутся. А потом, как гестапо переехало в станицу, так и житья не стало, - бабка поморщилась от воспоминания, - Они дитев убивали. Много - и жиденят, и казачат, всяких. Взяли прямо в детском саду, с воспитательницей. Была у нас такая, Эсфирь Абрамовна. Вот с ней вместе двадцать дитёв и взяли. Уж она так кричала, родимая, так их умоляла, и диты к ней жмутся, плачут все. Ничего их, извергов, не брало - так и поволокли всех кучей к яме. Мы все это видели, да что бабы могли сделать? Немцы-то думали, что мы обсеримся со страху. А мы как в уме повредились. На своих дитёв глядим - а тех слышим. И днем, и ночью. Вот и решили хоть кого-то укрыть, чтобы только не по их, не по-иродово, вышло.
Она вытерла руки о передник, присела ко мне и посмотрела прямо в мое серьезное лицо.
- Не помню страху. Злобу помню. Как в октябре зубы сжала, так и расцепила только в марте, когда наши пришли. А на злобе-то чего не сделаешь. По углям пройдешь, и не заметишь.

Шел сорок третий год. Наши наступали, и «гестапа» заметалась. Отходя, немцы заминировали окрестности станицы, не жалея взрывчатки. «Окрестности» - это огромный мелькомбинат и склады с зерном и мукой. Заминирован был каждый квадратный метр всей территории. Взрыв должен был снести всю станицу.
Ночью в оставленные немцами станицу, еще не занятые нашими, пришел мой дед, отец матери, старый подпольщик, вместе с минером из партизанского отряда. Взглядом остановил кинувшуюся было к нему бабку, погладил мать по голове, и сказал:
- Еще не вернулся. Погодьте трошки, - взял плащпалатку, ножницы, какими стригут коз, и вышел.
Вдвоем с этим сапером, молодым парнем, они за ночь разминировали весь мелькомбинат. Перерезали около двухсот проводов. Сапера дед приволок к утру на горбу - парень был не в себе от нервного напряжения, и весь день то блевал, то плакал. Его уложили во дворе в гамаке, и мамка бегала к нему с тазиками и водой. Дед сидел в хате и пил. Бабка сидела возле него и держала за рукав рубашки - боялась отпустить.
Уже к концу войны, по ходатайству командира части, занявшего Гулькевичи, дед был представлен к Ордену Красного Знамени за этот суицидальный жест доброй воли.

Их старший сын, Василий, в это время воевал в танковой бригаде. Дядька Василий был человеком, лишенным воображения. Известно, что такие люди обычно не знают страха и сомнений, и обладают талантом к выживанию в любых ситуациях. Вся история его жизни - подтверждение этой аксиомы. Он дважды горел в танке, и дважды, едва залечив ожоги, возвращался на передовую. Рассказывал, как после Курской битвы он таскал из Олешни воду в гнутой каске и смывал, матерясь, с гусениц танка чьи-то кишки и запекшуюся кровь. Рассказывал, что первый год наши «драпали, как сброд», а великодержавный шовинизм и советский задор на глазах опадали с молодых перепуганных мальчишек, как старая штукатурка. От страха и неожиданности сдавались в плен сотнями, пока не вышел приказ Сталина, где плен приравнивался к предательству, а, следовательно - к расстрелу, и даже аресту семьи.

- Фрицы нам такого леща дали, мы аж до Москвы летели кубарем, - говорил дядька, - Перебили нашего брата,вспомнить страшно. Пехоте особо досталось. Все дураки сопливые, необученные. Мы-то что. Танкистом назвался, считай, уже покойник. Я вот и не надеялся, что обратно вернусь. Из моих первых никто до конца не дошел. Я три раза экипаж менял. А сам вот - остался...

