Узкий путь. Христиане в СССР.

[GeorgH]

я считаю, что любую религию в любом государстве
надо контролировать на одном уровне ЗАКОНА В РАМКАХ - ПРАВ ЧЕЛОВЕКА.
Самое настоящее зло, когда религия становится вне этих норм
и со славами - алях акбар - сметаются с лица земли миллионы жизней.
В прошлом истории СССР - расправа над верующими во многом
зависела от индивидуумов местного органа власти и по местам они были
снисходительны, а по местам деспотичными.
Но что это по сравнению с современным фанатизмом радикалов,
которых воспитало США ПО УНИЧТОЖЕНИЮ МИРНЫХ режимов стран
и покрывающих своих "с... сынов" с их средневековыми казнями как
к примеру Саудиты, Катаровцы и т.д...
любые преступления бывшего СССР - затмились на фоне геноцида США и Запада
по отношению других государств.

[Ольга Владим.]

Страна, которой не стало. Геня Самборская о жизни верующих-католиков в СССР




7 октября 2016
InVictory История
Уроки истории, воспоминания, хроники

Воспоминаниями о жизни верующих-католиков в СССР поделилась Геня Самборская - счастливая жена, мать четырех детей, Председатель Всеукраинского благотворительного фонда "За достоинство человека" и обладатель многих международных и украинских наград.



Геня занесена в книгу "Новейшая история Украины. Портреты современниц", 2004 г. А ее семья награждена почетным званием "Семья года" 2008 г. и занесена в книгу "Семья - золотой фонд Киева".

О сложностях, о давлении властей, о том как верующие все равно находили возможность служить Богу

Я родилась в многодетной католической семье, детство и юность прошли во времена коммунистического режима. Хорошо помню преследования за веру, но, несмотря на преграды советского времени, родители пытались передать своим детям, а нас в семье было четверо, христианскую веру.
Сейчас мы с мужем живем в Киеве, в районе Святошино, недалеко от Храма Воздвижения Святого Креста в Киеве. Получали квартиру именно в этом районе, потому что в советское время это было единственное место, где могли собираться для молитвы католики. Для нас это было очень важно.
Мои первые отрывочные воспоминания, связанные с теперешним Храмом Воздвижения Святого Креста начинаются с того, как наши родители собирали средства, чтобы приобрести дом, который станет часовней, местом собрания и молитвы католиков. На большие праздники (Пасха, Рождество) мы пытались поехать в Житомир, где была действующая церковь.
Помню, как дома взрослые обсуждали шепотом, к кому еще можно обратиться и сколько еще необходимо собрать, чтобы получить нужную сумму. Я удивлялась тому, что некоторые сдавали по 10 рублей (в то время это были немалые средства).
Приобретя частный дом, киевские католики начали по воскресеньям собираться на молитву по ул. Шепетовской, что на окраине Киева. Мама пела в хоре, а мы дети послушно повторяли молитвы на латыни, которые мало понимали.
Была долгая переписка с властями, поездки группы людей в Москву с просьбами разрешить раз в месяц приезжать священнику из Одессы отцу Тадеушу Хоппе. Детям не разрешали принимать участие в торжественных шествиях, которые проходили на большие Праздники (а проверки проводились органами КГБ), поэтому мы, будучи девочками-подростками, старательно рисовали глаза, красили губы, надевали обувь на каблуках, чтобы выглядеть взрослее.
* * *

В 1979 году в Киев с группой друзей-поляков как турист приехал священник отец Феликс Фолиевський из Варшавы. У группы была информация, что в Киеве есть часовня, они нашли это место и пришли в воскресенье. Отец Феликс был шокирован, когда увидел, что на алтаре лежит только одежда священника, а люди сами молятся. Он готов был отслужить Литургию, но прихожане, ему не позволили, осознавая, что это приведет к его тюремному заключению.


Храм Воздвижения Святого Креста, Киев
Были люди, которые, доносили властям обо всем, что происходило в приходе.
Священник стоял за спинами людей и плакал, а потом служил у кого-то дома при плотно закрытых окнах и для ограниченного количества лиц, чтобы информация не дошла до властей. Когда нелегально приезжали другие священники, точно также Святую Мессу служили в частных помещениях, там же исповедовали, крестили, венчали. Остерегались милиции, соседей, поэтому придумывали, что празднуем какой-то юбилей и у нас гости.
* * *

В школе не говорили, что мы католики, но помню, как однажды младшая сестренка, третьеклассница, на вопрос учительницы после Пасхи "Кто из детей был в Церкви?", подняла руку. Несмотря на то, что она была отличница, ее подняли перед всем классом и пристыдили. Из школы она вернулась в истерике, не понимая, что плохого сделала.
* * *

Ситуация в приходе менялась в зависимости от событий в государстве. Приезд иностранных спортсменов на Олимпиаду-80 и проведение части соревнований в Киеве стало поводом к тому, что священник отец Ян Крапанс из Хмельника начал с разрешения властей приезжать чаще, но с правом пребывания 2-3 дня. Однажды священник остался дольше, о чем сразу стало известно органам. Приехали представители с проверкой. Мой отчим, который выполнял ремонтные работы во дворе, успел спрятать священника в туалете на улице и забил туалет досками. Агенты везде рыскали, заглядывали в сарай, гараж, подсобные помещения. Остановились возле туалета, отчим сказал, что там яма переполнена фекалиями, поэтому двери забиты.
* * *

После Чернобыльской катастрофы нам дали священника уже постоянного и разрешили ежедневно справлять Божью службу. Как потом выяснилось, властям было важно не допустить выезда людей из столицы. И таким образом тоже пытались сдержать людей в городе.
* * *

Не решились власти отказать приезду в Киев и визиту в Храм Матери Терезе, которая была лауреатом Нобелевской Премии Мира. Тогда впервые маленький, скромный, единственный в то время в столице католический храм должны были официально посетить представители власти. Мы были свидетелями, как срочно асфальтировали улицу, соответствующие службы наводили порядок в окрестностях, поскольку должны были приехать дипломатические сопровождающие.
* * *

В 1987 году мы с мужем тайно венчались в храме, поскольку разглашение этого могло навредить нам обоим на работе. Затем, также не афишируя, мы крестили своих детей. Уже был негативный опыт у друзей, которые крестили ребенка во Владимирском Соборе, а через месяц отца вызвали в партийный комитет организации и у него были большие неприятности. В нашей Церкви священник вел подпольные регистрационные журналы, не подотчетные власти. За мной и моим мужем тоже внимательно наблюдали партийные и комсомольские лидеры, уверена, что сигналы им поступали, но повода в чем-либо нас обвинить они не находили. Мы были ответственными, образцовыми работниками, у нас были знаки отличия и награды типа "Лучший по профессии" и т.д.
* * *

С моим мужем Павлом несколько раз встречался представитель КГБ (муж до сих пор помнит его фамилию), запугивал, угрожал все рассказать руководству Киевгорстроя, где человек работал ведущим инженером, пытался завербовать, чтобы иметь еще одного "своего агента" среди католиков. Удалось выстоять. Смерть партийных руководителей Союза вносила свои коррективы в действие агентуры тоже.
Спасибо нашим родителям, которые смогли пронести, сохранить и передать нам веру в Бога.

Страна, которой не стало. Геня Самборская о жизни верующих-католиков в СССР - InVictory История

[Ольга Владим.]

О крепкой советской власти и обобществлении частных хозяйств. Из жизни моего деда



12 октября 2016
Юрий Сипко
Пастор, экс-председатель Российского союза евангельских христиан-баптистов (Российский союз ЕХБ). Персональный сайт: ysipko.ru

Москва, Россия


Александр Максимович и Агафья Даниловна, мои дедушка и бабушка, крайние слева, с братьями своими на опустевшей поляне, которая некогда была благоухающим хутором "Спасский луг".

Прадед мой, отец Александра Максимовича, с семьёй чуть более ста лет назад оставил Берась, родное село своё на Витебской земле и, как и многие белорусы и украинцы, двинулся в Сибирь.

На севере Омской области они осваивались, тайгу, которую звали урман, корчевали, растили хлеб, лён, разводили скот и немало преуспели, так что уже где-то около 1915 года выкупили тот самый хутор. Был он в собственности местной православной церкви, подарен кем-то из почивших прихожан. Около 300 гектар земли, леса, по которому протекала река Оша, практически пустовали.

Деды, засучив рукава, распахали землю, посеяли рожь, лён, овёс, часть полей пустили под пастбища и сенокосы, одним словом хозяйствовали рачительно и успешно.

Веровали они в Бога по православному, Библию имели, работали сами вместе с детьми, для себя, так что тяжелый труд был не в тягость, а в радость. Бунт в столице, отречение императора, даже Гражданская война прошла стороной. Хуторские хозяйства Омской области не были захвачены буйством восставшего дракона, и многочисленное семейство Сипко жило не тужило.

Но вот пришло известие о том, что новая власть, о которой говаривали "крепка советская власть" и через паузу "но и длинна!", решила обобществлять частные хозяйства. Говаривали об обобществлении всякое, доподлинные планы нового правительства были неведомы, но комиссары уже развернули агитацию во всю и своих агентов засылали все чаще, так что обитатели хутора, взволнованные, все чаще и чаще обсуждали свои перспективы.

Тревожно было. Молились. Уже было дело и согласились, мол, коли уж власть так порешила, то пусть будет так, видно угодно сие предприятие и Богу. И вскорости ребята, агитаторы от комиссаров, с маузерами заглянули на хутор, да и прихватили корову. Деды, было дело, попытались возразить, мол, что это за грабеж, но услышали в ответ, что не грабеж вовсе, а исполнение решения партии и правительства.

"Так это такое будет обобществление?", - спросили старики. "Да, именно такое будет обобществление", - услышали они в ответ от уходящих с коровой в поводке хулиганов. "Ах, коли такое, то мы на такое обобществлением не согласны".
И как отрезало.

Комиссары раз за разом разоряли хозяйство, угнали скот крупный, за ним мелкий, очистили амбары, выкрали всех кур, затем опустошили жилища, а под конец и избы разобрали и увезли, собрав их под клуб в одном селе и под контору в другом. Остались наши фермеры ни с чем, да и в пустом поле. Выкопали землянки. В тех землянках рождались их дети, сыновья и дочери. Один из сыновей деда моего стал впоследствии моим отцом.

Я смотрю на пустырь бывшего благоухающего хутора. Эта краткая и близкая мне история являет живую картину деяний коммунистов. Они убили людей, убили землю, разорили города и села и пустили по миру Россию.

О крепкой советской власти и обобществлении частных хозяйств. Из жизни моего деда - Юрий Сипко

[Ольга Владим.]

13 октября 2016

InVictory История

Уроки истории, воспоминания, хроники

Страна, которой не стало. Церковь и КГБ. Воспоминания служителя

В 1991 году распалась огромная страна Советский Союз. О том как КГБ (Комитет Государственной Безопасности) обрабатывал верующих читайте в воспоминаниях служителя.

Слуга сатаны

- Ты в наших руках, и твой Бог тебе не поможет. Ты веришь в Бога, а я верю и служу сатане. Да, да, я действительно служу сатане. Посмотри вокруг, посмотри, что делается в мире, везде и во всем ты увидишь победу сатаны. Понятия зло и добро - понятия относительные, это с какой стороны смотреть. То, что ты считаешь добром, в действительной жизни оказывается злом, и наоборот. Поэтому, за кем, победа, за тем, и истина, и понятие истины будет за победителем. Где ты видел, чтобы добро, в том виде как ты его понимаешь, победило в мире зло? Да и зло в твоем представлении неверно, в жизни зло всегда становится добром и правдой. Посмотри на карту, и он показал мне на карту мира, висящую на стене напротив меня, - не очень давно мы были маленькой точкой на карте, а сейчас пол мира красного, и мы движемся, и никакой Бог нас остановить не может. А если бы мы были неправы, если бы сатана не был с нами, имели бы мы такой успех? Он взял ручку и, как учитель географии, стал показывать мне:
- Смотри, как мы двигались и изгоняли Бога, - его ручка заскользила по карте, - везде, где мы прошли, мы изгнали Бога, так что сатана сильнее Бога, и я служу этой силе.
Во время разговора он вставал, садился, и его гипнотизирующие глаза ни на секунду не отрывались от меня.
Я посмотрел в глаза следователю и подумал, что сам сатана говорит со мной.
- Кто вы? - спросил я.



