Непридуманные истории

[Евлампия]

"Где ты, Русь?! Куда девалась?! Кто тебя обезобразил?!"

Кто, кто... Известно, кто... И нечего тут голову ломать...

Отношения с Михал Иванычем были просты и рациональны. Первое время он часто заходил ко мне. Вытаскивал из карманов бутылки. Я махал руками. Он пил из горлышка, что-то многословно бормоча. Я не без труда улавливал смысл его пространных монологов.

И вообще, Мишина речь была организована примечательно. Членораздельно и ответственно Миша выговаривал лишь существительные и глаголы. Главным образом, в непристойных сочетаниях. Второстепенные же члены употреблял Михал Иваныч совершенно произвольно. Какие подвернутся. Я уже не говорю о предлогах, частицах и междометиях. Их он создавал прямо на ходу. Речь его была сродни классической музыке, абстрактной живописи или пению щегла.

Эмоции явно преобладали над смыслом. Допустим, я говорил:

- Миша, пора тебе завязывать хотя бы на время.

В ответ раздавалось:

- Эт сидор-пидор бозна где... Пятерку утром хва и знато бысь в гадюшник... Аванс мой тыка што на дипоненте... Кого же еньть завязывать?.. Без пользы тыка... И душа не взойде...

Мишины выступления напоминали звукопись ремизовской школы.

Болтливых женщин он называл таратайками. Плохих хозяек - росомахами. Неверных жен - шаландами. Пиво и водку - балдой, отравой и керосином. Молодое поколение - описью...

"На турбазе опись гаешная бозна халабудит..." В смысле - молодежь, несовершеннолетняя шпана озорничает и творит Бог знает что...

Отношения наши были построены четко. Миша брал для меня у тещи лук, сметану, грибы и картофель. Плату с негодованием отвергал. Зато я каждое утро давал ему рубль на вино. И удерживал от попыток застрелить жену Лизу.

Иногда с риском для моей собственной жизни.

Получалось - мы в расчете.

Что он за личность, я так и не понял. С виду - нелепый, добрый, бестолковый. Однажды повесил двух кошек на рябине. Петли смастерил из рыболовной лески.

- Расплодились, - говорит, - шумовки, сопсю-ДУ лузгают...

Как-то раз я нечаянно задвинул изнутри щеколду. И он до утра просидел на крыльце, боялся меня разбудить...

Был он нелепым и в доброте своей, и в злобе. Начальство материл в лицо последними словами. А проходя мимо изображения Фридриха Энгельса, стаскивал шапку. Без конца проклинал родезийского диктатора Яна Смита. Зато любил и уважал буфетчицу в шалмане, которая его неизменно обсчитывала:

"Без этого нельзя, порядок есть порядок!"


(Из книги Сергея Довлатова "Заповедник")

[Ex nihilo]

Довлатова прочел всего, то что нашел в тырнете.
И ауди тоже прослушал.
А вот я считаю прозу более тонкой работой, чем стихи.
Чехов для меня эталон прозы.
Ведь считается, что поэзия работает на ритме. Согласен.
А ты не в рифму создай ритм. Тяжело.
У Довлатова получалось.

[Евлампия]

Довлатова прочел всего, то что нашел в тырнете.
И ауди тоже прослушал.
А вот я считаю прозу более тонкой работой, чем стихи.
Чехов для меня эталон прозы.
Ведь считается, что поэзия работает на ритме. Согласен.
А ты не в рифму создай ритм. Тяжело.
У Довлатова получалось.

Согласна с тобой на все сто. Когда я открыла впервые для себя Довлатова- попросту заучивала его некоторые выражения наизусть... Глубина необыкновенная... Что касается Чехова... Тоже с тобой соглашусь.Каковы ж его короткие рассказы... Сколько смысла...Вот вспоминаю сейчас "Который из трех?" Помнишь, про Наденьку, которая выбирала себе жениха? В нескольких словах Чехов смог дать ей оценку... После всех ее трудов "праведных" по выбору жениха...