В 44-ом в составе 10-го гвардейского танкового корпуса дядька освобождал один из польских концентрационных лагерей. То есть фактически въехал одним из первых в лагерь и помогал выводить то, что осталось там от людей, на воздух. Удивить его живыми скелетами было нелегко - в тридцатых он пережил вместе с бабкой украинский голодомор и повидал всякого. Так что пока они сгружали полутрупы в грузовики, вынимали из известковых ям изъеденные язвами детские тельца, он не чувствовал в себе никакой истерики. Был занят делом. Но потом, когда лагерь опустел, и оттуда вывезли даже мертвецов, все, кто участвовал в освобождении, получили шесть часов отпуска. Дядька хлопнул водки, взял именное оружие и вышел в город.
... И очнулся через шесть часов на окраине, с чугунной головой и пустым наганом. Что делал все это время, и куда всадил семь пуль, он не помнил.
Эти шесть часов беспамятства мучили его до самого конца. В день Победы он обычно в одиночестве надирался до синевы, заново переживая единственный в своей жизни нервный срыв.
А тогда он решил проблему кардинально. Еще в лагере, в бараке польских евреев, он заметил девочку, чуть младше его сестры, моей мамы. К сестре он был очень привязан. А это лысое худое существо с большими немигающими зелеными глазами вцепилось ему в штанину и не хотело отпускать. На утро следующего дня он съездил в больницу, куда определили всех лагерников, разыскал девочку, оформил бумаги на удочерение и через неделю отправил ее к своей матери вместе с граммофоном, туалетным мылом и союзническими сигаретами.
Так я, еще не родившись, обзавелась двоюродной сестрой, старше меня на сорок лет.
Бабка только всплеснула руками, когда получила полудохлого человеческого детеныша, и принялась выхаживать ее со всем своим крестьянским хозяйственным пылом.
И вот из бледного немого заморыша на кубанских наливках выросла рыжая девица обжигающей красоты, независимого нрава и такого бешеного темперамента, что неверующий дядька аж перекрестился, когда она, наконец, вышла замуж. Она была любима всеми и всегда, и даже младшая кровная дочь дядьки обожала ее с самого рождения. Сейчас она превратилась в красивую старуху с отличным чувством юмора и легкой насмешливой искрой в поблекшем зеленом глазу.

Парадоксально, но все это не помешало моей многочисленной родне всю жизнь исповедовать молчаливый местечковый национализм, сверху чуть припорошенный снисходительной вежливостью.

Вот такая у меня была война.
Старики мои, не смотря на их упрямое долгожительство, уходят один за другим, остановить я этого не могу. После них остаются только образы, вложенные мне в голову, и лица.

[Евлампия]

Где и положено. Под пером у Дюма.

А вот и неправда Ваша. Есть на Земле еще некоторые ДюмЫ, которые тоже пишут о славных мушкетерах и их детях... Вот послушайте одну добрую непридуманную () сказочку.




