Твитнуть
Одним из важнейших вопросов христианского вероучения является вопрос появления зла и несовершенств в человеческом мире. Как известно вопрос этот подымается у ап. Павла в послании Римлянам 5гл., где и даётся ответ относительно первого непослушания первочеловека Адама в Эдемском саду. А в преодолении последствий этого и раскрывается вопрос спасения. Человечество отпадает от Бога, в мир входит смерть, после чего начинается и реализуется масштабная вселенская история спасения человечества и мира, история устранения последствий грехопадения. В рамках именно этого представления богословие основывает все ключевые вероучительные позиции и в том числе выстраивает и понимание самой евангельской миссии Христа.
Логично бы было ожидать, что и сами евангельские повествования должны нести ту же самую мысль, однако почему-то этого не происходит. Для богословия это и не важно, ибо утверждение единства книг священного писания и учения позволяет видеть и трактовать евангельскую историю в той же самой картине эдемской катастрофы и спасения, как устранения её последствий. Однако всё же интересен вопрос, а что может предложить сам библейский материал евангелий по данной тематике? А вывод здесь можно сделать достаточно неожиданный, евангельское повествование не опирается на картину эдемской катастрофы и так называемого первородного греха.
Во-первых, сама история Эдема в евангелиях нигде не упоминается и вопрос такой даже не подымается. Казалось бы, не подымается потому, что представление это было там общеизвестным. Однако идея первородного греха имеет позднейшее чисто христианское происхождение, и как известно отсутствует в иудаизме и там даже порицается. Во-вторых, есть и основание утверждать, что христианское аллегорическое толкование истории Эдема было вообще чуждо евангельскому повествованию. Достаточно красочный пример - пожелание Христа своим последователям иметь змеиную мудрость (Матф.10:16). Здесь, мягко говоря, тяжело представить некоего современного пастора, желающего благословения мудрости змея, что воспринимается ныне всеми образом самого сатаны. И конечно же отдельной темой рассмотрения является то, что принятые за основу христианские аллегории истории грехопадения возникают только в греческом переводе Ветхого Завета (Септуагинта), тогда как евангельская история протекала в среде древнего арамейского языка.
Евангельское же повествование открывает достаточно интересные и можно сказать неординарные картины. Так именно евангельское повествование провозглашает существование некоего иного мира и его Отца, в противовес миру сему и его начальствующему (архон -синодальное - князю). Особенно на этом акцентирует ев. Иоанна (Иоан.12:31; 14:30; 16:11). Спаситель провозглашает свою принадлежность и свой приход от иного миры (Иоан.8:23). Он от вышних, Он не от мира сего. Противящиеся же вести слушатели как раз от мира сего с его начальствующим. В мире же сём, Сын Божий ищет своих, тех, кто изначально от Бога, и кто поэтому слышит голос Его. (Иоан.8:47) «Кто от Бога, тот слушает слова Божии» (Иоан.8:47). И только всякий «кто от истины, слушает гласа Моего». (Иоан.18:37). Имя Божье было открыто не всем, а только тем, кто уже был от Отца (Иоан.17:6)
Синоптические же евангелия содержат ряд притч, в унисон этой картине. Это и известная притча о блудном сыне, который из чужбины возвращается домой к своему Отцу (Лук.15). Кающийся грешник сравнивается с находкой некогда потерянной одной из десяти драхм (Лук.15:9). Некий хозяин ищет и находит свою потерянную и недостающую до полноты овцу (Лук.15:6). Но только лишь Отец знает Сына, и лишь Сын Божий знает Отца, и знают лишь те, кому Он желает открыть.
Обнаруживаемая картина здесь далека от идей первородного греха прародителей, за который протекает расплата всех его потомков и нуждающихся поэтому в спасении. С одной стороны перед нами картина воссоединения разъединённого, но в ней не этот мир восстанавливает свою некогда утраченную целостность, а потерянные и драгоценные осознают себя в сём мире как в совершенно чужом и враждебном краю, и возвращаются назад домой к Отцу, и скорее восстанавливают некую полноту именно там.