...Этот вздох был финалом ее плача. Посидев немного у окна и успокоившись,
Надя быстро разделась, и ровно в полночь дорогое пуховое одеяло, с вышивками
и вензелями, уже грело спящее, изредка вздрагивающее тело молодой,
хорошенькой, развратной гадины.

[Евлампия]

Возвращаясь к Довлатову...

В одном из писем другу, рассуждая о поэзии, Сергей Довлатов писал: «Поэзия есть форма человеческого страдания Не уныния, меланхолии, флегмы, а именно страдания. И не в красивом элегантном смысле, а на уровне физической боли. Как от удара лыжами по голове. То есть альтернатива: плохая жизнь хорошие стихи.

ДАМСКОЕ ТАНГО

Я умею танцевать танго,
И танцую я его ловко.
Только зря ты все глядишь, Таня,
Ты уж лучше пригласи Левку.
Вы, по-моему, вполне пара,
Он ведь парень боевой с Охты,
Ты, Танюша, пожалей парня,
Он давно уж по тебе сохнет.
Ты красивее других, тоньше,
И глаза твои синей моря,
Ты танцуешь, будто ты тонешь,
Будто ты себя спасти молишь.
Танцевали мы с тобой часто,
Я хочу тебе сказать честно,
Я же чувствую, что ты чья-то,
Но, послушай, ведь и я чей-то.
Есть у каждого из нас тайна.
Патефон давно охрип, шепчет.
Лучше вальса подождем, Таня,
Мне его не танцевать легче.

[Valerius]

Хочу рассказать непридуманную историю о человеке, с которым был знаком.
Случай этот произошел в одной ставропольской станице во время войны. Шел 42 год. В маленькой беленой хате под соломенной крышей жила казачка Матрена и ее 6-летний сын.
Однажды заметила Матрена, что из дома пропадают продукты. Выяснилось, что еду берет ее сын и таскает потихоньку в соседний пустующий дом. Расспросила его, оказалось, что там прячется еврейка. (Ставропольских евреев никто не отправлял в конц лагеря. Всех выявленных расстреливали). И стала Матрена сама передавать ей еду. Сын ходил в тот дом ночью, опасаясь соседей. И, как оказалось, не зря. Кто-то узнал про спрятавшуюся женщину и донес в полицию. Однажды утром за ней пришли. Не казаки-полицаи, а немцы: трое солдат и офицер. Когда Матрена с сыном увидели, что еврейку выводят из дома, они сняли со стены икону и пошли к немцам. Те попытались их прогнать, но мать с сыном встали рядом с арестованной, подняв икону. Офицер что-то спрашивал у них по-немецки, потом разговаривал с солдатами. В конце концов всех троих отпустил.
Прошло много лет. Тот мальчик вырос и стал священником. Я его немножко знал. Это был митрополит Ставрополький Гедеон, умерший несколько лет тому назад.

[Louisv]

Я тоже очень люблю Довлатова. Возьмите и меня в свою компанию!

А это мой вступительный взнос.