- Полковник Истомин, следователь по особо важным делам, политический отдел КГБ. Да, кстати, я вел дела Сергея Ковалева (ученый-генетик, осужденный в 1975 году за правозащитную деятельность. После падения коммунизма был председателем Комитета по правам человека Парламента России - Государственной Думы), Александра Гинзбурга (один из первых диссидентов в Советском Союзе, трижды осужденный за антисоветскую деятельность. В 1979 году Гинзбург и баптистский пастор Георгий Винс были обменены на советских шпионов Энгера и Черняева. После обмена работал редактором парижской газеты "Русская мысль"). И многих других твоих единомышленников. Надеюсь, ты обо мне слышал и понимаешь, что я приехал из Москвы не просто на тебя посмотреть.
Я, конечно, слышал, кто такой полковник Истомин, и не ожидал, что КГБ придает моему делу такое значение, но понял, что ломать меня будут беспощадно.
Два предыдущих месяца следствия под руководством подполковника Кузьмина, две пытки химическим раствором и десятки часов проведенных в «стаканах» - ничто по сравнению с тем, что меня ждет. Истомин прервал мои размышления:
- Ну, а теперь, ближе к делу. Нас интересует, как и через кого ты передавал информацию за границу?
- Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
- Знаком ли тебе американский дипломат Роберт Прингл, которого выслали из СССР как агента ЦРУ?
- С агентами ЦРУ я не знаком, естественно, никакой информации им передавать не мог, да и ЦРУ отношения к религии в СССР не имеет.
- Об информации мы поговорим позже. Я тебе все представлю, что ты передавал за границу, а сейчас меня интересует, как ты познакомился с Принглом, при каких обстоятельствах? Передавал ли через него информацию? Какую информацию и как?
- Кого знаю из дипломатов, не считаю нужным объяснять вам.
- Это не ответ. Мне нужен ответ: да или нет.
- Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
- Хорошо, пойдем дальше. Что тебе известно про американских дипломатов - Хадсона и Джо Прэсэла?
- Отвечай быстро, не думай, не думай!
- Отказываюсь отвечать.
- Тогда я тебя загружу еще, чтобы прочистить мозги. Нам известно, что ты вошел в преступный контакт с ответственным работником КГБ и получал от него оперативную информацию государственной важности. При твоих связях с иностранными дипломатами и при той информации, какую ты мог получать и передавать, что за это бывает, тебе объяснять не надо, так что разгружайся. Чистосердечное признание и сотрудничество со следствием смягчает вину. Надеюсь, ты понял, что мы знаем каждый твой шаг, но даем тебе шанс раскаяться и добровольно все рассказать. Имей в виду, от меня много зависит. На сегодня хватит. У тебя есть, о чем подумать.
Рано утром 18 августа 1980 года я шел на работу. Агенты КГБ окружили меня полукольцом - слева, справа, сзади. Я не мог повернуть ни назад, ни в сторону. Я был, как загнанный олень, которого гонят охотничьи собаки только вперед, только на охотника, только на выстрел. И я шел вперед. Откуда-то сбоку неожиданно выскочила машина, резко остановилась рядом со мной. Из нее выскочили три человека. Один из них сунул мне в лицо какую-то бумагу и сказал: "Ваша деятельность закончена. Вы арестованы".

Везли меня во Владивосток спецконвоем, сто пятьдесят километров в тюремной машине. Везли, как зверя в стальной клетке. Клетка на одного человека. Усиленный конвой, три офицера. Пистолеты у всех наготове. Конвой, как для особо опасного преступника. На этот раз бежать невозможно.
Я с тоской смотрю из клетки в маленькую щель. До боли знакомые пейзажи пролетают передо мной. Проезжаем бухту, наполненную торговыми судами. Сколько раз я проезжал по этой дороге, сколько раз проходил по ней, сколько раз смотрел на эту бухту... Бухта кончилась, машина вылетает за город, город в котором осталась моя семья, - и я сразу почувствовал, как оборвалось и застыло время. Теперь с прошлым меня будут связывать только воспоминания. Для меня началась новая жизнь, начался отсчет нового времени. Волей Бога я поставлен на неведомую тропу, которую еще не знаю. Как хочется знать, какой длины эта тропа?



К тюремным воротам подъехали вечером. Начальник конвоя о чем-то переговорил с охраной. Огромные, глухие железные ворота раздвинулись. Перед нами оказались вторые, такие же ворота. Как только машина въехала, ворота с лязгом захлопнулись.
Передо мной Владивостокская тюрьма, два огромных шестиэтажных корпуса, соединенных между собой переходами. Здания из красного кирпича. Вместо окон какие-то нелепые сооружения из полос железа, наподобие жалюзи. Сверху эти жалюзи были закрыты еще какими-то ящиками из стальной решетки.
Тюрьма произвела на меня жуткое впечатление. Она была похожа на саркофаг, хранящий не только тела, но и души человеческие. Ничего не должно проскользнуть ни туда, ни оттуда.

В этой тюрьме сорок семь лет назад сидел мой дед, баптистский пастор, осужденный за организацию собраний. Где-то здесь он сложил свою голову.
Раньше от своей бабушки я слышал, что в то время на окнах тюрьмы были обыкновенные решетки и что она с улицы могла видеть деда, могла что-нибудь ему крикнуть.
Я смотрел на тюрьму и думал: "Сколько же людей здесь стояли, как я сейчас, сколько их приняла эта тюрьма и для скольких она оказалась последним местом".
Было видно, что ненасытное чрево тюрьмы было расширено недавно. Два верхних этажа были свежей постройки. Вдалеке тюремного двора, в стороне от правого корпуса, в свете прожекторов, велась еще какая-то стройка. За всем этим стоял кирпичный забор, метров шесть высотой, на углах каменные вышки с автоматчиками.
Тюрьма - идол власти, их бог, которому приносятся постоянные жертвы. Она готова была поглотить очередную жертву - меня.

Я очнулся от удара в спину стволом автомата: "Чего рот раскрыл? Еще налюбуешься тюрьмой, не на курорт попал".
Меня завели на вахту - в комнату, где оформляют прием заключенных. За перегородкой сидели три человека в военной форме. Посередине сидел подполковник, явно кавказского происхождения. Потом мне пришлось узнать, что этому чеченцу мучить людей было в удовольствие. Сегодня он был дежурным помощником начальника тюрьмы и принимал этапы.

Начальник конвоя подал ему мое дело. Но чеченец уже ждал меня. Он спокойно, не повышая голоса, сказал: "Что ты, дорогой? Своровал бы что-нибудь, в крайнем случае, убил бы кого нибудь, уважаемым человеком был бы здесь, а с такой статьей плохо тебе придется". И так же спокойно сказал сержанту: "В клоповник его".

Клоповник

Клоповником называли 95-ую камеру, размером три с половиной на два метра. По бокам камеры, двое двухъярусных нар из досок. Стены камеры забросаны цементной штукатуркой.
В камере уже было человек восемнадцать. Мне сразу бросилось в глаза, что никто не лежит на нарах. Я поздоровался, но на меня никто не обратил внимания, каждый был занят собой. Кто был арестован несколько дней назад, кто - несколько часов. И никто из них еще не пришел в себя от шока после ареста.
Я обратил внимание на молодого парня, лет двадцати двух. С ним можно поговорить, подумал я. Он сидел на корточках, не прислоняясь к стене. Я тоже подсел к нему.
- Откуда, друг? - Из Находки. - Давно здесь? - С утра.
Я увидел, что парень оживился, когда я заговорил с ним.
- Жена у меня и ребенок остались на воле. Дочке моей всего полгода. Как они там сейчас будут? Мне трешник, как пить дать, влепят.
- А за что тебя?
- 88-ая статья у меня, незаконная валютная операция. В ресторане на морском вокзале я работал официантом.
- А почему эту камеру клоповником называют?
- Да, здесь же вся камера в клопах, видишь, никто не спит на нарах. Кругом клопы, во всех щелях, в стенах, в нарах. Скоро ты почувствуешь.
- А сколько сидеть в этом клоповнике?
- Вроде три дня, а потом, говорят, еще хуже будет, каберне будут делать для устрашения.
- А что это такое?
- Сам не знаю, просто его все боятся, слух такой ходит.

Тут я почувствовал, что что-то упало мне на плечо. По плечу бежал клоп, размером с ноготь мизинца. Я брезгливо сбил его щелчком. На меня смотрел какой-то беззубый старик. Было видно, что он не первый раз здесь. "Из интеллигентов, наверное? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал - Парашютисты прыгать начали". Он имел в виду клопов. Я посмотрел на потолок. По потолку бегали клопы. Намечая жертву, они удивительно точно падали вниз.
К утру, некоторые заключенные не выдерживали сидеть на корточках или стоять, ложились на нары, но через несколько минут подскакивали, чесались, матерились, снова ложились, снова подскакивали. Некоторые оставляли эту затею, снова садились на корточки, не прислоняясь к стене, клопы тут же могут атаковать. Другие пытались посидеть на нарах, потом лечь, но тоже вставали. И только беззубый старик лег, заложил руки за голову и спокойно поучал: "Что клоп? Клоп, это ничего. Ну, попьет немножко крови, да и убежит, почешешься день после этого и забудешь, а вот менты всю жизнь кровь сосут. Попал сюда, всю кровь выпьют, и выйдешь отсюда, они тебя забывать не будут, так и будут рыскать за тобой, чтобы снова сюда. Вот это, клопы! А то разве клопы? И то, клопы не каждого трогают. Он подбежит, куснет тебя, кровь не понравится, он убежит и другим скажет, кусать тебя уже не будут".
Душно, жарко в клоповнике. Одежда прилипает к потному телу. Ноги гудят от постоянной нагрузки, от постоянного стояния или сидения на корточках. Сквозь жалюзи залетают тучи мух зеленых, жирных, отвратительных. Они роятся перед потным лицом, норовят сесть на лицо, на руки. Постоянно приходится отмахиваться от них. О еде совершенно не думаешь, только нестерпимо хочется пить, а воды нет. На второй день, к вечеру, некоторые заключенные стали стучать в дверь, воды требовать. На шум надзиратель прибежал. Дубаками их называют заключенные.



Открылась кормушка, маленькое окошко посреди двери, через которое подают еду.
- Что надо? Что тюрьме спать не даете, чего шумите?
- Вторые сутки воды нет, жарко, пить хотим.
- А кружки есть у вас?
- Да, есть несколько кружек. Заключенные стали доставать кружки.
- Да нет, нет, одну только, я же не верблюд, воды много не пью. Мой мочевой пузырь только на одну кружку рассчитан.

В камере стояла тишина, но после слов дубака все заорали, а дубак быстро захлопнул кормушку. Заключенные стали кричать еще громче, и еще сильнее стучать в дверь. Только старик не поднялся с места и сказал: "Сейчас их подмолаживать придут".
В это время кормушка снова открылась, и в ней показалась чья-то рука с остроконечной проволокой. Такой проволокой прокалывают матрацы, когда делают обыски в камере. Рука потыкала проволокой в разные стороны, потом исчезла, и в кормушке показалась широкая морда дубака-бурята, с узкими, как щели, глазами и с носом почти без переносицы. "Я вас напою сейчас!" - закричал он.
Через минуту дверь камеры открылась. В дверях стояли четверо. Дубак обвел глазами заключенных. Его взгляд остановился на мне. "Что-то рожа у тебя сильно интеллигентная. Ты за что сюда попал?"
Я назвал статьи, по которым меня обвиняли. "Какие-то статьи у тебя странные". Он что-то вспоминал, вспоминал, потом показал своей проволокой на старика и на меня. "Вы оставайтесь здесь, а остальные, быстро, по одному, на коридор".
В коридоре стояли четверо дубаков с железными прутьями. Всем сразу расхотелось пить.
...

[Ольга Владим.]

Танцевальный зал

Просидел я в клоповнике три дня, а на четвертый нас всех вывели в коридор. Соседние камеры тоже открывались, из них тоже выводили заключенных. Всех набралось человек шестьдесят. Всех пересчитали и повели куда-то по подземным переходам. Подземный переход упирался в большой зал.

Зал был прямоугольный, большой, метров пятнадцать длиной и метров семь шириной. Почти посередине зала была низкая длинная скамейка, основание которой было влито в бетонный пол. Около этой скамейки стояли два тюремных парикмахера из уголовников. В левом углу зала стояли три дубака с ведром. В ведро была опущена палка.
Когда мы все уже стояли в зале, один из дубаков стал объяснять: "Сейчас вас всех будут подстригать, вы не должны иметь волос. Но прежде, чем вас подстригут, вам всем сделают дезинфекцию".

Все загудели, видно многие знали, что это такое. "Вас будут подстригать, продолжал дубак - только после того, как вас намажут этим божественным раствором. Сам бы намазался, но вам не хватит - стал шутить дубак. А теперь всем раздеваться! - заорал он, - пока всех не намажут, никто в душ не пойдет. Чем быстрей намажетесь, тем быстрей - в душ. От вас будет зависеть, сколько вам придется танцевать в этом зале".
Заключенные разделись. Я не видел, как подходили первые, я был в середине, но когда дошла моя очередь, то уже с десяток заключенных кричали и корчились, сидя на лавках, когда их по очереди подстригали.

Дошла очередь до меня.
- На каком основании вы это делаете? - спросил я, - почему вы мучаете людей?
- По закону вы не имеете права подстригать до утверждения приговора, а я еще под следствием нахожусь, - сказал я.
Начальник бани, не глядя на меня, крикнул:
- Тут какой-то дурак, добавьте ему еще. Ко мне подбежал дубак, и стал мне мазать спину и шею. Почти сразу после того, как меня намазали, я ощутил холод, постепенно этот холод переходил в нестерпимое жжение, через две-три минуты мне казалось, что мое тело разрывают на клочья. Эта боль наполняла меня всего, она растекалась по всему телу, заполняла собой сознание. Сознание работало только на то, чтобы освободиться от этой боли.

Я старался сохранить достоинство, пытался не кричать, у меня перехватывало воздух, но невольно из груди вырывался стон. Во время этой процедуры, зашли еще несколько дубаков с дубинками и с собаками.
Меня, уже плохо соображавшего, подстригали, а перед глазами мелькали голые люди, которые корчились, приседали, прыгали и кричали. Около меня беззубый старик упал в обморок, видно слабое сердце.

Справа от дубаков, которые намазывали заключенных, открылась дверь. Кое-кто увидел, что там работают душевые и ринулись туда, сбивая с ног тех, кто попадался. Через десяток секунд за ними уже бежали другие. Около двери образовалась живая пробка. Дверь была узкая, а желающих проскочить в нее, было много. Сильные сбивали слабых, бежали по ним, некоторые ползли. Это была страшная картина.

Я тоже очутился в душевой. Как только первые заключенные забежали под душ, воду отключили, а когда забежали почти все, вода текла толь ко одной струей. Люди опять ринулись под эту струю, сбивая и топча друг друга, и этим только мешая друг другу.

