События, произошедшие 15 апреля в Ватикане, когда там проводилась ежегодная молитва Крестного пути, возмутили украинское общество. Во время нее украинка и россиянка с благословения Папы Франциска совместно несли крест, что должно было символизировать примирение двух народов. Это не единственные действия Святого престола, которые на фоне войны России против Украины раздражают украинцев. С самого начала боевых действий Апостольская столица так и не назвала открыто РФ агрессором. А комментируя вопросы украинских беженцев Папа Франциск отметил, что их принимают лучше других из-за расизма.
Как к действиям Ватикана относится Украинская греко-католическая церковь (УГКЦ) самая большая церковь восточного обряда, которая подчиняется Папе Римскому, и что для нее означает война, об этом НВ поговорил с Блаженнейшим Святославом Шевчуком, главой УГКЦ.
На прошлой неделе украинцев возмутил опубликованный Ватиканом сценарий Крестного пути, где на одной из станций крест совместно должны были нести украинка и россиянка. Реакцию украинского общества на это передавал Ватикану и посол Папы в Украине, и вы через государственного секретаря. Несмотря на это Крестный ход состоялся с этим символом «примирения» народов. Как вы восприняли такое решение Ватикана?
Это для нас было немного неожиданно. Как, возможно, для Ватикана была неожиданной реакция и греко-католиков, и римо-католиков, и общества, и государства. Очевидно, мы начали интенсивно общаться всю прошлую неделю с разными ватиканскими структурами. Оказалось, что такого рода мероприятия готовятся очень заранее. Этот текст Крестного пути и задумка были приготовлены и написаны еще до начала русско-украинской войны. Очевидно, если бы эти тексты и жесты были нам известны перед началом войны, мы бы тоже на них немного иначе отреагировали.
Но когда мы это увидели в контексте той горячей фазы войны, после всех тех ужасных фактов геноцида против нашего народа Для меня лично после того, как я посетил те наши города и села, которые были под кратковременной, но убийственной оккупацией, было понятно, что что-то не так. И мы начали очень интенсивно общаться и менять кое-что. Что-то удалось изменить, что-то нет.
Но самое важное, что оказалось в центре дискуссии в украинском обществе вопрос самой идеи примирения. Имеет ли эта идея место вообще? Как можно сегодня говорить о примирении? А если не сегодня, то когда?
Прежде всего хочу сказать, что сама идея примирения как таковая принадлежит к сердцевине христианской веры. Крест символ примирения между Богом и человеком. И оттуда приходит примирение между людьми. Апостол Павел говорил, что он считает главной миссией своего апостольского предназначения проповедовать примирение между Богом и человеком. Поэтому идею примирения как таковую мы, христиане, не можем отвергать.
Но мы понимаем: когда речь идет о примирении, в частности, в контексте войны, открытой агрессии России против Украины, то мы имеем действительно примирение не между какими-то идеями, хорошими пожеланиями, а между живыми изранеными людьми. И такая идея очень деликатна. Злоупотреблять ею это может дать противоположный эффект: просто люди отбросят саму идею как таковую и это приведет к непоправимым последствиям. Поэтому для нас очень важно объяснить себе, миру, даже ватиканским богословам или литургистам, что примирение между людьми это длительный процесс затягивания ран. И для того, чтобы он мог начаться, необходимы определенные условия.
Первое условие нужно перестать нас убивать. Нельзя говорить о лечении ран тогда, когда тебе враг их наносит. Чтобы мириться, прежде всего, нужно быть живыми. Поэтому я назвал эту идею несвоевременной. Не плохой или ложной, а несвоевременной. Потому что к такому, я бы сказал, венцу в будущем нужно очень много всем нам работать. Поэтому мы не можем сегодня даже серьезно обсуждать жесты или другие красноречивые акты примирения, в частности между украинским и русским народами. Даже эмоционально о них как-то задумываться.
Второй момент, без которого не будет начала примирения, осуждение преступника. Это справедливость по отношению к жертве. Например, не могло быть никакого примирения между польским и немецким народами, которое было инициировано католическим епископатом в 1960-х годах, если бы не состоялся Нюрнбергский процесс. Если бы нацизм как идеология не был бы осужден. Если бы действительно не произошло такого обращения в лоне немецкого народа после Второй мировой войны.
В нашей ситуации любое начало диалога о примирении между украинцами и россиянами может быть только тогда, когда состоится Нюрнбергский процесс над этой убийственной идеологией, которая была объявлена как учебник геноцида против украинцев официальными изданиями России. В частности, РИА Новости. Нельзя говорить о справедливости, если не будет суда над преступниками.
Поэтому над процессом примирения мы, возможно, должны думать, о нем молиться, и когда-нибудь, возможно, иметь даже отвагу, чтобы об этом думать. Но сегодня мы не можем делать жесты примирения. Потому что мы фальсифицируем этот жест, он ненастоящий. Может, это интересный идеализм для литургистов, которые хотели иметь знак «давайте будем все мириться». Но для народа, который является жертвой той бесчеловечной, кровавой, геноцидальной войны, такого типа жест очень обиден и болезнен. И об этом я откровенно сказал.
Почему Украина не до конца была услышана Ватиканом?
Этот жест двух женщин остался в Крестном пути. Возможно, это уже до конца нельзя было отозвать, потому что уже было провозглашено, и была попытка обществом увидеть, кто одна женщина, а кто другая. Я думаю, что реакция украинского общества ясно дала понять, что они не могут представлять весь народ и государство. Возможно, действительно речь идет о дружбе двух людей, которые уже давно покинули, одна Россию, вторая Украину, и вместе работают, общаются. Но их личная дружба не может становиться символом воображаемой, желанной дружбы между народами. То есть здесь было такое отстранение, и его нужно было иметь в виду. Я бы так интерпретировал жест, который тогда все увидели. Это был жест частных лиц, не представлявший ни народ, ни церковь, ни государство.