Довлатов Сергей
Это непереводимое слово 'хамство'
Сергей Довлатов
Это непереводимое слово "хамство"
Рассказывают, что писатель Владимир Набоков, годами читая лекции в Корнельском университете юным американским славистам, бился в попытках объяснить им "своими словами" суть непереводимых русских понятий "интеллигенция", "пошлость", "мещанство" и "хамство". Говорят, с "интеллигенцией", "пошлостью" и "мещанством" он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово "хамство", так и не смог.
Обращение к синонимам ему не помогло, потому что синонимы - это слова с одинаковым значением, а слова "наглость", "грубость" и "нахальство", которыми пытался воспользоваться Набоков, решительным образом от "хамства" по своему значению отличаются.
Наглость - это в общем-то способ действия, то есть напор без моральных и законных на то оснований, нахальство - это та же наглость плюс отсутствие стыда, что же касается грубости, то это скорее - форма поведения, нечто внешнее, не затрагивающее основ, грубо можно даже в любви объясняться, и вообще действовать с самыми лучшими намерениями, но грубо, грубо по форме резко, крикливо и претенциозно.
Как легко заметить, грубость, наглость и нахальство, не украшая никого и даже заслуживая всяческого осуждения, при этом все-таки не убивают наповал, не опрокидывают навзничь и не побуждают лишний раз задуматься о безнадежно плачевном состоянии человечества в целом. Грубость, наглость и нахальство травмируют окружающих, но все же оставляют им какой-то шанс, какую-то надежду справиться с этим злом и что-то ему противопоставить.
Помню, еду я в ленинградском трамвае, и напротив меня сидит пожилой человек, и заходит какая-то шпана на остановке, и начинают они этого старика грубо, нагло и нахально задевать, и тот им что-то возражает, и кто-то из этих наглецов говорит: "Тебе, дед, в могилу давно пора!" А старик отвечает: "Боюсь, что ты с твоей наглостью и туда раньше меня успеешь!" Тут раздался общий смех, и хулиганы как-то стушевались. То есть - имела место грубость, наглость, но старик оказался острый на язык и что-то противопоставил этой наглости.
С хамством же все иначе. Хамство тем и отличается от грубости, наглости и нахальства, что оно непобедимо, что с ним невозможно бороться, что перед ним можно только отступить. И вот я долго думал над всем этим и, в отличие от Набокова, сформулировал, что такое хамство, а именно: хамство есть не что иное, как грубость, наглость, нахальство, вместе взятые, но при этом - умноженные на безнаказанность. Именно в безнаказанности все дело, в заведомом ощущении ненаказуемости, неподсудности деяний, в том чувстве полнейшей беспомощности, которое охватывает жертву. Именно безнаказанностью своей хамство и убивает вас наповал, вам нечего ему противопоставить, кроме собственного унижения, потому что хамство - это всегда "сверху вниз", это всегда "от сильного - слабому", потому что хамство - это беспомощность одного и безнаказанность другого, потому что хамство - это неравенство.
Десять лет я живу в Америке, причем не просто в Америке, а в безумном, дивном, ужасающем Нью-Йорке, и все поражаюсь отсутствию хамства. Все, что угодно, может произойти здесь с вами, а хамства все-таки нет. Не скажу, что я соскучился по нему, но все же задумываюсь - почему это так: грубые люди при всем американском национальном, я бы сказал, добродушии попадаются, наглые и нахальные - тоже, особенно, извините, в русских районах, но хамства, вот такого настоящего, самоупоенного, заведомо безнаказанного, - в Нью-Йорке практически нет. Здесь вас могут ограбить, но дверью перед вашей физиономией не хлопнут, а это немаловажно.
И тогда я стал думать, припоминать: при каких обстоятельствах мне хамили дома. Как это получалось, как выходило, что вот иду я по улице тучный, взрослый и даже временами в свою очередь нахальный мужчина, во всяком случае явно не из робких, бывший, между прочим, военнослужащий охраны в лагерях особого режима, закончивший службу в Советской Армии с чем-то вроде медали - "За отвагу, проявленную в конвойных войсках", - и вот иду я по мирной и родной своей улице Рубинштейна в Ленинграде, захожу в гастроном, дожидаюсь своей очереди, и тут со мной происходит что-то странное: я начинаю как-то жалобно закатывать глаза, изгибать широкую поясницу, делать какие-то роющие движения правой ногой, и в голосе моем появляется что-то родственное фальцету малолетнего попрошайки из кинофильма "Путевка в жизнь". Я говорю продавщице, женщине лет шестидесяти: "Девушка, миленькая, будьте добречки, свесьте мне маслица граммчиков сто и колбаски такой, знаете, нежирненькой, граммчиков двести..." И я произношу эти уменьшительные суффиксы, изо всех сил стараясь понравиться этой тетке, которая, между прочим, только что прикрепила к своему бидону записку для своей сменщицы, что-то вроде: "Зина, сметану не разбавляй, я уже разбавила...", и вот я изгибаюсь перед ней в ожидании хамства, потому что у нее есть колбаса, а у меня еще нет, потому что меня - много, а ее - одна, потому что я, в общем-то, с известными оговорками, - интеллигент, а она торгует разбавленной сметаной...
И так же угодливо я всю жизнь разговаривал с официантами, швейцарами, водителями такси, канцелярскими служащими, инспекторами домоуправления - со всеми, кого мы называем "сферой обслуживания". Среди них попадались, конечно, милые и вежливые люди, но на всякий случай изначально я мобилизовывал все уменьшительные суффиксы, потому что эти люди могли сделать мне что-то большое, хорошее, важное, вроде двухсот граммов колбасы, а могли - наоборот - не сделать, и это было бы совершенно естественно, нормально и безнаказанно.
И вот так я прожил 36 лет, и переехал в Америку, и одиннадцатый год живу в Нью-Йорке, и сфера обслуживания здесь - не то пажеский корпус, не то институт благородных девиц, и все вам улыбаются настолько, что первые два года в Америке один мой знакомый писатель из Ленинграда то и дело попадал в неловкое положение, ему казалось, что все продавщицы в него с первого взгляда влюбляются и хотят с ним уединиться, но потом он к этому привык.
И все было бы замечательно, если бы какие-то виды обслуживания почта, например, или часть общественного транспорта - не находились и здесь в руках государства, что приближает их по типу к социалистическим предприятиям, и хотя до настоящего хамства здешняя почта еще не дошла, но именно здесь я видел молодую женщину за конторкой, с наушниками и с магнитофоном на поясе, которая, глядя на вас, как на целлофановый мешок, слушала одновременно рок-песенки и даже как-то слегка агонизировала в такт. С тех пор я чаще всего пользуюсь услугами частной почтовой компании "Юпиэс", и здесь мне девушки улыбаются так, что поневоле ждешь - вот она назначит тебе в конце разговора свидание, но даже после того, как этого, увы, не происходит, ты все равно оказываешься на улице более или менее довольный собой.