А в это время в дверях душевой комнаты стояли дубаки и смеялись. Им было очень весело. И, наконец, снова включили воду. Люди стали смывать этот раствор и приходить в себя. Упавшего в обморок заключенного, дубаки сами обмыли со шланга.
Это и было каберне. Еще трое суток после него я чувствовал боль, уже не в такой степени, но боль оставалась внутри. Через несколько дней моя кожа стала облезать. После каберне всех развели по старым камерам. Я снова оказался в клоповнике, но там пробыл недолго.



Маленькими группами, по пять-шесть человек, нас вызвали и повели на медкомиссию. Сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, и снова в клоповник. И только к вечеру этого дня нас стали разводить по камерам.
В нашу камеру ввели еще одного арестованного.
- Откуда, с этапа? - спросил его Борис.
- Нет, со второго корпуса перевели.
- А что так поздно? Ведь скоро отбой будет.
- Я был на следствии весь день, нашу хату раскидали, пришел со следствия, а мой матрац на коридоре. Шурик зовут меня, - сказал он и бросил свой матрац на второй ярус. Он залез на нары и уже не обращал на нас внимания. Мы тоже сразу забыли о нем.
Утром во время проверки Шурик попросил у дубака иголку и нитки.
- Может чайку попьем, а? - предложил Борис, - Помогите дровишки приготовить.
- Я буду шить, - ответил Шурик с нар.
Я стал помогать Борису. Скоро чай был готов.
- Шурик, слазь, чайку попьем. Давай, - тут Борис внезапно замолк, его глаза округлились, он чуть не уронил кружку с чаем, - Смотри, - говорит, - у Шурика крыша съехала.
Я посмотрел на Шурика и не поверил своим глазам. Его рот был зашит толстыми, кровавыми нитками. Борис поставил кружку под нары, подскочил к двери и стал бить в нее ногами.
Через минуту открылась кормушка. На стук прибежал дубак.
- Чего стучишь? - заорал он.
- Зови врача, тут у человека крыша съехала.
- У кого крыша съехала? У тебя что ли?

В это время он шарил глазами по камере. Его взгляд остановился на губах Шурика. Он заматерился, развернулся и побежал по коридору, забыл даже кормушку закрыть.
А Шурик невозмутимо сидел на нарах, поджав под себя ноги. Он был спокоен, и только глаза его смотре- ли в одну точку, на свою переносицу. Вскоре пришли врач и начальник корпуса.
- Эй ты, придурок, слазь с нар, - крикнул врач. Шурик не реагировал. - Ты нитки ему разрежь, - посоветовал начальник корпуса.
- Что я дурак?
- Он же меня ногой по морде пнет.
- Эй вы, - обратился он к нам, - тащите его сюда.
Мы стали уговаривать Шурика слезть с нар. Шурик послушался, слез.
- Придурок, иди сюда, - снова крикнул врач.
- Да что иди? Сам подойди и разрежь нитки, а то он еще сам себе рот порвет, а ему надо следователю отвечать, а как он будет с такими губами разговаривать? С меня же спросят.

Врач подошел, и стал разрезать Шурику нитки. Шурик не сопротивлялся. Он был спокоен. Осторожно разрезав нитки, врач спросил:
- Ты что это, рот себе зашил? - А мне Петька сказал.
- Какой Петька?
- Брат мой.
- А, где он, как он тебе сказал?
- Он ко мне на шестикопытной кобыле приезжал.
- Откуда он к тебе приезжал?
- С лесоповала. Его там два года назад тросом убило.
- Все ясно, - сказал врач, обращаясь к начальнику корпуса, - в дурдом его на обследование.
Шурика увели от нас.
- Вчера он весь день на следствии был, - сказал Борис, - его, наверное, били там и заставляли брать на себя чужое дело.

Видно, сынок какого-нибудь большого босса сделал преступление, а таких редко арестовывают. Дело их на кого-нибудь вешают, на таких, как Шурик. Вот он и зашил себе рот, чтобы не отвечать следователю. По-моему, он не косит, нервы не выдержали, вот он и свихнулся.
Через несколько лет, когда я уже был на свободе, в Находке, всех, кто получили вызовы, пригласили в паспортный стол и официально заявили, что в сентябре всех отпустят за границу.
- Оформляйте документы, продавайте дома, увольняйтесь с работы, готовьтесь к выезду, - заявили нам, - Времени у вас мало. За три-четыре месяца у вас все должно быть готово.

Люди так и делали. Мы с Василием Патрушевым предупреждали, что это вполне возможная провокация, но люди не слушали. Некоторые продали дома, перешли жить к родственникам, к друзьям, уволились с работы, но, когда наступил обещанный сентябрь, разрешения на выезд никому не дали.
Я понимал, что власти оттягивают время, что никого отпускать они не собираются. Им нужно было остановить людей ложными обещаниями, чтобы спокойно прошла Белградская конференция по сотрудничеству и безопасности в Европе, которая будет подводить итоги Хельсинского соглашения.

Я решил, во что бы то ни стало, добиться ответа у властей до начала этой конференции. Стал настоятельно убеждать всех, кому обещали в сентябре дать разрешение на выезд - особенно тех, кто лишился домов и работы, - идти и требовать любой ответ. Многие так и делали.
Власти никакого ответа не дали, и основная масса людей поняла, что их обманули.

Почти до рассвета мы решали церковным советом, что делать, и пришли к решению: если власти боятся обсуждения нашего вопроса на Белградской конференции, то нужно сделать все, чтобы поднять наш вопрос.

Мы решили составить обращение к участникам Белградской конференции, чтобы был поставлен вопрос о положении верующих в СССР, а также вопрос о тех, кого обманули в вопросе выезда, и в дни Белградской конференции объявить десятидневную голодовку. От Находки согласились участвовать в голодовке около двухсот человек. Еще свыше трехсот человек присоединились к нам из других концов Советского Союза.

В сентябре по этому поводу мы организовали пресс-конференцию на квартире Татьяны Великановой, члена группы "Хельсинки". На ее квартире впервые собрались представители пятидесятников от России, Прибалтики, Украины, Белоруссии. Наше движение набирало силу, авторитет.
После возвращения в Находку 2 октября меня вызвали в местное отделение КГБ. Майор КГБ Рудницкий зачитал мне предостережение, на основании указа Президиума Верховного Совета СССР, о том, что если я не оставлю свою деятельность, то буду привлекаться к уголовной ответственности. Такое же предупреждение получил Владимир Степанов.

10 октября "Голос Америки" передал подробную информацию о нашей голодовке и о ее причине. А "Голос Америки" - самая популярная радиостанция в Советском Союзе.
Все это время я находился под наблюдением агентов КГБ. Они открыто ходили за мной, моей женой и матерью. Такую же слежку они установили за Степановым и Патрушевым. Это был жесткий контроль. На молитвенных собраниях во время этой голодовки чувствовался особый дух единства среди членов церкви. На одно из собраний пришла целая делегация из партийных работников, из прокуратуры, милиции и КГБ. Во время собрания, они попросили дать им возможность побеседовать с людьми.
- Товарищи! Вы попали под влияние религиозных экстремистов, диссидентов, антисоветчиков, которые толкают вас на путь нарушения советских законов, - ораторствовал уполномоченный по делам религии Чупин. - Прекратите голодовку! Ведь на сегодняшний день вас не преследуют, не сажают в тюрьмы. Вот скажите, когда последний раз кого-нибудь осудили?
- Только в прошлом году освободился последний, - ответил кто-то.
- Ну, в этом же году из вас никого не посадили, - продолжал Чупин, - и впредь мы вас трогать не будем. Ну, было раньше, было, мы ничего не говорим, перегибали мы, а сейчас спокойно молитесь. Регистрируйтесь, а если местные власти будут вас обижать, то зачем за границу жаловаться? Обращайтесь ко мне.
- Вы так говорите, потому что за границей узнали о ваших преступлениях, а то бы вы сейчас с нами по-другому разговаривали. Мы не верим вам. Все равно вы с нами разделаетесь позже, когда мы успокоимся, а за границей о нас забудут.
Со всех сторон послышались возгласы: "Мы не верим вам, не верим, не верим".

Тогда выступил прокурор, сказав, что своими действиями, мы нарушаем закон тем, что даем пищу буржуазной пропаганде. За это, по крайней мере, трое могут понести уголовную ответственность.
Все поняли, кто были эти трое. И каждый вставал и говорил: "Если арестуете их, берите и меня". Через минуту вся наша община стояла на ногах. "Нет большей любви, как кто душу свою положит за друзей своих". Каждый готов был положить душу свою за друзей своих.

Все стояли перед прокурором, и я был уверен, что каждый сейчас готов идти в узы, каждый готов был пострадать за ближнего. Но, к сожалению, я ошибался, не знали мы тогда, что каждого из нас проверят, и не знали, сколько нас останется после такой проверки через два-три года. Не поверил бы я тогда, что из тех, кто первые кричали "Арестовывайте и меня", двое через пять лет будут работать на КГБ, талантливо, с душой, будут доносить безжалостно, азартно и помогут упечь меня на второй срок.

Церковь наша была незарегистрированной, подпольной. Мы не имели здания и проводили наши служения в домах. У кого дом был побольше, там и собирались. Последнее время мы собирались в доме Анны Чуприной. Через пару недель после нашего разговора с прокурором, когда я шел утром на работу, я встретил Степанова.
- Это бандитизм, настоящий бандитизм, - сказал он здороваясь.
- В чем дело?
- Что, ты разве не знаешь? Дом Чуприной разгромили.
- Как разгромили? Только вчера там было служение.
- Да, в девять закончилось служение, а в двенадцатом часу, их дом громить стали. Пойдем, сам увидишь. Мы подошли к дому Чуприной. Все окна в доме были выбиты, рамы сломаны. В стенах были выбоины от камней. Штукатурка осыпалась. Крыша во многих местах была пробита.

Мы вошли в дом. Весь пол был засыпан камнями и битым стеклом. Камни были величиной с кулак и больше. Мы удивились, как все Чуприны остались живы. Оказалось, они успели забежать в промежуточную комнату, куда камни не залетали. На четырех кроватях мы насчитали сорок два булыжника. Сергей Онищенко тут же все сфотографировал.
Чуприны вызвали милицию. Милиционер составил протокол и уехал. Мы в тот же день помогли отремонтировать дом.
Через несколько дней Чуприну вызвали в милицию.
- Подумаешь, какой-то хулиган бросил камень в окно, - сказал, ухмыляясь начальник милиции. Никто ваш дом не громил. Это, провокация. Вы хотите эту информацию передать за границу, как факт преследования верующих. Чем вы докажете, что вам его разгромили?
- Нам отремонтировали дом, но у нас есть фотографии, какой он был до ремонта.
- Есть фотографии? Интересно, принесите, посмотрим.
Когда Чуприна принесла фотографии, в кабинете начальника милиции сидел сотрудник КГБ. Он посмотрел фотографии.
- Кто вам делал эти фотографии и зачем? Что вы с ними собираетесь делать?
- Что вы спрашиваете, кто сделал фотографии да зачем, вас должно интересовать, кто разгромил мой дом, и искать того, кто это сделал.
- Да, вы же сами и разгромили свой дом, чтобы потом сфотографировать и передать заграницу.
После такого наглого ответа, Чуприна заплакала и ушла домой. Об этом необходимо было передать заграницу. Но делать это стало не так просто. Нас разделяло с Москвой расстояние в десять тысяч километров. При покупке билета на самолет нужно предъявлять паспорт, а ехать на поезде почти семь суток, за это время могут не один раз снять с поезда.

[Ольга Владим.]

Капитан Климов

В один из февральских вечеров, часа через два после очередного обыска, мы с женой делали уборку в доме. Я подбирал с полу книги и расставлял их по полкам шкафа, а Зина возилась на кухне, убирая разбросанную посуду и продукты. В это время кто-то тихонько постучал в окно. Я открыл дверь. На пороге стоял Степанов.

- Пойдем, - сказал он, - поговорить надо.

К этому времени наши дома уже прослушивались. Мы вышли на улицу. Стоял морозный вечер, шел снег. Стоять во дворе и разговаривать было холодно, и мы пошли вниз по улице.

- Моя Люба нашла записную книжку кого-то из гэбэшников. По всей видимости ее обронили, когда отбирали рукопись со стихами. Люба хотела сохранить эту рукопись от конфискации. Она незаметно взяла тетрадь со стихами, хотела так же незаметно выбросить ее во двор. Уже стояли сумерки. Люба вышла во двор, но во дворе стоял гэбэшник. Он увидел тетрадь, и набросился на Любу, чтобы отобрать эту тетрадь. Между ними завязалась борьба. На шум прибежал другой гэбэшник, капитан Климов, который руководил этим обыском. По-видимому, кто-то из них и обронил эту записную книжку.

Мы не заметили, как подошли к дому Степановых. Через час я уже ознакомился с этой записной книжкой. Книжка имела семьдесят страниц. Ее содержание было трудно разобрать, так как часть информации была зашифрована цифровыми кодами, другая часть - стенографическими символами, несколько страниц были исписаны сокращенными словами. После беглого ознакомления стало ясно, что КГБ получает информацию от осведомителей из нашей среды.

Я забрал записную книжку. Посмотрим, что будет дальше. Через несколько дней, поздно вечером, в окно дома Степановых кто-то постучал. Это был капитан Климов. Он был одет в рабочую одежду, и Степанов сразу не узнал его.
- Владимир, мне нужно с тобой поговорить. Только, пожалуйста, не дома, твой дом прослушивается.
- В чем дело?
- Пожалуйста, отдай то, что ты нашел.
- Как это понимать? Что я должен отдать?
- Ты что действительно ничего не находил? Может дети что-нибудь нашли?
- Что это за провокация? Какие находки? Какое прослушивание дома? Решили в разведку поиграть, что ли? Я прошу больше ко мне не приходить, и не хочу ни о чем говорить. Это - провокация.