Крошка Рауль был маленький, но храбрый. Поэтому, когда его Папа Атос вернулся из Англии, Крошка Рауль встретил его и сказал:
- А я хочу сделать тебе сюрприз. Сегодня луна такая большая и светлая. Вот я и схожу к Ла-Маншу и принесу тебе на ужин вкусных устриц!
- Какой ты храбрый, сынок, - сказал довольный Папа Атос. - Вот тебе ведро. Иди всё прямо, пока не дойдёшь до Ла-Манша.
Крошка Рауль взял ведро и при свете полной луны пошёл к Ла-Маншу.
Он был такой счастливый! Такой гордый!
Вот он какой - пошёл ночью к Ла-Маншу совсем один, первый раз в жизни! Сперва он шёл не спеша. Потом чуть побыстрее. А дальше - вприпрыжку.
Вскоре Крошка Рауль вошёл в густой лес. Там, высматривая гвардейцев, бродил Драчливый д'Артаньян.
- Куда ты идёшь совсем один? - спросил Драчливый д'Артаньян.
- На берег Ла-Манша! - гордо ответил Крошка Рауль. - Я хочу набрать устриц для Папы Атоса!
- А ты не боишься? - спросил Драчливый д'Артаньян. - У тебя же нет такой длинной и острой шпаги, как у меня!
- Нет, не боюсь! - храбро ответил Крошка Рауль и пошёл дальше при свете яркой луны. Сперва он шёл не спеша. Потом чуть побыстрее. А дальше - вприпрыжку.
И тут он вышел на зелёную полянку, где ужинал Большой Портос.
- Эй, Крошка Рауль! - окликнул Большой Портос, прожевав цыплячью ножку. - Куда ты спешишь совсем один?
- К Ла-Маншу! - ответил Крошка Рауль. - Я иду за устрицами для Папы Атоса.
- А ты не боишься? - спросил Большой Портос. - Ты ведь не умеешь, как я, драться тяжёлыми камнями и большими дубинами!
- Нет, не боюсь! - сказал храбрый Крошка Рауль и двинулся дальше.
Недалеко от Ла-Манша он увидел Хитрого Арамиса, который сидел на камешке и сочинял рондо.
- Ходят тут всякие, отвлекают, - вздохнул он. - Куда ты идёшь совсем один, Крошка Рауль?
- Я иду к Ла-Маншу за устрицами для Папы Атоса! - сказал Крошка Рауль.
- А ты не боишься Его? - спросил Хитрый Арамис.
- Кого - его?
- Того, Кто Сидит в Ла-Манше. Я как-то видел его, и, по-моему, он не очень-то расположен к богословским беседам.
- Ну, а я не боюсь! - сказал Крошка Рауль и пошёл дальше.
Вот, наконец, и берег Ла-Манша. Рауль начал было искать устриц и вдруг вспомнил про Того, Кто Сидит в Ла-Манше.
Он был храбрым, но зачем только он послушал Хитрого Арамиса!
Ему не хотелось думать о Том, Кто Сидит в Ла-Манше, но он ничего не мог с собой поделать.
Крошка Рауль наклонился и посмотрел с крутого берега в воду.
Кто-то сидел в Ла-Манше!
Крошка Рауль очень испугался, но виду не подал и скорчил устрашающую рожу.
Тот, Который Сидел В Ла-Манше, тоже скорчил рожу.
Ой, что это была за рожа!
Крошка Рауль испугался, бросил ведро и со всех ног помчался домой. Он бежал, бежал, пока не наткнулся на Большого Портоса.
- Кто тебя обидел? - спросил Большой Портос.
- Там в Ла-Манше сидит Кто-то страшный! - ответил Крошка Рауль. - Я его боюсь! Он строит мне рожи!
- Хочешь, я пойду и поколочу его? - предложил Большой Портос.
- Нет-нет, не надо! - запротестовал Крошка Рауль. - Я сам!
- Тогда возьми большой камень, - посоветовал Большой Портос. - Пусть этот, в Ла-Манше, испугается и убежит.
Крошка Рауль взял камень и вернулся к Ла-Маншу. Ему очень хотелось принести Папе Атосу вкусных устриц.
"Кто знает, - подумал он, - вдруг Тот, Кто Сидит в Ла-Манше, уже убежал?"
Но нет! Кто-то по-прежнему сидел в Ла-Манше.
Крошка Рауль поднял над головой большой камень.
И Тот, Который сидел в Ла-Манше, тоже показал ему камень. Ой, какой же это был большущий камень!
Крошка Рауль бросил камень и помчался прочь. И тут он встретил Драчливого д'Артаньяна.
- Куда ты так бежишь? - спросил Драчливый д'Артаньян.
- Я боюсь Того, Кто Сидит в Ла-Манше! - всхлипнул Крошка Рауль. - Он строит рожи, и у него есть большущий камень!
- Тогда возьми мою длинную шпагу, - сказал Драчливый д'Артаньян. - Уж её-то он испугается!
Держа в руке длинную шпагу, Крошка Рауль пошёл обратно к Ла-Маншу.
"Может, Тот наконец-то ушёл?"
Но Тот по-прежнему сидел в Ла-Манше!
Крошка Рауль не стал дожидаться. Он замахал длинной шпагой.
Но у Того, Кто Сидел в Ла-Манше, тоже была шпага. Ой, какая шпага у него была! Длинная-предлинная!
И тут бедный Крошка Рауль выронил шпагу и побежал.
Он бежал со всех ног - мимо Хитрого Арамиса, мимо Большого Портоса, мимо Драчливого д'Артаньяна - домой, к Папе Атосу!
Крошка Рауль уткнулся в папин камзол и рассказал ему про Того, Кто Сидел в Ла-Манше.
- Я его так боюсь! - всхлипнул он. - А ведь я очень хотел принести тебе устриц!
- И ты их принесёшь, - сказал Папа Атос. - Только на этот раз, когда увидишь Того, Кто Сидит в Ла-Манше - не строй ему рож. Не бери с собой камня. Не бери с собой шпаги. Просто улыбнись и протяни ему руку.
- И всё? - спросил Крошка Рауль. - Ты уверен?
- Конечно, уверен, - сказал Папа Атос.
И Крошка Рауль снова пошёл к Ла-Маншу. Ведь он был храбрый!
"Может, Тот всё-таки ушёл?" - подумал он. Но Тот всё ещё сидел в Ла-Манше.
Крошка Рауль заставил себя подойти и посмотреть в воду. Потом заставил себя улыбнуться.
И Тот, Кто Сидел в Ла-Манше, тоже улыбнулся в ответ.
Тогда Крошка Рауль протянул ему руку. И Тот, Который Сидел в Ла-Манше, взял его за руку.
Крошка Рауль дёрнул и... помог вылезти из воды Мордаунту!
- Так это ты сидел в Ла-Манше? - спросил Крошка Рауль.
- Ну, я, - ответил Мордаунт.
- А зачем ты строил мне рожи и махал шпагой?
- А кто вас, мушкетёров, знает, - вздохнул Мордаунт. - Я уж думал, ты на меня с кинжалом полезешь...
И оба засмеялись.
А потом Крошка Рауль и Мордаунт набрали целое ведро устриц и пошли домой. И пели по дороге вот какую песенку:

С голубого ручейка
Начинается Ла-Манш,
Ну, а дружба начинается с улыбки!

[Евлампия]

Портос тогда был еще портосиком 13-летним. )))

Вот и тема для очередной истории. Можете ли Вы, сэр, в литературной форме поведать уважаемой публике о том, каким же Портосик был в подростковом возрасте?

[Евлампия]

Вот посмотри на Байрона.

Он был молодой, красивый, зажиточный и талантливый. И он был пессимист. А ты - старый, нищий, уродливый и бездарный. И ты - оптимист! "

А помните вот это?

Еще в дверях меня предупредили:
Главное не обижайте Ковригина.
Почему же я должен его обижать?
Вы можете разгорячиться и обидеть Ковригина. Не делайте этого.
Почему же я должен разгорячиться?
Потому что Ковригин сам вас обидит. А вы, не дай Господь, разгорячитесь и обидите его. Так вот, не делайте этого.
Почему же Ковригин должен меня обидеть?
Потому что Ковригин всех обижает. Вы не исключение. В общем, не реагируйте, Ковригин страшно ранимый и болезненно чуткий.
Может, я тоже страшно ранимый?
Ковригин особенно. Не обижайте его. Даже если Ковригин покроет вас матом. Это у него от застенчивости...

[Nick.ita]

Вот и тема для очередной истории. Можете ли Вы, сэр, в литературной форме поведать уважаемой публике о том, каким же Портосик был в подростковом возрасте?

"На это я пойтить никак не могу" /шепотом/ косноязычен-с.

[Louisv]

С голубого ручейка
Начинается Ла-Манш,
Ну, а дружба начинается с улыбки!

Хорошая, поучительная сказочка. Только вот у автора с географией проблемки есть. Пролив с ручейка ну никак не может начаться...

Можете смело перенести мой ответ в "Ода занудству"

[Nick.ita]

Можете смело перенести мой ответ в "Ода занудству"

А что? Тема та увяла? )))

[Louisv]

А что? Тема та увяла? )))

Да нет, просто уж очень по ботанически я тут ответил...