[Nick.ita]

Помню в спортивном лагере. Было дело. Праздник какой-то . То ли "День Нептуна", то ли конкурс какой. А! Вспомнил. "Ты да я да мы с тобой". Это такое шутливое соревнование. Соревнуются в основном пары : юноша+девушка. И каждая пара представляет собой некий брэнд. Например Дед Мороз и Снегурочка. Волк и Заяц. Ну и т.д.

Бывали и веселые исключения. Парень+парень. Шерлок Холмс и Доктор Ватсон. Группа из парней и девчат. Типа Пираты. Один мэн там крокодила изображал. Его на поводке водили. На четвереньках.
Парень+6 девушек. Султан и его гарем. Вот о них то и история.

Когда Любимая Жена Султана проходила по центральной площади, Крокодил возьми да и дерни ее за край шальваров. А шальвары то были пришиты к купальнику. К нижней части оного. Вся площадь затаила дыхание.

А девушка, подхватив ниспадающее облачение /к слову сказать фигура у нее была потрясающая/, громко воскликнула ХАМ!. И испепелила взглядом крокодильчега.

[Евлампия]

А девушка, подхватив ниспадающее облачение /к слову сказать фигура у нее была потрясающая/, громко воскликнула ХАМ!. И испепелила взглядом крокодильчега.

А где в это время был Портос со своей перевязью?

[Евлампия]

История, рассказанная моим однокурсником

Разговор происходит на складе аэродрома при изьятом неплановом, незадокументированном багаже в виде большого деревянного ящика, сколоченного из новых досок. Разговаривают начальник отдела и подчиненный перевозчик грузов:

- В 1983-м мы так обнаружили живого мужика - хотел эмигрировать к своей девушке в западную Германию. Если бы мы не нашли его тогда, ему была бы крышка.

- Почему?

- Если бы его упаковали, его мозг переполнился бы кровью... Или просто бы замерз. Знаешь, как там наверху холодно? Ты когда-нибудь пробовал лежать без движения часами, да еще в такой коробке?

- Нет...

- Это тебе не шутки шутить!!!

- А что было потом? С мужиком этим?

