Любовь как совокупность всех совершенств

[ВВладим]

Привожу! Просто форум больше для обсуждения понимания текстов Писания, а не Его цитирования.

Это увертка, по Вашему выходит, что цитирование Библии мешает обсуждать тексты Писания?
Иисус Христос так не считал м в полемике с религиозниками всегда цитировал именно Писание, разбивая человеческие предания и заблуждения.

Просто для Вас важен катехизис, а не Пмсание.

24 Иисус сказал им в ответ: этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная Писаний, ни силы Божией?
(Мар.12:24)

Из Библии.

[Kosack]

Это увертка, по Вашему выходит, что цитирование Библии мешает обсуждать тексты Писания?

Нет, не мешает. Я и сам цитирую часто Писание.

Просто для Вас важен катехизис, а не Пмсание.

Для меня важен сам Бог. А как его познавать? Я не ограничиваю себя только одним каким-то источником Откровения. Но для меня лично, важно личное общение со Христом, прежде всего. Я исследую своё сердце.

[Kosack]

Апостол объясняет, что все эти большие дары ничто без любви... Что любовь к ближнему и есть тот превосходнейший путь, который непременно приводит к Богу. Наконец-то я обрела покой. Рассматривая мистическое тело Церкви, я не узнавала себя ни в одном из членов, описанных апостолом Павлом, или же, скорее, мне хотелось узнать себя во всех. Любовь к ближнему дала ключ к моему призванию. Я поняла, что, если у Церкви есть состоящее из разных членов тело, это означает, что самый необходимый, самый благородный из всех членов присутствует тоже, Я поняла, что у Церкви есть сердце, и это сердце пылает любовью. Я поняла, что только любовь побуждает ее члены к действию, и если любовь охладеет апостолы больше не будут возвещать Евангелие, а мученики откажутся проливать кровь. Я поняла, что любовь заключает в себе все призвания. Что любовь это все, и она охватывает собой все времена и пространства... одним словом, она вечна!

Тогда, исполненная безумной радости, я воскликнула: «О Господи, Любовь моя... мое призвание, наконец-то я нашла его! Мое призвание это Любовь!»

Да, я нашла свое место в Церкви. Это место, Боже мой, Ты дал мне его... в сердце моей Матери-Церкви я буду любовью... тогда я буду всем... и мечта моя осуществится!

Зачем говорить о безумной радости? Нет, это выражение неправильно. Скорее, это мирное, безмятежное состояние мореплавателя, увидевшего маяк, который должен привести его в гавань... О лучезарный маяк любви, я знаю, как до тебя добраться. Я открыла тайну, как завладеть твоим пламенем.

Я всего лишь дитя, немощное и слабое, однако именно слабость наделяет меня отвагой, чтобы принести себя в жертву Твоей любви, Иисусе! Некогда Бог крепкий и всемогущий благосклонно принимал лишь чистые и непорочные приношения. Для удовлетворения Божественного Правосудия необходимы были жертвы совершенные, но на смену закону страха пришел закон любви, и любовь избрала меня для всесожжения, меня, слабое и несовершенное творение... Этот выбор, разве он не достоин любви? Да, чтобы любовь была удовлетворена сполна, ей нужно снизойти, снизойти до ничтожества и преобразить его в огонь...

О Господи, я знаю, что любовь вознаграждается только любовью. Поэтому я искала и нашла способ облегчить свое сердце, воздавая Тебе любовью за любовь. «Приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк. 16, 9). Вот, Господи, совет, который Ты даешь Своим ученикам, после того как сказал им, что «сыны века сего догадливее сынов света в своем роде» (Лк. 16, 8). Дитя света, я поняла, что мои желания быть всем и охватить все призвания, это те богатства, которые вполне могли бы сделать меня неправедной, и тогда я воспользовалась ими для приобретения друзей... Вспомнив о молитве Елисея к Илии, когда он осмелился попросить, чтобы дух Илии был на нем вдвойне, я предстала пред ангелами и святыми и сказала:

«Я самое малое из творений, я знаю свое ничтожество и немощь, но мне также известно, что благородные и великодушные сердца любят делать добро. Итак, умоляю вас, блаженные обитатели небес, умоляю вас, удочерите меня. Вам одним будет причитаться та слава, которую вы позволите мне стяжать. Соблаговолите внять моей мольбе, она дерзка, я это знаю и все-таки осмеливаюсь попросить вас добыть для меня вашу любовь вдвойне».