- Владимир, я прошу тебя, верни мне, что нашел, пожалуйста, ты же верующий. Я больше нигде не мог потерять, только у тебя в доме или во дворе.
После этого Степанов, как мы и договорились, отослал его ко мне.

- Кажется, Борис здесь что-то находил. Обратись к нему. На следующий день, вечером Климов уже ехал в автобусе со мной, когда я возвращался с работы. Он взглядом показал мне, чтобы я сошел с ним на остановке. Я вышел из автобуса, а он вышел не сразу, перед самым закрытием двери, так, что дверь его чуть не зажала. Он опять взглядом показал, чтобы я следовал за ним. Мы прошли метров сорок и завернули за угол дома. Это был безлюдный переулок.

- Продай то, что нашел.
- Что ты имеешь ввиду?
- Не надо со мной играть, мне же Степанов сказал, что ты нашел.
- Я тоже думаю, что нам играть не надо. Если хочешь, чтобы разговор был деловой, говори прямо.
- Хорошо, ты нашел мою служебную записную книжку. Я предлагаю тебе за нее деньги, 300 рублей!
- Мало.
- 500 рублей!
- Мало.
- Сколько тогда?
- Денег мне не надо. Помоги мне.
- В чем?
- Мне нужно знать, кто в нашей среде работает на вас.
- Ты что, на предательство меня толкаешь? Я - офицер. Я присягу давал. Тебе одну услугу окажи, а ты шантажировать станешь, на всю жизнь запряжешь.
- Мне надо совсем немного. Ты знаешь, верующие не обманывают, слово держат.
- Вот-вот, я знаю, как ваши верующие слово держат.
- Меня как раз такие и интересуют, которых ты знаешь.
- Я присягу давал. Я не могу на это пойти.
- Ты уже все равно нарушил свою присягу. Торгуешься со мной за свою записную книжку. Иди сдавайся.
- Сдаваться не могу, тогда конец моей карьере.
- Это дело твое. Не хочешь, не надо. Впрочем, я не прошу у тебя выдавать государственную тайну, она мне не нужна. Единственная просьба, выдай агентов из нашей среды. Вы же сами их презираете, потому что они предают своих же братьев, и готовы отправить в тюрьму любого. Я же знаю, что вы могли обещать им выезд за границу, деньги. А некоторых на чем-нибудь поймали и просто шантажируете, и люди из страха на вас работают. Если ты их выдашь, безопасность государства от этого никак не пострадает, а от тюрьмы кое-кого, возможно, спасешь.

- Да, - задумчиво сказал Климов, - крепко ты взял меня за глотку обеими руками. Я твою биографию знаю. Одногодки мы с тобой. Могли в детстве в одном классе учиться, друзьями быть могли. А вместо этого друг за другом охотимся.
Он замолчал. Я тоже молчал, давал ему выговориться.
- Если откровенно, то это мне совсем неприятно воевать против тебя, против верующих. Я же все себе не так представлял. Я шел в КГБ, думал Родину защищать буду, иностранных агентов разоблачать, против мафии бороться, а тут, вот видишь, как получается. Ну, ладно, все-таки я подумаю.
- Сколько нужно времени для этого?
- Два дня, но мне нужна гарантия, что моя книжка никуда не попадет.
- Гарантия - мое слово.
Мы договорились встретиться в Южном микрорайоне, в лесу.
- Как только сойдешь на последней остановке в Южном микрорайоне, - сказал я, - то двигайся по этой улице дальше, там, где кончаются дома, улица переходит в лесную дорогу, там я тебя увижу, и сам подойду.

Мы договорились встретиться в два часа, но я пришел на полтора часа раньше. Я забрался на противоположный склон и оттуда стал наблюдать, как приедет Климов, привезет ли его машина КГБ или он приедет автобусом, нет ли засады. Все-таки было опасно вербовать агента КГБ, да и меня одолевали сомнения, может быть это провокация, может записную книжку подбросили, и тогда я могу получить уголовное обвинение, склонял к измене работника государственной безопасности, а это может кончиться расстрелом.

Я сидел на склоне, скрываясь в кустах орешника, и осматривал окрестность, наблюдая в бинокль. Не заметив ничего подозрительного, я стал наблюдать за дорогой и за автобус- ной остановкой. Подошел автобус. Из него вышли несколько человек, которые не заинтересовали меня. Я снова принялся наблюдать за окрестностями, но не забывал просматривать и дорогу. Минут через двадцать подошел очередной автобус. Вышедшие люди разошлись в разные стороны, и только один пошел прямо по дороге. Я стал внимательно рассматривать его в бинокль. Это был Климов.

[Ольга Владим.]

Я пришел раньше, в целях безопасности, чтобы упредить неожиданности.

Мне казалось, что я был готов к опасности, но когда я увидел Климова, который появился раньше, чем на час, мне стало не по себе.

Он шел по накатанной машинами дороге, дошел до места, где дорога переходила в лесную, остановился, и вдруг сделал резкий прыжок от дороги, в кусты, и стал двигаться вдоль дороги, по кустам.

Я понял, что он не хочет оставлять следы на снегу. Поднявшись наверх метров на пятьдесят, Климов остановился. Его закрывали кусты и деревья. Мне стало плохо видно его, но я, все-таки, рассмотрел в бинокль, что он прислонился к дереву и что-то достает из под куртки.

Мои нервы были напряжены. Одна догадка за другой проносились в голове. Что он достал из-под куртки? Автомат или обрез охотничьего ружья? Вместе с тем, у меня нарастало чувство, что я окружен со всех сторон. Инстинкт подсказывал мне уходить, пока не поздно, но здравый смысл говорил во мне, чтобы я был спокоен. Климов постоял минут пять, и не поднимаясь выше, двинулся вдоль склона.

Теперь он что-то нес в руке. Я уже не сомневался, что он вооружен. Потом он снова остановился и вдруг скрылся в густом орешнике. Я потерял его из виду. Я был окружен деревьями, которые скрывали моего врага, и казались мне в этот момент враждебными. Морозный ветер гудел по верхушкам деревьев, не давая услышать шаги. Я взял себя в руки и стал снова внимательно осматривать местность.

Я решил спускаться к дороге и, не выходя на нее, понаблюдать, что будет делать Климов. И тогда будет видно, встречаться с ним или нет. Я стал медленно спускаться, прячась в кустах и за деревьями. Мои ноги меня не слушались, в ногах появилась какая-то противная слабость. Усилием воли, я толкал себя вниз. Не доходя метров двадцать до дороги, я остановился и стал наблюдать. Климов посматривал на часы. Было двадцать минут третьего. Я решился на встречу. Вышел из-за деревьев и свистнул. Климов оглянулся и увидел меня. Я махнул рукой, чтобы он шел за мной. Мы немного поднялись по склону. Я остановился. Климов увидел у меня в руках бинокль и рассмеялся.

- Извини, но я хочу обыскать тебя, мало ли что ты мог притащить сюда, может быть у тебя оружие.
- Ну, обыскивай.
Климов распахнул куртку. На шее у него висел бинокль. Теперь мы смеялись оба.
- Ты принес записную книжку?
- Неужели ты думаешь, что я отдам тебе твою книжку, не проверив информацию. Мало ли что ты мне сейчас наговоришь. Твоя книжка в надежном месте, никто, кроме меня, ее не может взять.
- Хорошо, говори конкретно, что тебя интересует.
- Мне нужна оперативная информация о нас. Что власти намерены делать с нами? Кто находится под угрозой ареста? Кто работает на вас из нашей среды?
- О, сколько у тебя вопросов, а говорил только один. Смотрю я на тебя, Борис, и никак не могу понять, то ли ты фанатик, то ли авантюрист? Не обижайся, что я так говорю. Я имею ввиду это с положительной стороны. Но, все-таки, это ненормально смотрится. У нас тоже свои убеждения, но мы работаем не только ради своих убеждений. У нас очень высокая зарплата, большие льготы, в конце концов, мы работаем за награды, за звания, за должности. А ты, за что? Я знаю, что ты не дурак, и знаешь против чего идешь, на пути какой машины ты становишься и какая страшная эта машина, сколько людей попало под ее зубья, и следов, и памяти от них не осталось. В конце концов, она переломит и тебя. Ты об этом хоть думаешь? И думаешь, куда ты меня втягиваешь?
- Вот, видишь, Алексей, ты сознаешь, что являешься одним из зубьев этой машины. Ты сам признал, что вас хорошо смазывают. Я знаю, что я могу попасть под зубья этой машины, но я делаю все, чтобы как можно меньше людей попало под эти зубья, а ты, наоборот. А награды здесь за эту работу я никакой не жду.

Климов задумался. Долго смотрел себе под ноги. Иногда переводил свой взгляд на меня. И вдруг, сказал решительно:
- Я тебе сейчас не в обмен за книжку скажу. Не подумай, что ты меня завербовал - страшно ненавижу это слово - а просто... я же тоже человек. Агентов из вашей среды я знаю не всех, а только тех, с кем работаю, но я дам тебе адрес явочной квартиры, куда приходят агенты. Их не так много, как вы думаете, ты увидишь это. Но, каждый агент имеет своих информаторов или же своих агентов влияния, которые не подозревают, что выполняют нашу волю и помогают нам. Через них мы узнаем информацию, распускаем слухи, которые нам выгодно в вашей среде. У каждого агента есть свой день и час, они работают по расписанию, и никогда не встречаются друг с другом, и не знают, что работают на одного хозяина.

- Ты можешь назвать честных людей, а я буду их считать агентами. Давай сделаем так: когда ты выходишь на связь со своим агентом, который дает информацию, что в твоей книжке?
- По четвергам. Мне нужно узнать от него, кто фотографировал разбитый дом Чуприной? Нам очень невыгодно, если эта фотография попадет на Запад. Я должен дать задание агенту, узнать об этом.
- Значит, это будет через два дня. Направь этого агента к Патрушеву, и чтобы он был у Патрушева в пятницу вечером. Если он придет и будет интересоваться этим вопросом, я сразу после этого отдам тебе книжку.
- Хорошо, - согласился Климов и продолжал, - по поводу арестов из вашей среды, я ничего не знаю.

Вы все числитесь за Москвой, и только Москва решает, кого арестовать. Вы вышли из нашей компетенции. Если бы за границей о вас не знали, мы бы могли арестовать из вас любого на наше усмотрение.

По поводу выезда за границу, списки всех, кто подал заявление на выезд по религиозным мотивам, имеются во всех ОВИРах, по всей территории Советского Союза, в каждой республике, в каждой области, в каждом городе, в каждом районе. И никто, кто значится в этих списках, не уедет ни под каким предлогом, ни по воссоединению семей, ни по израильскому приглашению, ни по какому другому. И, насколько я знаю, это будет в течение десяти лет. В этот промежуток будут выпускать только тех, кто нам нужен там, потому что выпустив вас, Советский Союз этим самым признает, что у нас нет свободы вероисповедания.

Климов замолчал, глубоко вдохнул морозный воздух, посмотрел вверх, потом по сторонам, на окружающие сопки. Он что-то еще хотел сказать, но не решался. Я не подталкивал его на это. Климов вдруг посмотрел мне в глаза:
- Со мной связи больше не ищи и ни в коем разе не звони. В будущем, если будет важная информация, и я посчитаю нужным ее тебе передать, я найду способ, как это сделать. За все контакты с каждым из вас я обязан писать отчет. Я должен сообщать, для чего я встречался и о чем разговаривал. Знает ли кто о наших контактах?
- Никто не знает.
- А Зина знает?
- Нет, и Зина не знает.
- Запомни, если это выйдет, то это может погубить нас обоих. Многих вербуем не с целью завербовать, а чтобы посеять у вас недоверие друг к другу, создать впечатление, что каждый из вас может быть нашим агентом, и чтобы за этим недоверием и подозрительностью скрывались наши настоящие агенты.

Климов и на этот раз не обманул. Вербовали всех подряд.
У нас было хорошее правило в церкви: каждый из нас обязан был, если имел контакт с КГБ, открыто объявлять об этом в церкви и рассказывать обо всем, что ему говорили и что он отвечал, разоблачая этим самым действия КГБ, так как главное условие, которое требовали агенты КГБ, было молчать и никому не рассказывать об этой встрече.

И если кто-то скрыл свою встречу с агентом КГБ один раз, к нему обязательно подходили второй раз, так как после первого и даже после второго раза, они не всегда прямо предлагали сотрудничать. Если кто-то скрывал эти контакты, они понимали, что дело имеют с трусом, что он их боится. Тогда они активно его обрабатывают, стараются еще больше запугать и открыто заставляют работать. Кое-кто, только после такой обработки, находил в себе мужество признаться о своих контактах с агентами КГБ.



Пятый отдел КГБ пытался организовать работу так, чтобы каждый из нас доносил друг на друга, чтобы все были запачканы связями с КГБ. Как правило, за это они обещали выезд, они отлично понимали, что добровольно с ними сотрудничать никто не будет.

- Ваш человек работает на нас в том случае, - объяснял мне Климов, - если он обязан нам и зависит от нас. Такие ситуации мы создаем сами. По новой методике работы против вас начальник управления КГБ дал указание в прокуратуру и милицию тщательно следить за верующими и членами их семей, особенно теми, кто добивается иммиграции. Если за кем-то будет замечено любое преступление или какие-то проступки, или ситуация, при которой можно сфабриковать преступление, то немедленно сообщать в КГБ и не трогать таких людей до его указания. Вот с такими людьми мы по-настоящему работаем и прорабатываем их. Чаще всего такие люди становятся нашими агентами.