- Ну...я же говорю...мы его спасли! Потом его полиция забрала... И вообще... это был я.

[Ex nihilo]

[QUOTE=Евлампия;2602989]

Так этот крендель живой?

[Евлампия]

Так этот крендель живой?

Живее нас с тобой.

[Lupus est]

На днях в Мурманской областной больнице прошёл вечер-встреча, посвящённая покойному ныне Николаю Степановичу Андросову.
Многие годы он был бессменным заведующим сначала общей хирургией областной больницы Мурманска, а затем отделением абдоминальной хирургии.
Поехать в Мурманск я не смог.
В память об этом человеке вновь помещаю старый свой рассказ, несколько его подправив.
Тогда я не называл его имени, но сейчас - делаю это.
Светлая память!

ХИРУРГ ИЗ ОСВЕНЦИМА

Во всех отделениях больницы еженедельно проводится « общий обход»: все врачи во главе с заведующим осматривают больных, планируют лечение и обследование каждого. Сейчас это делается быстро, и обход напоминает весёлую рысь на ипподроме.
Но не у нас.
В разных больницах обход называли по-разному.
Часто - «Показать больным заведующего».
У нас - «водить слона» - медленно и обстоятельно.
Наш «слон» - хирург ДЕД.
На одном из таких обходов он осматривал женщину, которой на следующий день предстояла операция по удалению части щитовидной железы.
ДЕД и раньше видел эту больную, но только сейчас заметил на предплечье у неё татуировку - восьмизначный номер:
- Аушвиц? - спросил ДЕД.
Больная утвердительно кивнула:
- С 41-го и почти до конца.
- Освобождали наши? - помолчав, спросил ДЕД.
- Нет, американцы.
- Понятно. И меня американцы.
ДЕД у нас сутулый, а тут его как-то совсем скрючило, лицо заострилось, посерело. Торопливо закончил он обход и ушёл в свой кабинет, поручив разбор полётов старшему ординатору.
До конца рабочего дня мы нашего вездесущего заведующего так и не видели.
В этот день я дежурил.
Все разошлись, и я остался один в ординаторской.
Сидел, дописывал истории болезни.
ДЕД зашёл в ординаторскую очень тихо. Присел в уголке дивана, нахохлился, покряхтел и вдруг стал рассказывать. Ни до, ни после я не слышал, чтобы он говорил так много, и очень волнуясь.

Оказалось, что ДЕД почти всю войну, попав в плен, провел в разных фашистских лагерях смерти.
Я только от него узнал, что «Аушвиц» - это «Освенцим», и долгое время ДЕД находился в этом концлагере. Никогда и нигде я не читал и не слышал того, что рассказал ДЕД.
Он и в лагерях оставался врачом: немцы выделяли бараки для больных, давали лекарства, еду.
- Лечили, кормили, - рассказывал ДЕД, - и вдруг в один день забирали всех больных и убивали.
Почему - ДЕД понять не мог.
В одном конце барака умирали с голода, а в другом ели вволю яйца, консервы, сало: в лагере можно было достать все: были бы деньги или драгоценности
«Играем мы в волейбол(!) - продолжал ДЕД, а рядом с нашей площадкой двигается очередь из измученных людей. В газовую камеру.
И мы, и они знаем, куда их гонят, а они болеют за нашу игру, подсказывают. Солнце светит, трава зеленая, мы мяч гоняем, а их ведут травить газом».