Господи, я не могу просить еще большего, потому что боюсь оказаться раздавленной под тяжестью смелых желаний. Моим оправданием будет лишь то, что я дитя, а дети не задумываются над значением своих слов. Однако, если их родители вступят на престол и завладеют огромными богатствами, разве не исполнят они без колебаний желания маленьких существ, которых любят больше самих себя? Чтобы порадовать их, родители совершают безрассудные поступки и доходят до слабости. Так вот! Я дитя Церкви, а Церковь Царица, ибо она Твоя Невеста, о божественный Царь царей. Но не богатства и славы (пускай небесной) настойчиво просит детское сердце... Оно понимает, что слава по праву принадлежит его братьям ангелам и святым. Его же славой станет отблеск той славы, что сияет на челе его Матери. Дитя просит только любви. Оно умеет лишь одно: любить Тебя, о Христе Иисусе. Ему не дано совершать великие дела, оно не может проповедовать Евангелие, проливать свою кровь... Так что же? Вместо него трудятся его братья, а оно, малое дитя, держится поближе к престолу Царя и Царицы и любит за тех, кто сражается... Но как засвидетельствовать ему свою любовь, если любовь подтверждается делами? Так вот, малое дитя будет бросать цветы. Их благоуханием оно окутает царский престол, а своим серебристым голоском будет петь песнь любви...

Да, мой Возлюбленный, вот на это и будет истрачена моя жизнь. У меня нет иного способа доказать Тебе свою любовь, кроме как бросать цветы, то есть не упустить ни малейшей жертвы, ни одного взгляда, ни единого слова, использовать каждую мелочь, и все это делать из любви. Из любви я хочу страдать, но также и радоваться из-за любви. Перед Твоим престолом я буду бросать цветы, обрывая их лепестки ради Тебя. И еще, разбрасывая цветы, я стану петь (разве можно плакать, когда занимаешься таким радостным делом?), даже если придется срывать цветы среди шипов, и мое пение будет тем благозвучнее, чем длиннее и острее будут шипы.

Господи, для чего же послужат Тебе мои цветы и песни? Да, я хорошо знаю, что этот благоухающий дождь, эти нежные, не имеющие никакой ценности лепестки и песни любви наименьшего из сердец очаруют Тебя. Да, эти пустяки будут приятны Тебе. Им улыбнется торжествующая Церковь. Она подберет мои цветы с оборванными из любви лепестками и даст им коснуться Твоих божественных рук, о Иисусе. Тогда, желая позабавить свое дитя, небесная Церковь станет бросать эти бесценные от Твоего божественного прикосновения цветы. Она станет бросать их на Церковь страждущую, чтобы гасить ее пламя, и на Церковь воинствующую, чтобы помочь ей одержать победу!

Господи Иисусе! Я люблю Тебя, люблю Церковь мою Мать и помню, что: «самое незначительное выражение чистой любви полезнее, чем все другие дела, вместе взятые». Но чиста ли любовь в моем сердце? Мои необъятные желания не мечта ли, не безумие ли? Если это так, Господи, просвети меня, Ты ведь знаешь, что я ищу истину. Если мои желания дерзки, то дай им исчезнуть, ибо для меня эти желания наибольшее из мучений. Но в то же время я чувствую, о Иисусе, что, если, несмотря на все мои стремления к вершине любви, мне не будет дано ее достигнуть, я найду больше радости в моем безумии и страдании, чем в блаженстве небесной Отчизны, если только чудесным образом Ты не отнимешь памяти о моих земных упованиях. Позволь же мне в изгнании наслаждаться радостями любви. Позволь мне вкусить сладостной горечи моего мучения...

