Твитнуть
Сообщение от Мария Я.
Нет, вот мне-таки интересно, я выжила или нет? Вы говорите, что если у человека присутствует страх смерти, то еще есть шанс. У меня его не было. Может, я все же умерла и не заметила? 
времени, выяснилось, что после наступления смерти человеческая
мысль продолжает жить по инерции. Я был туго закутан не то в
саван, не то просто в плотную темноту. Я все помнил, -- имя,
земную жизнь, -- со стеклянной ясностью, и меня необыкновенно
утешало, что беспокоиться теперь не о чем. Когда из непонятного
ощущения тугих бинтов я с озорной беспечностью вывел
представление о госпитале, то сразу, послушно моей воле,
выросла вокруг меня призрачная больничная палата, и были у меня
соседи, -- такие же мумии, как я, -- по три мумии с каждой
стороны. Какая же это здоровенная штука, человеческая мысль,
что вот -- бьет -- поверх смерти и Бог знает еще сколько будет
трепетать и творить, после того, как мой мертвый мозг давно
стал ни к чему не способен. И с легким любопытством я подумал о
том, как это меня хоронили, была ли панихида и кто пришел на
похороны.
Но как цепко, как деловито, словно соскучившись по работе,
принялась моя мысль мастерить подобие больницы, подобие
движущихся белых людей между коек, с одной из которых
доносилось подобие человеческого стона! Благодушно поддаваясь
этим представлениям, горяча и поддразнивая их, я дошел до того,
что создал целую естественную картину, простую повесть о
неметкой пуле, о легкой сквозной ране; и тут возник мной
сотворенный врач и поспешил подтвердить мою беспечную догадку.
А затем, когда я встал, смеясь, клясться, что неумело разряжал
револьвер, -- появилась и моя старушка, в черной соломенной
шляпе с вишнями, села у моей койки, полюбопытствовала, как я
себя чувствую, и, лукаво грозя пальцем, упомянула о каком-то
кувшине, вдребезги разбитом пулей... о, как ловко, как
по-житейски просто моя мысль объяснила звон и журчание,
сопроводившие меня в небытие.
Я полагал, что посмертный разбег моей мысли скоро
выдохнется, но, по-видимому, мое воображение при жизни была так
мощно, так пружинисто, что теперь хватало его надолго. Оно
продолжало разрабатывать тему выздоровления и довольно скоро
выписало меня из больницы. Я вышел на улицу -- реставрация
берлинской улицы удалась на славу -- и поплыл по панели,
осторожно и легко ступая еще слабыми, как бы бесплотными
ногами. И думал я о житейских вещах, о том, что надо починить
часы и достать папиросы, о том, что у меня нет ни гроша. Поймав
себя на этих думах, -- не очень, впрочем, тревожных, -- я живо
вообразил тот телесного цвета с карей тенью билет, который я
разорвал перед самоубийством, и мое тогдашнее ощущение свободы,
безнаказанности. Теперь, однако, поступок мой приобретал
некоторое мстительное значение, и я был рад, что ограничился
только печальной шалостью, а не вышел куролесить на улицу, так
как я знал теперь, что после смерти земная мысль, освобожденная
от тела, продолжает двигаться в кругу, где все по-прежнему
связано, где все обладает сравнительным смыслом, и что
потусторонняя мука грешника именно и состоит в том, что живучая
его мысль не может успокоиться, пока не разберется в сложных
последствиях его земных опрометчивых поступков.
Я шел по знакомым улицам, и все было очень похоже на
действительность, и ничто, однако, не могло мне доказать, что я
не мертв и все это не загробная греза..."
В. Набоков, "Соглядатай"
Комментарий