Мы вызываем их в КГБ, но не на явочную квартиру, так как в здании КГБ обстановка наводит на них страх.

Сначала мы применяем метод запугивания и шантажа. Мы показываем картину таким людям, что будет с ними, если мы их посадим по уголовной статье, и какой будет позор, если мы их разоблачим перед их единоверцами.

Если человек сопротивляется, становится перед нами в позу, то тогда мы ему показываем фотографии, где он сфотографирован в кампании, которая его компрометирует, да и мало ли что можно на человека собрать.

Когда нагоним на него страх, мы предлагаем свою услугу, то есть спасти от позора и от милиции. Таким людям мы предлагаем услугу за услугу.

И услуга начинается с мелочей. Сначала мы у него спрашиваем: "У кого было собрание на прошлой неделе?" Некоторые сначала мнутся, не хотят говорить. Мы сами говорим: "Ну, что ты мнешься? Ведь собрание было у Бурлаченко. Правильно?" Он подтверждает: "Правильно". Через время он уже говорит, когда у кого будет собрание.

Постепенно он рассказывает, кто говорил проповеди. Через время он рассказывает, кто и что в проповедях говорит, потом, что на братских делается, а потом уже мы решаем, что из этого агента сделать.

Например, агента влияния, чтобы он на собраниях скандалы устраивал, помогал неугодных изолировать, слухи запускать, которые нам выгодно. Кроме этого, у таких людей мы развиваем чувство безнаказанности, чувство высокого покровительства над ними, и они уже сами не могут без нас. Они просто входят в азарт.

Это, самые ценные агенты. Они уже работают не по принуждению.
На следующей неделе мы уже знали нескольких агентов. Я сдержал свое слово, отдал записную книжку и больше не спрашивал Климова ни о чем, но он сам впоследствии оказал мне несколько услуг и давал информацию о планах КГБ.
Из книги Бориса Перчаткина Огненные тропы

Страна, которой не стало. Церковь и КГБ. Воспоминания служителя - InVictory История

[Ольга Владим.]

Страна, которой не стало. Ветеран Церкви АСД о показательных судах над верующими

21 октября 2016
InVictory История
Уроки истории, воспоминания, хроники

Вот уже 25 лет прошло, как не стало большой империи - Советского Союза. Ветеран Церкви адвентистов седьмого дня в Украине, пастор Даниил Буз (1931 года рождения) рассказал о своей жизни и служении во время СССР, поделился опытом веры в сложные годы преследований и рассказал о показательных судебных процессах.

Фото с персонального сайта Даниила Буза

Даниил Романович, каким в Советском Союзе было положение людей, верящих Библии? Обеспечивал ли СССР возможность гражданам, которые были верны стране, верить в Бога?

Государственная идеология Советского Союза была направлена на подавление мышления свободы, искоренение веры в Бога и христианской надежды. Это касалось каждого верующего.

Наша семья была верующая, в ней было восемь детей. Мы с первого класса ощутили на себе сильное давление из-за нашей веры. Когда я пришёл в первый класс в 1939 году, меня окружили православные дети и сразу сказали: «Ты не крещён. Мы хотим тебя окрестить». Я очень переживал.

В сороковых годах, когда я пошёл во второй класс, на нас оказывали большое давление. Мы должны были вступить в пионерскую организацию и носить галстуки. Родители учили нас, что верующие не могут быть пионерами и комсомольцами. Мы были научены, что есть Бог. А партия утверждала, что нет никакого Бога, нет никакой духовной силы, что есть только народ, и только человек может управлять всем. Поэтому мы испытывали негодование окружающих.

Когда я учился в школе, учителя занижали нам оценки, говорили: «Вы не будете учиться в институтах, вы обречены на самоунижение». Открыто говорили нам: «Кто вас пустит? Вы не можете учиться, не можете достигать необходимого уровня, потому что ваша вера этого не допускает». Я заканчивал десятый класс, хотел поступать в ВУЗ. Мне говорили: «Куда вы стремитесь? А кто вас примет?» А я им говорил, что Бог мне поможет.

Вам удалось поступить в институт?

Я закончил десять классов и поступил в Черновицкий медицинский институт. Это было чудо для меня, ведь там конкурс семь человек на место. Школьный аттестат у меня был посредственный. Когда я сдавал вступительный экзамен в институт и только начинал отвечать на вопрос, меня останавливали и говорили: переходите ко второму вопросу. Начинаю отвечать на второй вопрос, и меня опять останавливали: переходите к третьему. И ставили мне отличные оценки. Я был удивлён. Так Бог дал мне поступить в медицинский институт. В этом я увидел Божье Провидение.

Став студентом, я понял, что должен черпать как можно больше знаний, потому что мне не дадут доучиться, как только узнают, что я верующий. Я скрывал свою веру в Бога до времени. С первых дней в институте меня привлекли призывы повышать знания в разных учебных кружках. Я подал заявления в три кружка: философский, хирургический и химический, надеясь всюду успевать. На первом занятии философского кружка заведующий кафедрой марксизма-ленинизма товарищ Малый окинул взглядом студентов и предложил мне быть старостой кружка, а студенты утвердили это решение.

На втором курсе я уже осмелел. Тогда же узнал, что среди студентов есть много верующих, которые так же, как и я, скрывают, что они и их родители верующие. У меня была возможность познакомиться со многими студентами, и через короткое время в институте образовалась группа по изучению Библии из 30 студентов.

Где проходили эти занятия по изучению Библии?

По домам, чтобы никто не знал. Конспирация была большая, но КГБ узнало, что я и Иван Паращук были инициаторами этой группы. Об этом сразу же сообщили руководству института. Секретарь парторганизации подходит ко мне и говорит: «Правда, что Вы верующий?» Говорю: «Да, правда». «Вас решили исключить из института». «Раз решили исключайте», ответил я.

После этого, когда я сдавал экзамены на зимней сессии и отвечал на вопросы, мне говорят: «Садитесь. Ответы неудовлетворительны». И на втором экзамене ответ неудовлетворительный. Сразу же по деканату был составлен приказ: «Отчислить за неуспеваемость».

Как Вы это пережили и что было дальше?

Конечно, для меня это был большой удар. Я не мог мириться с этим. Начал требовать создать конфликтную комиссию. Много жалоб написал по всем инстанциям, но никакого ответа не было. Решил поехать в Москву. Сначала в редакцию газеты «Комсомольская правда». Редактор меня приняла, я рассказал о своём состоянии. Она сказала: «Мы знаем, что в наших ВУЗах учится много верующих, но так, чтобы никто не знал об их вере. А если Вы стали предметом огласки, мы ничем Вам помочь не можем».

Получив такой ответ, я поехал в Верховный Совет на приём к Ворошилову. Меня принял пожилой, высокого роста человек, секретарь Верховного Совета СССР товарищ Совков. Этот почтенный мужчина выслушал меня и говорит: «Мы сейчас напишем вам письмо, запечатаем, и вы с ним обратитесь в Киев, в Министерство здравоохранения. И я вас попрошу: что они вам скажут, тем и будьте довольны». Я почувствовал, что он говорит искренно, и пообещал ему исполнить эту просьбу.

Меня приняли в Министерстве здравоохранения. Прочитав письмо, попросили обождать, пока поговорят с руководством института в Черновцах.

Прошло немного времени, вышел молодой человек и говорит: «Мы ничего не можем сделать, вся партийная организация против Вас. Для Вас есть только два условия.

Первое: напишете заявление в редакцию газеты, что Вы отказываетесь от религии, принимаете наше учение, тогда мы будем ходатайствовать о Вашем восстановлении». Я ответил: «Это условие мне не подходит: я не продаюсь. Буду работать ассенизатором, но совести не продам».
«Есть ещё второе условие. Поезжайте на целинные земли, покажите, что вы действительно патриот труда. Привезёте хорошую характеристику мы вас восстановим в институте».

Со вторым условием я согласился, сразу же поехал на целинные земли в Казахстан. Поселился в посёлке Баталпашинске в 120 километрах от города Актюбинска. Устроился разнорабочим в колхозе. В посёлке было много переселённых немцев-меннонитов. Я познакомился с ними, стал посещать их собрания.

За мной следил КГБ. Через три месяца в посёлок приехал полковник КГБ. Меня на улице задержала милиция, повели в участок. Полковник спросил, где я работаю и проживаю, а потом отдал мне приказ выехать из посёлка в течение 24 часов: «Собирайтесь, Вы здесь не нужны».
И так без характеристики я вернулся в Украину. Братья в Украине посоветовали мне отправиться в Ростов на духовную работу. Так в 1958 году я начал служение помощником пастора.

Ваши испытания на этом не закончились? В чем ещё заключались преследования верующих властями?

Для меня самым ярким выражением вмешательства органов власти в духовную жизнь верующих был следующий опыт. Я уже был на духовной работе, мне нужно было жениться. Я был знаком с девушкой из московской общины. Она училась в мединституте на втором курсе. Мы договорились с ней и подали заявление на регистрацию брака в московском ЗАГСе. Сделали объявление, пригласили гостей на наше бракосочетание, пошли к служителям церкви в канцелярию Всесоюзного совета адвентистов седьмого дня, чтобы договориться о совершении обряда бракосочетания в церкви 28 августа 1959 года, в среду.

Служители приняли нас вежливо, но после нашей просьбы о совершении обряда бракосочетания в московской общине пресвитер Адам Ликаренко сказал: «Никакого бракосочетания в нашей церкви в среду не будет. Пусть Лидия окончит институт, тогда будем решать. В среду я благословлять вас не буду». После многих просьб я понял, что в этом замешаны внешние силы КГБ. Я задал вопрос брату Ликаренко: «Если Бог нас благословит, ты не будешь против?» «Пусть благословляет, я не против», ответил он.

Прощаясь со служителями церкви, мы пригласили их на наше бракосочетание в город Лабинск Краснодарского края на 2 августа 1959 года. В тот же день мы дали телеграмму в Лабинскую общину, что бракосочетания в Москве не будет, приготовьтесь: оно будет в Лабинске 2 августа.

Мы приехали в Лабинск в пятницу. В субботу нам сообщили, что служители церкви, которые могли совершать обряд бракосочетания, получили запрет выезжать из города. Пастор в Лабинске Валентин Блауберг пришёл к нам с тревогой: «Как всё будет? Я ещё не совершал такого обряда». Ободряя его, я сказал: «Мужайся! Это будет для тебя первый опыт».

В воскресенье к 10 часам утра молитвенный дом был переполнен верующими. Хор приготовился к пению, а жених и невеста к выходу. Пастор должен был нас вести.

Вдруг открывается дверь, и во двор входят непрошенные гости в количестве 14 человек в сопровождении милиции. К нам подошёл мужчина, представился прокурором и приказал: «Обождите!». Я решительно ответил: «Вы обождите. Вы наши гости, а нам ждать нельзя».
Хор запел торжественный псалом, мы пошли за пастором в зал. Тем временем неприглашённые гости закрыли дверь с улицы во двор, чтобы никто не входил и не выходил. Их секретарь по принуждению милиции стала записывать всех присутствующих.

Закончилось служение бракосочетания. Я пригласил всех на торжественный свадебный обед. Многие братья и сестры подходили ко мне и спрашивали: «Что делать? Всех нас заставляют записаться». Я дал совет всем записаться, и «чем больше будет записанных, тем лучше». Взял фотоаппарат и вышел, чтобы сфотографировать очередь. Прокурор заслонил собой объектив и попросил не делать снимков.

Тем временем милиционер начал составлять на пастора протокол: он без разрешения власти совершал обряд бракосочетания. В то же время я попросил людей не расходиться, чтобы все подписали акт о том, что органы власти нарушили порядок проведения церковного служения.
Я стал требовать незваных гостей продиктовать их паспортные данные, чтобы составить протокол. Прокурор, увидев такое, дал приказ, и все незваные гости оставили двор молитвенного помещения и ушли. А пришедшие на свадебное торжественное собрание, вкушая брачный обед, с радостью благодарили Бога.

...

[Ольга Владим.]

Небольшой фильм о жизни Даниила Буза

Подвергались ли верующие в Советском Союзе судебным преследованиям? Как проходили эти процессы и насколько они были справедливы?

Я был очевидцем и участником судебных процессов над верующими людьми в безбожном обществе. Мне вспоминается одна история: в 1960 году я приехал на родину в Волынскую область и услышал, что в ближайшие дни в городе Бресте будет происходить суд над группой сектантов адвентистов седьмого дня.

Я приехал в Брест на железнодорожный вокзал и вышел на главную улицу. Передо мной предстал большой плакат поперёк улицы: «ПРОИСХОДИТ СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ О ГРУППЕ СЕКТАНТОВ. Клуб железнодорожников. Вход свободный».

Я сразу направился туда. По пути шло много людей, я слышал их разговор: «Сектанты втянули жену милиционера в свою веру, а там на кого выпадет жребий, того приносят в жертву. Выпал жребий на жену милиционера, её готовили к жертвоприношению. На третий день её нашли ещё живой в одном из подвалов». Я молча следовал за толпой.
Пришёл в клуб, увидел неожиданную картину. Судебный зал был переполнен, в проходах и в вестибюле теснились люди, ожидая открытия суда. Я стоял в проходе и наблюдал за происходящим. Слышу объявление: «Суд идёт!». Все встают.

Оглашают состав суда и имена подсудимых (трое мужчин и три женщины). Слышу вопрос: «Доверяют ли подсудимые своё дело суду?». Подсудимые дают своё согласие. Прокурор читает имена подсудимых и степень их вины. Главное преступление всех подсудимых было выражено прокурором почти одинаково: «В своём доме проводил религиозные собрания, открывал и закрывал собрания, читал молитвы в присутствии несовершеннолетних детей».