Что же касается богословия ап. Павла с трактовкой истории эдемского сада как вхождения греха и смерти в мир то здесь далеко не всё так просто и однозначно. Павлово богословие содержит также и совершенно иное представление, хоть и находящееся в тени вышеупомянутой истории первого греха прародителей, однако куда более гармонично сочетающееся с евангельской вестью.
Логично бы было ожидать, что и сами евангельские повествования должны нести ту же самую мысль, однако почему-то этого не происходит. Для богословия это и не важно, ибо утверждение единства книг священного писания и учения позволяет видеть и трактовать евангельскую историю в той же самой картине эдемской катастрофы и спасения, как устранения её последствий. Однако всё же интересен вопрос, а что может предложить сам библейский материал евангелий по данной тематике? А вывод здесь можно сделать достаточно неожиданный, евангельское повествование не опирается на картину эдемской катастрофы и так называемого первородного греха.
Во-первых, сама история Эдема в евангелиях нигде не упоминается и вопрос такой даже не подымается. Казалось бы, не подымается потому, что представление это было там общеизвестным. Однако идея первородного греха имеет позднейшее чисто христианское происхождение, и как известно отсутствует в иудаизме и там даже порицается. Во-вторых, есть и основание утверждать, что христианское аллегорическое толкование истории Эдема было вообще чуждо евангельскому повествованию. Достаточно красочный пример - пожелание Христа своим последователям иметь змеиную мудрость (Матф.10:16). Здесь, мягко говоря, тяжело представить некоего современного пастора, желающего благословения мудрости змея, что воспринимается ныне всеми образом самого сатаны. И конечно же отдельной темой рассмотрения является то, что принятые за основу христианские аллегории истории грехопадения возникают только в греческом переводе Ветхого Завета (Септуагинта), тогда как евангельская история протекала в среде древнего арамейского языка.
Евангельское же повествование открывает достаточно интересные и можно сказать неординарные картины. Так именно евангельское повествование провозглашает существование некоего иного мира и его Отца, в противовес миру сему и его начальствующему (архон -синодальное - князю). Особенно на этом акцентирует ев. Иоанна (Иоан.12:31; 14:30; 16:11). Спаситель провозглашает свою принадлежность и свой приход от иного миры (Иоан.8:23). Он от вышних, Он не от мира сего. Противящиеся же вести слушатели как раз от мира сего с его начальствующим. В мире же сём, Сын Божий ищет своих, тех, кто изначально от Бога, и кто поэтому слышит голос Его. (Иоан.8:47) «Кто от Бога, тот слушает слова Божии» (Иоан.8:47). И только всякий «кто от истины, слушает гласа Моего». (Иоан.18:37). Имя Божье было открыто не всем, а только тем, кто уже был от Отца (Иоан.17:6)
Синоптические же евангелия содержат ряд притч, в унисон этой картине. Это и известная притча о блудном сыне, который из чужбины возвращается домой к своему Отцу (Лук.15). Кающийся грешник сравнивается с находкой некогда потерянной одной из десяти драхм (Лук.15:9). Некий хозяин ищет и находит свою потерянную и недостающую до полноты овцу (Лук.15:6). Но только лишь Отец знает Сына, и лишь Сын Божий знает Отца, и знают лишь те, кому Он желает открыть.
Обнаруживаемая картина здесь далека от идей первородного греха прародителей, за который протекает расплата всех его потомков и нуждающихся поэтому в спасении. С одной стороны перед нами картина воссоединения разъединённого, но в ней не этот мир восстанавливает свою некогда утраченную целостность, а потерянные и драгоценные осознают себя в сём мире как в совершенно чужом и враждебном краю, и возвращаются назад домой к Отцу, и скорее восстанавливают некую полноту именно там.
Что же касается богословия ап. Павла с трактовкой истории эдемского сада как вхождения греха и смерти в мир то здесь далеко не всё так просто и однозначно. Павлово богословие содержит также и совершенно иное представление, хоть и находящееся в тени вышеупомянутой истории первого греха прародителей, однако куда более гармонично сочетающееся с евангельской вестью.
Комментарий