Он совершенно очевидно стыдился того, что остался жив:
- Вот вы, молодые, возмущаетесь, что бумаг много писать приходится, бюрократия, говорите. А меня немецкая бюрократия от смерти спасла.
Перегоняли нас из одного лагеря в другой. Идем колонной. Долго идем. Охрана устала, злятся. Совсем стемнело, когда нас пригнали к новому лагерю. Ворота не открывают. Мы измучались, зайти в лагерь не терпится: знаем, что на новом месте немцы обязательно устроят помывку горячей водой, накормят - порядок такой свято блюли.
Немецкий я так и не выучил - не лез он в меня, только слышу, наша охрана орёт «коммунисты», «партизаны», а им лагерная охрана в ответ: «папир» и опять и не один раз слышу: «папир» да «папир»,- « бумага» по-немецки.
Так нам ворота и не открыли.
Наша охрана заматерилась по-русски, завернула колонну, и погнали нас дальше. Прошли мы ещё километра четыре и попали в другой лагерь - там нас приняли.
А позднее мне товарищ объяснил, что в первый раз немцы, чтобы не идти эти четыре километра, привели нас в ликвидационный лагерь. На уничтожение. Но служаки этого лагеря ночью возиться с нами не захотели: «Нет у вас бумаги-приказа, на этих пленных. Не знаем мы, что с ними делать: то ли газ применить, то ли, наоборот, расстрелять». Спасла нас немецкая бюрократия.
Вообще за этих три года убить могли в любой день. Пронесло как-то...
Освободили нас американцы. Два года провёл в наших, советских лагерях. У немцев - это понятно, а у своих сидеть очень обидно было. Потом разобрались - отпустили. Только в Москве жильё моё пропало, на работу не брали.
Предложили поехать сюда, на Север - организовывать хирургическую службу.
Жилья и здесь не дали - жил в туалете для медперсонала. Этот туалет и сейчас есть в отделении грудной хирургии. Накрыли унитаз деревянной коробкой - вот и стол. Помыли этот сортир с хлоркой. Вместо кровати - смотровую кушетку поставили. Я такому жилью рад был до невозможности».
На следующий день ДЕД оперировал эту больную.
Зря он делал это сам - очень уж старался. Известно - лучшее - враг хорошего. Вот и неладно получилось с этой больной: она до операции усердно лечилась - таблетки, уколы. В таких случаях ткани опухоли делаются хрупкими, сильно кровят - хирургу трудно ориентироваться в ране.
Так или иначе, но оказалась поврежденной веточка нерва, отвечающего за голосовую связку - после операции у больной пропал голос.
Если было бы возможно, ДЕД поседел бы ещё больше. Он совсем бестелесным стал. Стал серым, как моль. Думаю, что будь он помоложе и других правил - запил бы по-чёрному.

А больная удивительно спокойно отнеслась к случившемуся. На прощание написала в книгу отзывов благодарность и просипела деду: «Всё что нужно, я уже сказала».
Опухоль у неё была злокачественная, но после операции, облучения и химиотерапии она жила ещё долго и считала себя здоровой.
Наш заведующий жил гораздо меньше.
(С)
onoff49

[Nick.ita]

А где в это время был Портос со своей перевязью?

Портос тогда был еще портосиком 13-летним. )))

[Louisv]

А где в это время был Портос со своей перевязью?

Где и положено. Под пером у Дюма.

[Louisv]

Кое-что жизненное из Довлатова.

Читать желательно с грузинским акцентом.

"В Тбилиси проходила конференция:

"Оптимизм советской литературы".

Среди других выступал поэт Наровчатов.

Говорил на тему безграничного оптимизма советской литературы. Затем вышел на трибуну грузинский писатель Кемоклидзе:

"Вопрос предыдущему оратору".

"Слушаю вас" - откликнулся Наровчатов.

"Я хочу спросить насчет Байрона. Он был молодой? "

"Да, - удивился Наровчатов, - Байрон погиб сравнительно молодым человеком. А что?

Почему вы об этом спрашиваете? "

"Еще один вопрос насчет Байрона. Он был красивый? "

"Да. Байрон обладал чрезвычайно эффектной внешностью. Это общеизвестно... "

"И еще один вопрос насчет того же Байрона.

Он был зажиточный? "

"Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок... Ей-Богу. какие-то странные вопросы... "

"И последний вопрос насчет Байрона. Он был талантливый? "

"Байрон - величайший поэт Англии! Я не понимаю, в чем дело?! "

"Сейчас поймешь. Вот посмотри на Байрона.

Он был молодой, красивый, зажиточный и талантливый. И он был пессимист. А ты - старый, нищий, уродливый и бездарный. И ты - оптимист! "