После обвинения каждого подсудимого публика громко кричала: «Где жертва?». Последовало объявление: «Не кричите. У кого есть вопросы, подавайте в письменном виде». Сразу посыпалось много вопросов. Я наблюдал, как, прочтя вопрос, судья или прокурор улыбались, а публика ждала ответов.

Прокурор вызывает подсудимого и говорит: «Объясните людям, что вы делаете при открытии и закрытии собрания». Подсудимый встаёт и говорит: «Когда приходит назначенное время, 10 часов утра, я встаю, читаю стих из Священного Писания, объявляю псалом для общего пения и после пения молюсь. Это называется открыть собрание. Таким же образом мы и закрываем собрание: поём псалом, молимся».

После такого разъяснения значительная часть публики с негодованием оставила судебный процесс, говоря: «Какое же в этом нарушение закона?». В зале суда остались люди, специально посланные от рабочих коллективов и ученики, посланные из школ.

Какова была цель властей? Для чего им был нужен этот процесс?

Я понял, что главная цель суда выявить методы воздействия родителей на детей, чтобы удержать их в вере в Бога, чтобы они не оставляли церковных собраний. Прокурор спрашивает мать верующих детей: «Вы заставляете своих детей читать Библию?». Мать отвечает: «Нет. Наши дети учатся от нас и берут с нас пример. Они нам подражают». Из зала реплика: «Нет, это неправда». Прокурор: «А молиться вы их заставляете и учите?». Мать отвечает: «Нет, мы их не заставляем, но они всегда послушны, подражают нам». С другой стороны зала реплика: «Они заставляют». Прокурор: «А вы наказываете своих детей, когда они вам не послушны?». Мать: «Мы своих детей любим. И они нас любят, они добры и послушны».

Прокурор вызывает сына подсудимой, ему лет семь: «Скажи, пожалуйста, каким видом спорта ты любишь заниматься?» «Летом играю в мяч, а зимой катаюсь на коньках».

«Бывает ли так, что ты устал, вечером прибежал, лёг в кровать и уснул, а мама или папа тебя будят, чтобы ты с ними помолился?». Мальчик: «Нет, такого не бывает. Я спать не ложусь, не помолившись». Прокурор: «Ты ходишь в школу сам, а в собрание с папой и мамой. Где тебе больше нравится?». Мальчик: «В школе хорошо и в собрании хорошо». Публика засмеялась.

Судебный процесс длился два дня, я был на нем до конца. Власти специально создавали видимость вины подсудимых в том, что они предоставляли свои помещения для собраний верующих. Судья, прокурор и свидетели обвинения старались доказать вину подсудимых в том, что их религиозные убеждения лишают их детей счастливого будущего без Бога.
Суд вынес решение: подвергнуть штрафу всех подсудимых, одних на 300 рублей, других на 500. Вечером того же дня я встретился со всеми подсудимыми. Мы провели благодарственное служение, что за имя Иисуса удостоились понести бесчестье.

Вы сказали, что сами были участником судебного процесса. Как это произошло?

В 1959 году меня перевели на служение в г. Невинномысск Ставропольского края. В 1960 году органы власти узнали о моем служении. Я работал в тарном цеху завода уже более полугода. Заведующий подозвал меня и предупредил: «Если не выйдете на работу в субботу, я должен буду вас уволить. Мне так сказали».

Я подал заявление об увольнении и поехал на родину. Приезжаю, а хозяйка дома, где мы прописаны, с плачем сообщает: «Пришли из исполкома, забрали домовую книгу и выписали вас. Приказали, чтобы я не пускала вас в дом». Узнав об этом, я пошёл к секретарю исполкома Елисееву и сказал: «На каком основании меня выписали из дома?». Он мне ответил, что там нет жилплощади: «Ищите другую квартиру». А в другой квартире нас не прописывают.

Тем временем меня вызвали в отделение милиции. Я не чувствовал за собой никакой вины. В 5 часов вечера собранных там людей повезли автобусом в сопровождении милиции в городской Центральный дом культуры. Выходя из автобуса, я увидел рекламный щит с надписью: «ПЕРВЫЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ СУД В ГОРОДЕ». Тогда я понял, что оказался подсудимым.

Подсудимых посадили на первый ряд, их оказалось много: дебоширы, хулиганы, пьяницы, тунеядцы, воры, насильники и прочие. И я среди них. Начался суд. Прокурор города читает информацию о каждом подсудимом и выносит приговор. Я внимательно слежу за событиями, готовлюсь к выступлению в свою защиту. Прокурор, заканчивая свои выступления, не дал мне слова. Он только объявил, что в нашем городе есть семья Буз, которая нигде не работает, живёт за счёт подачек верующих, их следует высылать за пределы края. На этом суд закончился, всех распустили по домам. Я пришёл домой. Мы поблагодарили Бога.

Как этот приговор повлиял на Вашу дальнейшую судьбу?

Я написал письмо-жалобу в Москву, Никите Сергеевичу Хрущеву, такого содержания: «Уважаемый Никита Сергеевич! Меня, верующего в Бога, судили. Как безгласную жертву, опозорили, оклеветали перед народом в городе и ничего не дали мне сказать в своё оправдание. Такого судилища мир ещё не знал. Прошу Вас, помогите мне. С уважением, Даниил Буз».

Прошло немного времени, меня вызвал секретарь Елисеев и спрашивает: «Вы писали жалобу, что вам на суде не дали сказать слова?». «Да», ответил я. «Если бы Вам дали слово, Вас бы освистала вся публика. Вы это знаете?». «Может, Вы и освистали бы (это ваше право), а я имею своё право на защиту». Елисеев, подумав, сказал: «Вас ещё будут судить и дадут Вам слово».

Через короткое время я с военным билетом в руках постучался в кабинет военного комиссара города. Получив приглашение, зашёл в приёмную. «Что с вами?» спросил комиссар. «Тяжело мне жить в Советском Союзе: у меня нет Родины. Учиться мне не дали, работать не дают и из города гонят. Какая это Родина? В случае войны мне велят защищать Родину, а у меня её нет».

Услышав это, полковник подсел ко мне ближе и полушепотом спросил: «Что с вами, молодой человек?». «Я верующий в Бога. За это меня исключили из института, работать не дают и из города гонят». Полковник задумался, потом спрашивает: «А Вы близко с Богом?». «Близко», ответил я. «Ничем я вам помочь не могу». «Тогда у меня Родины нет, мне защищать нечего. Мне военный билет не нужен». Положив военный билет на стол комиссара, я вышел.

Через несколько дней меня вызвал прокурор города и сказал: «Вы привлекаетесь к уголовной ответственности за отказ от воинской обязанности. Вы демонстративно сдали военный билет». «Это ложь и провокация! Я от воинской обязанности не отказываюсь, но требую восстановить меня в правах гражданина Советского Союза». «Вот вам бумага. Напишите, что вы требуете». Я написал. «Вы свободны», сказал прокурор.

Через несколько дней меня пригласил к себе военный комиссар и созвал всех своих сотрудников. Я отвечал на множество его вопросов относительно религии. Он отдал мне военный билет, сказав: «Вас пропишут. Работайте. Но если у местных властей будут к вам претензии, то с жалобой не приходите».

Беседовал Максим Балаклицкий

Страна, которой не стало. Ветеран Церкви АСД о показательных судах над верующими - InVictory История

[Ольга Владим.]

Страна, которой не стало. Атеистическая идеология поглощала всё. Воспоминания епископа

В 1991 году официально распался СССР. Епископ Владимир Сергеевич Глуховский поделился своими воспоминаниями о жизни верующих в Советском Союзе.


Епископ Глуховский Владимир Сергеевич, фото 2013 год, сайт golgofa.kiev.ua

- Уверовав в 1941 году, сразу же подключился к служению, участвуя в распространении Слова Божьего и открытии новых групп на рудниках Донбасса.

- В 1948 году принял участие в молодежной конференции, которая и послужила мотивом обвинения «за совращение комсомольцев в религию».

- В 1953 году был арестован, объявлен «неисправимым врагом государства» и приговорен к высшей мере наказания расстрелу.

- Потом был в лагере в Омске, на каторжных работах, материалы его дела были пересмотрены и ввиду недостатка обвинения, был реабилитирован.

Всегда ли гонения влекут за собой рост церкви?

Во время гонений происходит своеобразная эволюция: во-первых, стираются острые грани противостояния между религиями, поскольку все подвержены одному общему испытанию, вследствие чего изменяются отношения между представителями разных религий. Что касается вопроса упадка посвящения, то причин очень много: во-первых, христиане не были готовы к переменам, во-вторых, дал знать недостаток христианской литературы, в-третьих атеистическая идеология поглощала всё: работа велась, начиная от детского сада и до самого кладбища. Эти факторы и вызвали изменения в среде верующих. И, самое главное, сам жизненный уклад влиял на отношения в среде верующих при свободе христиане начали больше заниматься личными делами, начались эмиграции, наслоение различных религий, то, чего не было раньше, и что присутствует в нашей жизни по сегодняшний день.

Отношение к проповеди Евангелия во времена СССР

Однозначности в вопросе идеологии не было. Негласно общество разделилось на два лагеря: представители воинствующего атеизма, цель которого состояла в уничтожении религии, с одной стороны, и, с другой стороны - сочувствующие, у которых исторически сложилось отношение к религии своих прародителей, традициям и так далее. Однозначности в этом вопросе не было были сочувствующие в среде высокопоставленных начальствующих лиц, несмотря на то, что они были на стороне атеистов, но были и воинствующие атеисты. После прихода свободы стало очевидным, что воинствующие атеисты не идут на покаяние, а атеисты, которые исключительно следовали курсу партии, каялись пред Господом, что нас не могло не радовать. Но весьма желательно, чтобы и воинствующие атеисты пришли в сознание.



Секрет бдительности органов КГБ

Такое состояние дел соответствовало общему положению: прежде всего оно определялось целенаправленной борьбой с религией, для чего использовались самые всевозможные средства и принимались соответствующие меры. Борьба с религией осуществлялась специально подготовленными кадрами, что, конечно, приносило свои плоды. И хотя Хрущев определил время, когда будет отмечен последний верующий, и Библии будут уже в музее, тем не менее, отметил, что гонения христиан не пугают, и церковь надо разрушать изнутри.

К большому прискорбию, это разрушение происходит в среде верующих и по сей день. Почему? Потому что властям удалось настроить христиан друг против друга. Самые различные обстоятельства складывались и в семьях: были случаи, когда ради выслуги дети предавали родителей, родители детей... А что в то время значило просто сказать на родителей, что у них есть Библия или что они молятся Богу? Этого было достаточно для доноса, ничего более и не требовалось. В следствие таких действий они объявлялись антисоветскими опасными элементами и так далее. Такова была действительность...

Последствия действий атеистов то, как они сумели разобщить массы мы переживаем и сегодня. Не секрет и то, что под самыми разными предлогами осуществлялось вмешательство во внутренние вопросы церкви, иногда даже агентами из среды верующих. Информация, которую предоставляли такие «осведомители» использовалась для определения способов психологического воздействия: кого страхом, кого тюрьмой, кого увольнением с работы или учебы все методы были «хороши».

Видеосюжет к 85-летию со дня рождения и 60-летию пасторского служения Владимира Сергеевича Глуховского
При подготовке материала использованы материалы из интервью журнала In Victory. Беседовала Марина Стеценко

Страна, которой не стало. Атеистическая идеология поглощала всё. Воспоминания епископа - InVictory История

[Ольга Владим.]

Страна, которой не стало. Митрополит, который не мог смолчать

18 октября 2016InVictory История
Уроки истории, воспоминания, хроники

В 1991 году распалась огромная страна - Советский Союз. Мы продолжаем публиковать материалы о жизни верующих в СССР. В данной колонке мы расскажем о взбунтовавшемся митрополите, который не мог молчать дальше. А также о том, как в СССР использовали Церковь и верующих, когда это было выгодно, и как продолжали с ней бороться, когда такая необходимость отпадала.

Об этом в одном из выпусков программы "Исторические хроники с Николаем Сванидзе". Программа транслировалась по центральному российскому каналу "Россия-1" в 2003-2013 годах.

Исторические хроники. 1959 год. Митрополит Николай

Год 1959. Ранней осенью в Москве в Преображенской церкви митрополит Крутицкий и Коломенский Николай произносит проповедь: "Сегодня вы читали в газете "Правда" - а, как известно, эта газета никогда правды не писала - хулу на Святую Церковь. Я говорю с этого амвона со всей ответственностью, что эта газета пишет ложь. И хулу на Святую Церковь возносили у нас всегда".