Как к действиям Ватикана относится Украинская греко-католическая церковь (УГКЦ) самая большая церковь восточного обряда, которая подчиняется Папе Римскому, и что для нее означает война, об этом НВ поговорил с Блаженнейшим Святославом Шевчуком, главой УГКЦ.
На прошлой неделе украинцев возмутил опубликованный Ватиканом сценарий Крестного пути, где на одной из станций крест совместно должны были нести украинка и россиянка. Реакцию украинского общества на это передавал Ватикану и посол Папы в Украине, и вы через государственного секретаря. Несмотря на это Крестный ход состоялся с этим символом «примирения» народов. Как вы восприняли такое решение Ватикана?
Это для нас было немного неожиданно. Как, возможно, для Ватикана была неожиданной реакция и греко-католиков, и римо-католиков, и общества, и государства. Очевидно, мы начали интенсивно общаться всю прошлую неделю с разными ватиканскими структурами. Оказалось, что такого рода мероприятия готовятся очень заранее. Этот текст Крестного пути и задумка были приготовлены и написаны еще до начала русско-украинской войны. Очевидно, если бы эти тексты и жесты были нам известны перед началом войны, мы бы тоже на них немного иначе отреагировали.
Но когда мы это увидели в контексте той горячей фазы войны, после всех тех ужасных фактов геноцида против нашего народа Для меня лично после того, как я посетил те наши города и села, которые были под кратковременной, но убийственной оккупацией, было понятно, что что-то не так. И мы начали очень интенсивно общаться и менять кое-что. Что-то удалось изменить, что-то нет.
Но самое важное, что оказалось в центре дискуссии в украинском обществе вопрос самой идеи примирения. Имеет ли эта идея место вообще? Как можно сегодня говорить о примирении? А если не сегодня, то когда?
Прежде всего хочу сказать, что сама идея примирения как таковая принадлежит к сердцевине христианской веры. Крест символ примирения между Богом и человеком. И оттуда приходит примирение между людьми. Апостол Павел говорил, что он считает главной миссией своего апостольского предназначения проповедовать примирение между Богом и человеком. Поэтому идею примирения как таковую мы, христиане, не можем отвергать.
Но мы понимаем: когда речь идет о примирении, в частности, в контексте войны, открытой агрессии России против Украины, то мы имеем действительно примирение не между какими-то идеями, хорошими пожеланиями, а между живыми изранеными людьми. И такая идея очень деликатна. Злоупотреблять ею это может дать противоположный эффект: просто люди отбросят саму идею как таковую и это приведет к непоправимым последствиям. Поэтому для нас очень важно объяснить себе, миру, даже ватиканским богословам или литургистам, что примирение между людьми это длительный процесс затягивания ран. И для того, чтобы он мог начаться, необходимы определенные условия.
Первое условие нужно перестать нас убивать. Нельзя говорить о лечении ран тогда, когда тебе враг их наносит. Чтобы мириться, прежде всего, нужно быть живыми. Поэтому я назвал эту идею несвоевременной. Не плохой или ложной, а несвоевременной. Потому что к такому, я бы сказал, венцу в будущем нужно очень много всем нам работать. Поэтому мы не можем сегодня даже серьезно обсуждать жесты или другие красноречивые акты примирения, в частности между украинским и русским народами. Даже эмоционально о них как-то задумываться.
Второй момент, без которого не будет начала примирения, осуждение преступника. Это справедливость по отношению к жертве. Например, не могло быть никакого примирения между польским и немецким народами, которое было инициировано католическим епископатом в 1960-х годах, если бы не состоялся Нюрнбергский процесс. Если бы нацизм как идеология не был бы осужден. Если бы действительно не произошло такого обращения в лоне немецкого народа после Второй мировой войны.
В нашей ситуации любое начало диалога о примирении между украинцами и россиянами может быть только тогда, когда состоится Нюрнбергский процесс над этой убийственной идеологией, которая была объявлена как учебник геноцида против украинцев официальными изданиями России. В частности, РИА Новости. Нельзя говорить о справедливости, если не будет суда над преступниками.
Поэтому над процессом примирения мы, возможно, должны думать, о нем молиться, и когда-нибудь, возможно, иметь даже отвагу, чтобы об этом думать. Но сегодня мы не можем делать жесты примирения. Потому что мы фальсифицируем этот жест, он ненастоящий. Может, это интересный идеализм для литургистов, которые хотели иметь знак «давайте будем все мириться». Но для народа, который является жертвой той бесчеловечной, кровавой, геноцидальной войны, такого типа жест очень обиден и болезнен. И об этом я откровенно сказал.
Почему Украина не до конца была услышана Ватиканом?
Этот жест двух женщин остался в Крестном пути. Возможно, это уже до конца нельзя было отозвать, потому что уже было провозглашено, и была попытка обществом увидеть, кто одна женщина, а кто другая. Я думаю, что реакция украинского общества ясно дала понять, что они не могут представлять весь народ и государство. Возможно, действительно речь идет о дружбе двух людей, которые уже давно покинули, одна Россию, вторая Украину, и вместе работают, общаются. Но их личная дружба не может становиться символом воображаемой, желанной дружбы между народами. То есть здесь было такое отстранение, и его нужно было иметь в виду. Я бы так интерпретировал жест, который тогда все увидели. Это был жест частных лиц, не представлявший ни народ, ни церковь, ни государство.
Комментарий