[Ex nihilo]

Если кто-то тупой, то я объясняю.
Скопировать из чужого ЖЖ историю - это моветон.
Учитесь быть самими собой.
Неужели у вас не было интересного?
Что тут делают клоны с чужих страниц?
Живите своей жизнью, а не чужой.
Оля, баньте любого, кто тупой.
За мной история.
Но вы должны проверять этих писак на честность.

[Nick.ita]

Если кто-то тупой, то я объясняю.
Скопировать из чужого ЖЖ историю - это моветон.

И кто это здесь тупой? Использовать галлицизмы не комильфо /посмотрел на себя/.

Учитесь быть самими собой.
Неужели у вас не было интересного?

Не у вас ли? ПоучиЦЦа?

Что тут делают клоны с чужих страниц?

Ахтунг! В каментах клончеги.

[Louisv]

Если кто-то тупой, то я объясняю.
Скопировать из чужого ЖЖ историю - это моветон.
Учитесь быть самими собой.
Неужели у вас не было интересного?
Что тут делают клоны с чужих страниц?
Живите своей жизнью, а не чужой.
Оля, баньте любого, кто тупой.
За мной история.
Но вы должны проверять этих писак на честность.

Кто-то по-моему просто хам.

[Louisv]

Живите своей жизнью, а не чужой.
Оля, баньте любого, кто тупой.

Историю в студию! А мы оценим Вашу честность.

[Lupus est]

Не смотря на возмущения Ex nihilo продолжу свой копи-паст.
(моветон это когда выдают чужое за свое, а когда дают ссылки на источники - не моветон). На этот раз сокращенная цитата из книги Юрия Лотмана "Беседы по русской культуре". Про партизанское движение в отечественной войне 1812 года.

Когда гусары Давыдова впервые показались в русских деревнях, в тылу у врага, русские мужики их чуть не перестреляли, потому что мундиры и французские и русские в золотом шитье были для крестьян одинаково чужими и они приняли гусар за французов. «Тогда, пишет Давыдов, я на опыте узнал, что в Народной войне должно не только говорить языком черни, но и приноравливаться к ней и в обычаях и в одежде. Я надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена св. Анны повесил образ св. Николая и заговорил с ними языком народным». ... Только в таком виде (армяки, борода, икона), а главное не говоря по-французски (что тоже было запрещено гусарам-партизанам), отряд Дениса Давыдова начал быстро обрастать крестьянами, и это послужило сигналом к народной войне, которая сыграла столь большую роль в окончательной судьбе наполеоновской армии.

PS. Не вижу ничего зазорного в непридуманных историях из "чужой жизни".

[Louisv]

Не смотря на возмущения Ex nihilo продолжу свой копи-паст.
(моветон это когда выдают чужое за свое, а когда дают ссылки на источники - не моветон). На этот раз сокращенная цитата из книги Юрия Лотмана "Беседы по русской культуре". Про партизанское движение в отечественной войне 1812 года.

Когда гусары Давыдова впервые показались в русских деревнях, в тылу у врага, русские мужики их чуть не перестреляли, потому что мундиры и французские и русские в золотом шитье были для крестьян одинаково чужими и они приняли гусар за французов. «Тогда, пишет Давыдов, я на опыте узнал, что в Народной войне должно не только говорить языком черни, но и приноравливаться к ней и в обычаях и в одежде. Я надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена св. Анны повесил образ св. Николая и заговорил с ними языком народным». ... Только в таком виде (армяки, борода, икона), а главное не говоря по-французски (что тоже было запрещено гусарам-партизанам), отряд Дениса Давыдова начал быстро обрастать крестьянами, и это послужило сигналом к народной войне, которая сыграла столь большую роль в окончательной судьбе наполеоновской армии.

PS. Не вижу ничего зазорного в непридуманных историях из "чужой жизни".

Критиков бояться - в интернет не ходить.

ЗЫ. Хорошая история про Давыдова. Только не было никакой народной, а уж тем более отечественной войны.