Долгие годы митрополита Николая называли бархатным, в смысле осторожным, многоопытным. В 59-м он мало подходит под это определение. Причина таких резких изменений - широкая антирелигиозная антицерковная кампания, развернутая Хрущевым с осени 1958 года, набравшая бешеные обороты в 59-м и шедшая вплоть до отставки Хрущева.
Преображенскую церковь - кафедральный храм митрополита Николая - летом 1964 взорвут. Митрополита Николая в это время уже нет на свете. Он был вторым человеком в церковной иерархии и при патриархе Сергии, и при патриархе Алексии. С 1946 года возглавлял Отдел внешних церковных сношений, в 1960 под давлением ЦК КПСС в лице Совета по делам религии был снят с этого поста и под тем же давлением отправлен патриархом на покой.
* * *

Хрущев пообещает вскоре показать по телевидению "последнего советского попа". Поход на Церковь, как это ни удивительно, объясняется решениями ХХ съезда партии, разоблачившего культ личности Сталина. Логика элементарная: мы осуждаем Сталина и возвращаемся к Ленину, как тогда говорилось, к ленинским нормам партийной жизни и ленинской законности. До войны Сталин следовал ленинским нормам в отношении Церкви, то есть продолжал, начатую Лениным в 22-м году политику уничтожения Церкви и духовенства. Но во время войны Cталин отступил от ленинских норм и пошел на предосудительное сотрудничество с Церковью. Теперь, когда Сталин развенчан, партия возвращается к Ленину с его идеей ликвидации Церкви. Это логика Хрущева.
* * *

к 22-му году уничтожены 8 тысяч 110 духовных лиц.
* * *

Год 1959. На внеочередном XXI съезде КПСС Хрущев говорит о начале быстрого перехода советского общества к коммунизму. В связи с тем, что коммунизм предполагается построить в ближайшем будущем, одна из первоочередных задач - уничтожить в массах пережитки капитализма. Главный пережиток - религиозные убеждения. Некоторые историки полагают, что в ходе XXI съезда КПСС было принято секретное постановление об уничтожении религиозных организаций в ходе выполнения семилетнего плана.
* * *

В 28-м начинается сталинский поход на Церковь. Массовая влиятельная общественная организация "Союз воинствующих безбожников" в 29-м году выдвигает лозунг: "Борьба с религией есть борьба за социализм". В 30-м объявляется первая "безбожная пятилетка".

Епископ Николай (Ярушевич), фото 20-е годы

В 37-м руководитель Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский заявляет, что "религиозные организации - единственные легальные реакционные вражеские организации". Антирелигиозная риторика отлично вплетается в обвинения на больших процессах 37-го года: "Реакционные церковники действуют в одном направлении с троцкистско-бухаринскими шпионами и прочей агентурой фашизма".

По данным Комиссии по реабилитации Московской Патриархии к 1941 году подверглись репрессиям за веру более 350 тысяч человек. В одном 1937 году арестовано около 150 тысяч человек. 80 тысяч из них расстреляно.

Страна, которой не стало. Митрополит, который не мог смолчать - InVictory История

[Ольга Владим.]

В Иркутске снимают фильм о судьбе верующих в ГУЛАГе









Мемориал жертв политических репрессий в Пивоварихе



Старейшая евангельская община Иркутска, в лагеря было отправлено 17 человек

Закадровые съемки


Документальный фильм «Вера вопреки репрессиям» снимается в Иркутске. Кинолента рассказывает о судьбе верующих, сидевших за свои убеждения в исправительно-трудовых лагерях Восточной Сибири. Съемки проводит творческое объединение «Реформация 3.0», сообщает Христианский Мегапортал invictory.com со ссылкой на пресс-центр творческого объединения.

В годы сталинских репрессий миллионы людей отбывали сроки по «политическим» статьям в ГУЛАГе, среди них были тысячи христиан, как православных, так и евангельских верующих. Фильм рассказывает о их вере, верности и силе духа. В фильме будут представлены съемки с бывшими узниками совести, историками, занимавшимися изучением ГУЛАГа, музейными работниками и краеведами, проводившими полевые исследования, священнослужителями.

«Впервые темой узников совести я начала заниматься еще в школьные годы. Я проводила исследование по истории края и впервые побывала на месте заброшенного лагеря. Тогда я была ошеломлена увиденным и дала себе обещание, что расскажу людям о стойкости христиан, о том, что им пришлось перенести в лагерях, чтобы сохранить свою веру», - рассказала автор проекта, кандидат исторических наук Маргарита Желновакова.

Летом 2016 года съемочная группа побывала на севере Иркутской области, где вдоль БАМа располагались исправительно-трудовые лагеря ТайшетЛАГ, ОзерЛАГ, АнгарЛАГ. В частности, съемки проводились на месте заброшенного лагеря на станции Черная. По некоторым данным, здесь располагалась женская зона, одна из немногих в 1950-ых годы «политических» зон для узниц совести. И хотя точные данные о том, где сидели верующие, до сих пор не обнародованы, можно с большой долей уверенности сказать, что здесь отбывали свое заключение христиане.

Все съемки были завершены в октябре. В настоящее время фильм находится на стадии постпродакшена. Предположительно, зрители смогут увидеть фильм в январе 2017 года.
Страница фильма в Facebook.
Страница фильма в ВК.

В Иркутске снимают фильм о судьбе верующих в ГУЛАГе

[Ольга Владим.]

Страна, которой не стало. Диссидентская работа верующих

В этом году исполняется 25 лет как распался Советский Союз. Старший пастор церкви Новая жизнь (Киев, Украина) Анатолий Калюжный о том как жили и служили в СССР.


Вообще я верующий в третьем поколении. Если очень коротко говорить, мой дедушка уехал в Чикаго в 1917 году, там он уверовал в Бога и уже верующим человеком вернулся в Украину к своей жене, а здесь со своими друзьями они основали церковь в селе Бузовка Черкасской области.

Мой второй дедушка тоже в это время уехал в Канаду зарабатывать деньги, так случилось, что у нас произошла революция он уже не смог вернуться, поэтому мой папа остался с мамой один не мог уехать. Когда папе было восемнадцать лет, он уже стал пастором церкви.

У папы было нас двенадцать детей. Сейчас все мы в разных служениях пасторы церквей, проповедники. С 1967 года мы живем и служим в Киеве, а до этого отец был старшим пресвитером в баптистской церкви в черкасской и кировоградской областях, после войны став помощником по киевской области.

Несмотря на то, что я с детства знал о Боге, у меня была серьезная личная встреча с Ним. Жизнь у нас была непростая. Отец был священнослужитель, а поэтому в школе и на улице с нас смеялись, обзывали и штундистами, баптистами и сектантами. А я с детства занимался музыкой я профессиональный музыкант.

Так получилось, что в определенное время, когда я занимался в музыкальном училище, мне поставили очень жесткое условие или учеба или церковь. Это было очень жестко. Теперь я уже вижу, что это было от Бога, потому что Господь в это время дал очень серьезную возможность подумать о жизни и все взвесить. Вот тогда у меня и произошла личная встреча с Богом, которая в корне изменила всю мою жизнь. Я сделал свое решение и избрал Бога.

Естественно, это подразумевало, что меня отчислят из училища, и я полностью переключусь на служение в церкви.
Лет десять вообще была такая темень я не двигался по церковной линии, потому что я не сотрудничал с органами тогда органы пытались контролировать все. Вот вам, как пример, церковь меня выдвигает быть диаконом, а потом я как-то исчезаю из списков, потому что, когда согласовывали этот список с органами, они не дали добро, и все.
Однажды меня пытались послать учиться за границу. Но когда ко мне на следующий день пришли из органов и сказали: «Вот, если ты подписываешь бумаги, ты поедешь учиться», то естественно, я ничего не подписал, и двери закрылись. Я вообще принципиальный и бескомпромиссный человек в этом вопросе, поэтому сотрудничать с органами для меня было бы большим позором.

Мне оставалась только диссидентская работа

И вот, мы начали активно развивать молодежное движение по всему Советскому Союзу. Постепенно у нас появились связи с Москвой, с Прибалтикой, с Южной частью России, с Казахстаном и со многими другими регионами это было начало большой и серьезной работы.

Примерно в это же время, в конце 70-х годов я познакомился очень близко с Прибалтийскими странами, в частности, с Эстонией. Там я печатал литературу, которую мы тайно перевозили сюда.

Не было ли там контроля КГБ? Там было больше свободы. И вообще, в моей жизни Прибалтика сыграла большую роль, потому что тогда это было окно в Европу. Через Таллин я вышел на такие структуры, как Славянская Шведская Миссия, Open Doors, другие серьезные западные служения.

Прибалтика была как-то в стороне от Советского Союза. Уже тогда я занимался очень многими вещами издавал литературу, организовывал молодежное движение, потом, так как я музыкант, то в начале 80-х я впервые привез в Киев такую группу, как Willing Sound американские профессиональные христианские музыканты. Для того, чтобы они получили визу, им пришлось заключить контракт с Александрой Пахмутовой о совместной работе, и под этим прикрытием они приезжали сюда, чтобы проповедовать.

Надо отдельно рассказывать все эти приключения: КГБ, угрозы, проблемы это отдельная веха в моей истории. Но интересно то, что случилось в 1989 году.

Как началась наша церковь

Была перестройка, и естественно, что каждый искал какие-то новые формы. Атеисты в качестве новой работы с верующими предложили публичные дебаты. Нашли православного священника, им был отец Лудковский, от атеистов работал некий философ Арис, а его жена была профессором философии. Вот они и предложили протестантам проводить такие дебаты, наподобие современных ток-шоу.

Протестанты очень сдержанно к этому относились ну, о чем можно говорить с атеистами? Так случилось, что я почувствовал, что, наверное, надо было бы попробовать. Я предложил на церковном совете, и братья подумали: «Ну ладно, пусть идет. Он не пастор, если что пойдет не так, никто не будет с него спрашивать, ведь он не церковный лидер». Другими словами, риск был минимальный.

И вот, целый год в доме атеизма, который был старым планетарием (сегодня это католический храм возле Украинского Дома), мы собирались один раз в неделю и проводили дебаты. Приходило людей по 200-250. Это были совершенно разные люди, которым было просто интересно послушать нас. Беседы были разные. Например, кто такой Иисус Христос Сын Божий, просто человек или миф? И мы обсуждали это. Второй раз темой были Библейские пророчества. Я пытался доказывать, что Библейские пророчества имеют силу, что они работают, а атеисты пытались говорить, что это все чушь. Целый год мы говорили на совершенно разные темы. Это было очень интересно, к тому же людей приходило все больше. Но, к сожалению, срок, отведенный для этих дебатов, подходил к концу...

На одной из последних встреч произошел интересный случай. У каждого из нас было 15 минут для короткой речи, и когда дошла моя очередь, я почувствовал, что надо просто сделать призыв. Поэтому я сказал зрителям, что они много знают о Боге, но знать о Боге и знать Бога это разные вещи. Для того, что бы Его знать, нужно покаяться, нужно разрушить стену. Короче, я призвал тех из них, которые хотят молиться со мной и примириться с Богом.

Я закрыл глаза и начал молиться. Когда я открыл глаза, то был просто шокирован весь зал стоял. Это было, как разрыв бомбы. Профессор атеист и православный священник, не выдержав моего нахальства, в ярости просто ушли, оставили аудиторию.

И я остался с этими людьми один на один. Они подходили ко мне и спрашивали, где моя церковь, и что им дальше делать. Сначала я попытался этих людей как-то привлечь в свою церковь, но естественно, новообращенные были не похожи на тех баптистов, которые 75 лет были в изоляции, у которых уже была своя культура, свои традиции никакого макияжа, никаких женских брюк и так далее. Уже тогда я почувствовал, что для новых людей возникнут серьезные проблемы с этим. А люди хотели в церковь.

Поэтому я сказал, что готов им и дальше рассказывать, но у меня нет места, где мы бы могли собираться. И вот один из находившихся там мужчин, звали его Валерий Слуцкий, сказал, что может поговорить со своим папой, который где-то связан с госструктурами в городе. И представляете Бог устроил так, что нам дали проводить служения в Октябрьском дворце за символическую цену.

Это было начало 90-х, как раз в период распада. У меня уже была группа людей, и я не знал, что же будет дальше. Я помню этот путь, я помню свои настроения в это время. Больше всего я переживал: «Не дай Бог, СССР вернется снова». Одним словом, Бог открыл нам Октябрский дворец и следующие семь лет там происходили просто потрясающие события. Тогда еще не было ни харизматических церквей, так что это была первая ласточка. А потом наша церковь начала рождать новые и новые церкви. Это движение стало достаточно громким по всей Украине!

Поездка в Манилу и фильм «Иисус»

Кроме этого, ключевую роль сыграло еще одно очень интересное явление, потому что в это же время где-то в 1988-89 году я был приглашен в Манилу в числе 56 подпольных служителей церкви на все мирный Лазанский конгресс. Там был Глеб Якунин, очень много людей, которые сидели в тюрьме. А так как я работал подпольно с некоторыми структурами на Западе, меня знали, и я был приглашен.

Я не буду рассказывать, это отдельная тема как мы выезжали, сколько было проблем, как нас не пускали. Суть в том, что когда мы были там, организация Campus Crussade for Christ дала каждому из нас проектор с фильмами «Иисус». А так как я был очень активный, я взял два. Когда мы возвращались обратно, в Шереметьево мы через Москву летели, нас начали обыскивать.

В то время еще действовал закон, предписывающий, что ни в коем случае нельзя ввозить больше одной Библии. Органы искали, думали, что каждый из нас будет везти чемоданами Библии, и никто из них не обратил внимания, на эти ящички, в которых стояла аппаратура и фильм «Иисус». Это тоже была «бомба», потому что за час и двадцать минут можно было по казать многим людям всю евангельскую историю, и этого было достаточно, чтобы принять Христа. Никогда не забуду, как мы дома посмотрели, потом на второй день все мои соседи смотрели, потом вся церковь, потом мы показывали его, где только можно.

Одним словом, спустя несколько лет, когда начали зарождаться и другие церкви подобного рода, мы создали структуру, которая называлась «Центр духовного кино и просвещения Новая Жизнь».

И после этого мы получили право на коммерческий показ фильма «Иисус» по всей территории Украины во всех кинотеатрах. Можете себе представить? Это была колоссальная работа. Руководители Campus Crussade for Christ сомневались, сможем мы или нет. Но, слава Богу, что у нас на то время уже было много друзей во всех уголках Украины.

В Киеве этот фильм шел по всем кинотеатрам одновременно. Мы по лучили литературу из Канады Евангелие от Луки. Надо было проповедовать перед каждым фильмом, а после раздавали литературу. Это было невероятное время. Люди тянулись к Богу. Так что благодаря прокату фильма «Иисус», по всей стране начали зарождаться новые церкви.

В некоторых городах это был удивительный показ например, во Львове этот фильм крутился в одном кинотеатре без перерыва два месяца. Днем и ночью 24 часа в сутки. Только зрители менялись.

Нас было не так много, но верующие были сильные

Время подпольное это советское время. Его тоже можно делить на разные периоды, потому что как только возникла советская власть, было большое духовное пробуждение. Потом Сталин принес большие гонения. Хрущев сделал это по-другому он просто-напросто попытался закрыть двери для детей. Они посчитали, что если не дать детям возможность посещать церковь, то, как он сказал: «в 80-м году я покажу вам последнего верующего». Тогда евангельское движение разделилось, потому что часть пошла в подпольное служение, часть как-то пыталась идти на компромисс со властью и выживала по-другому.

В общем-то, советское время это было интересное время, потому что церковь была в силе. Нас было не так много, но верующие были сильные. Мы знали ту цену, которую должны были платить за свою веру, и мы были готовы ее платить. Хотя в церквях и много было людей, которые сотрудничали с органами. Вы знаете, что в КГБ был создан отдел, который специально занимался религией. Они пытались влиять на церкви.
Использованы материалы из интервью для журнала In Victory

Страна, которой не стало. Диссидентская работа верующих - InVictory История

[Ольга Владим.]

Страна, которой не стало. О протестах баптистов в 1966 году

В декабре 2016 года исполняется 25 лет как с политической карты мира исчезла большая страна - Советский Союз. Мы продолжаем рассказывать о жизни верующих в СССР.


В мае 1966 года более 400-х баптистов со всего СССР устроили молитвенное стояние у здания ЦК КПСС. Сотрудники КГБ и МВД зверски разогнали эту акцию, более 30 баптистов были посажены в тюрьму. Эта акция стала самым крупным массовым протестом времён «застоя».

В России, как уже неоднократно писал Блог Толкователя, диссидентскую историю присвоили себе либералы. К примеру, до сих пор принято считать «самым смелым протестным поступком» того времени выход в 1968 году нескольких человек на Красную Площадь с призывом прекратить подавление «Пражской весны». Между тем, в 1950-80-е годы в диссидентском движении либералы составляли, по разным оценкам, 10-20% от общего числа оппозиционеров, а по численности или по применяемым государством санкциям их акции не входили в десятку самых крупных.

Самым же массовым и непримиримым диссидентским движением в СССР были «религиозники» (затем левые и националисты с окраин СССР, в основном, с Украины). Одной из самых крупных акций (если не самой крупной), устроенных ими, было молитвенное стояние в Москве около здания ЦК КПСС 16-17 мая 1966 года.

В связи с ужесточением в 1966 году уголовного законодательства по отношению к верующим, в апреле 1966 года, в Киеве, на совещании служителей Совета церквей Евангельских христиан-баптистов (ЕХБ) был поставлен вопрос о ходатайстве перед правительством СССР о прекращении репрессий. Было принято решение направить в Москву, к генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу, делегацию верующих, от имени гонимых церквей ЕХБ из разных регионов страны.

К утру 16 мая 1966 года в Москву прибыло около 430 человек из 130 городов различных регионов страны: Сибири, Урала, Поволжья, Центральной России, Белоруссии, Украины, Молдавии, Кавказа и Средней Азии. Всего же в Москву отправлялись примерно 1300 человек, но большая их часть была снята милицией с поездов или задержана в аэропортах. Верующие привезли с собой документальные свидетельства о гонениях на местах фотографии и прочие материалы о конфискациях и разрушениях молитвенных домов, об обысках, арестах и судах. Делегаты готовы были лично засвидетельствовать о непосильных штрафах, увольнениях с работы и исключении из учебных заведений, преследованиях детей верующих родителей в школах, многочисленных конфискациях Библий и другой духовной литературы.

16 мая в 9 часов утра у приёмной здания ЦК КПСС на Новой площади неожиданно для всех собралась толпа людей. Встречи с главой государства в первый день не состоялось. Всем участникам пришлось переночевать там же на улице, прямо на тротуарах. Всю ночь верующие молились и пели псалмы.

На следующий день в 13:00, к стоявшим у стен здания ЦК верующим вышли председатель КГБ СССР генерал-полковник Семичастный и министр охраны общественного порядка генерал-майор Козлов. На вопрос «для чего собрались здесь люди?», верующие ответили, что они посланники церквей и приехали с жалобами к товарищу Брежневу на произвол местных властей в отношении церкви.

Семичастный объяснил, что товарищ Брежнев вчера их видел из окна и сказал, что не примет «смутьянов». «Сегодня он улетел во Владивосток награждать Приморский край орденом Ленина», добавил глава КГБ. Представители власти посоветовали собравшимся избрать из своей среды делегацию в составе десяти человек, которую примет член Политбюро ЦК КПСС, председатель Комитета партийного контроля ЦК КПСС Пельше, и передать ему через избранных людей все письма и жалобы в правительство. Остальным предложили разъехаться по домам.

Из толпы ему ответили, что собравшиеся намерены ждать возвращения Брежнева, даже если придётся снова ночевать на этом месте. Возмущенный Семичастный объявил: «Мы не позволим вам этого делать! Стоит нам позвонить только на один шарикоподшипниковый завод, и рабочие сотрут вас в порошок! И если потребуется применим и танки!» Один из присутствующих братьев громким голосом обратился к массе народа со словами: «Братья и сёстры! Уйдём отсюда или умрём?!» «Умр-ё-ё-м!» в один голос скандировала вся толпа.



Семичастный и Козлов ещё раз в ультимативной форме повторили свои условия, дали 10 минут на размышление и ушли. Верующие запели вслед уходящим: «За Евангельскую веру, за Христа мы постоим!».

Делегацию окружили солдаты с автоматами, отрезав толпу от остальной публики на площади. Затем выехала вереница военных автобусов (всего 28 машин), которая окончательно заслонила верующих от москвичей. Между автобусами и делегацией, стоявшей в несколько рядов вдоль стены, шеренгой прошла правительственная охрана. После команды, блюстители порядка набросились на толпу, в которой люди, крепко обхватив друг друга, слившись в монолит, громко пели: «Пусть нас постигнут гоненья, смерть за Христа не страшна». Солдаты и сотрудники КГБ принялись избивать баптистов прикладами, за волосы тащить женщин по асфальту.

Участник делегации, пастор Ю. Куксенко позднее вспоминал: «Кончилось это тем, что всех делегатов поместили в автобусы и отвезли на Конный Двор города Москвы. Там участникам делегации удалось привести себя в порядок: смогли умыться, перевязать раны, поправить одежду, подкрепиться тем, у кого что было в сумках и провести богослужение. К вечеру подогнали автобусы и группами по 20 человек всех участников делегации переправили в Лефортовскую тюрьму, где начался следственный процесс. Районные суды Москвы большинству участников определили по 10-15 суток с отбыванием в Лефортовской и Бутырской тюрьмах, многим присудили штрафы по месту жительства и другие административные взыскания, подозреваемых же в организации, более, чем тридцать человек, осудили по уголовной статье от года до трёх лет лишения свободы».

Из воспоминаний организатора делегации Иосифа Бондаренко:
«Через день после разгона делегации в приёмной ЦК КПСС были арестованы служители СЦ ЕХБ Георгий Винс и Михаил Хорев, куда они пошли с соответствующим заявлением относительно разгона и избиения делегации баптистов. Вскоре арестовали на квартире председателя Совета Церквей ЕХБ Геннадия Крючкова, в Киеве И.Бондаренко, Н. Величко и других. Пошла новая волна обысков и арестов по всему Союзу».

В своём тюремном дневнике секретарь СЦ ЕХБ пастор Георгий Винс писал:
«16 мая 1966 года из 120 городов страны в Москву для встречи с правительством приехала большая делегация евангельских христиан-баптистов в количестве 500 человек. Делегация просила о встрече с Л. И. Брежневым и о назначении правительственной комиссии по вопросам преследований за веру в нашей стране.
17 мая члены делегации верующих были избиты работниками милиции и КГБ прямо у здания ЦК КПСС, расположенном в центре Москвы, и арестованы.

19 мая Совет Церквей евангельских христиан-баптистов направил брата М. И Хорева и меня в приёмную ЦК КПСС для выяснения судьбы арестованных верующих. Вместо ответа о судьбе делегации, меня и М. И. Хорева также арестовали и поместили в Лефортово следственную тюрьму КГБ.

19 мая 1966 года. Москва. Лефортовская тюрьма следственный изолятор КГБ. Вдали осталась свобода, семья и друзья... Месяц назад моя младшая дочка сделала свой первый шаг. А у меня тоже первый шаг, но... в тюрьму. Дверь камеры захлопнулась...

Мир сузился до четырёх каменных стен с массивной металлической дверью. Тюремное окно закрашено белой краской и ограждено прочной решёткой. На родной Украине весна, простор неба, простор полей! А здесь безмолвная каменная могила. И постоянные попытки извне поработить дух, унизить, сломить и, если удастся, купить. Я в этой тюрьме не один: во многих соседних камерах мои друзья по вере. Великий Бог и в этих стенах укрепляет нашу веру и вселяет в сердца светлую надежду.

Август 1966 года. Медленно проходят недели и месяцы заключения. Несмотря на строжайшую изоляцию Лефортовской тюрьмы, связь между узниками-христианами постоянно устанавливается через других заключённых и успешно функционирует. Так я узнаю почти обо всех верующих, содержащихся здесь. Все бодры и стойки в испытаниях за веру. Нас, верующих, в этой тюрьме сейчас около 30 человек.

Некоторых уже осудили. Кое-кто уже имел свидания с родными. Узнаю, что мои родные живы и здоровы: на одном из судов присутствовала моя мама. Мне передают, что она была очень грустной.

Милая мама! Снова тюрьма посетила нас с тобой. С 23-х лет твоя жизнь проходит под знаком тюрем и лагерей: сначала мужа, теперь сына. Много перенесла ты скорбей и разлук на тернистом пути русских христиан. Но не грусти, родная! Подвиг Христа бессмертен! Христос непобедим!! Он нужен родной России!»

В мае 1969 года Винс вышел на свободу. А через год последовал арест матери. 64-летнюю пенсионерку осудили на три года лагерей за организацию Совета родственников узников, за юридическую и благотворительную помощь тем, кто оказался за решеткой, и их семьям. Ей предлагали досрочное освобождение, если она согласится написать в газету, что отрекается от веры в Бога. Такое условие было явно невыполнимым, и срок пришлось отбывать от звонка до звонка.

Из воспоминаний участников акции (записал Ю. Катко )

«Но дальше уже было не до пения. Чекисты, как звери набрасывались на беззащитных людей, отрывая их друг от друга, хватали за головы, валили на пол, пинали ногами, упавших топтали, тащили в автобусы. Кого-то из братьев схватили за горло и, прижав к стене, душили. Сёстры, отрывая руки от горла брата, кричали, что было сил... Кто-то ударил нашего брата К. кефирной бутылкой по голове, и кровь залила его лицо. Кого-то волокли за волосы в автобус, кого-то били в грудь, в живот».
* * *
«На протяжении двух дней я (И.Д.Бондаренко ред.), С.Г.Дубовой, Г.К.Крючков, Г.П.Винс и М.И.Хорев находились на квартире и руководили действиями делегации через связных. Каждый час я встречался с ними, узнавая, что происходит на месте, и от имени братьев инструктировал о дальнейших действиях... Братья с нетерпением ждали от меня вестей. Я рассказал им о разгоне и аресте делегатов... Мы руководители этой делегации ответственны за людей, поэтому кому-то из нас, двум представителям, надо пойти в ЦК, чтобы узнать о случившемся. Каждый из нас предлагал себя. Я же предложил пойти вместе с Г.Крючковым. Но Г.Винс настоятельно просил, чтобы ему пойти с М.Хоревым. Доводы его были убедительными и мы, помолившись, отпустили братьев. При этом, все хорошо понимали, что вошедшие туда обратно не возвратятся».

Оценки акции

Международный Совет Церквей ЕХб:

«По побуждению Духа Святого и по призыву бывших узников ЕХБ верующие церквей нашего братства со всех концов страны съехались в Москву для участия в ходатайствах перед правительством... У каждого члена майской делегации было что сказать руководителям государства... Но в приёме им было отказано... Словом, круг замкнулся: то, что совершалось на местах, было учинено над ними и в столице».

Ю.Ф.Куксенко:

«Ходатайства и заступничество нужны, но делать это надо с головою, чтобы была польза, а не вред. Посадить
в тюрьму 430 человек и самим сесть, да ещё распалить пламя гонений по всему Союзу... Делегации посылаются и принимаются в количестве, возможном для ведения диалога... Это не делегация, а демонстрация силы. Да разве можно было таким языком говорить с советской властью?... И вообще скажу, что случай с делегацией в Москве и все связанные с ней страдания народа Божьего лежат на совести братьев Совета Церквей».

И.Д. Бондаренко:

«Кто-то из делегатов заметил в сквере, расположенном напротив ЦК, памятник героям Шипки со словами из Евангелия от Иоанна 15:13: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Эти слова Писания подтвердили правильность наших действий во благо ближних».
При подготовке использовались фото и материалы с сайта Блог Толкователя

Страна, которой не стало. О протестах баптистов в 1966 году - InVictory История

[Майор]

Хорошо, что Ольга родилась не в период, когда горели костры инквизиции. Тогда, ей бы эта ненависть, которую она возгревает в себе, очень даже помогла подбрасывать хворост в костер.