Господи, Господи, если так отрадно само желание Тебя любить, чем же тогда будет обладание, наслаждение Любовью?

Святая Тереза Младенца Иисуса и Святого Лика «История одной души».

[Kosack]

Однажды я спросил епископа Женевского, что должен делать человек, чтобы достичь совершенства. «Ты должен возлюбить Бога всем своим сердцем, ответил он. и возлюбить ближнего своего, как себя самого». «Я не спрашиваю, в чем состоит совершенство, возразил я. я спрашиваю, как его достичь». «Любовь к ближнему. снова заговорил он. это одновременно и цель и средство, и достичь этого совершенства мы можем только посредством самой любви к ближнему... Если душа это жизнь тела, то любовь к ближнему это жизнь души». «Я знаю все это. сказал я. Но я хочу знать, каким образом человек может любить Бога всем своим сердцем и любить ближнего своего, как себя самого». Но снова он ответил: «Мы должны любить Бога всем своим сердцем и любить ближнего своего, как себя самого». «Я так ничего и не понял, ответил я. Скажи мне. как обрести такую любовь?»

«Самый быстрый, самый лучший, самый простой способ возлюбить Бога всем своим сердцем состоит в том. чтобы возлюбить Его всем своим сердцем!»

Он продолжал повторять один и тот же ответ. И все же, в конце концов, епископ сказал: «Ты не один такой. Очень многие хотят узнать у меня метод, систему и тайный способ достижения совершенства, и я могу сказать им только одно: единственный секрет состоит в искренней любви к Богу, а достичь такой любви можно только, любя. Ты учишься говорить в процессе речи, ты овладеваешь знаниями в процессе их обретения, ты учишься бегать, бегая, ты учишься работать, работая: точно также, ты учишься любить Бога и человека, любя их. Все, кто думают, что есть другой путь, обманывают себя. Если ты хочешь любить Бога, то люби Его все больше и больше. Начни, как простой ученик, и сама сила любви приведет тебя к мастерству. Те, кто достигли наибольшего прогресса, будут постоянно идти вперед и ни за что не поверят, что дошли до цели: ибо любовь к ближнему должна постоянно расти в нас до самого нашего последнего вздоха».

Жан Пьер Камю.

[Kosack]

БОЖИЙ ПЛАН ДЛЯ БРАКА И СЕМЬИ

Человек как образ Бога Любви

Бог сотворил человека по Своему образу и подобию; и, призывая его к существованию ради любви, Он призвал его одновременно к самой любви.

Бог есть любовь, и Он проживает в Себе Самом тайну личного общения любви. Творя человека по Своему образу и непрестанно поддерживая его существование, Бог запечатлевает в человеческом естестве мужчины и женщины призвание, и следовательно, ответственность и способность к любви и общению. Таким образом, любовь это основное и врожденное призвание каждого человеческого существа.

Будучи воплощенным духом, то есть душою, выражающей себя в теле, и телом, сформированным бессмертным Духом, человек призван к любви именно в этой своей единой целостности. Любовь объемлет тело человеческое, тело же имеет участие в духовной любви.

Христианское откровение показывает способ осуществления призвания человеческой личности во всей ее полноте к любви: это призвание к браку. Оно, присущим ему образом, является конкретным исполнением глубочайшей истины о человеке, о его существовании «по образу Божию».

Вследствие этого сексуальность, с помощью которой мужчина и женщина даруют себя друг другу в надлежащих и исключительно супружеских актах, вовсе не является неким чисто биологическим явлением, но касается самой внутренней сущности человеческой личности как таковой. Она осуществляется истинно по-человечески только тогда, когда составляет неотъемлемую часть любви, связывающей мужчину и женщину до самой смерти. Совершенный телесный дар стал бы обманом, не будь он знаком и следствием полной личностной самоотдачи, то есть той самоотдачи, в которой присутствует вся личность, также и во временном измерении. Если же человек нечто сохраняет для себя, либо оставляет за собой возможность изменить решение в будущем, уже поэтому он не отдает себя полностью.

Эта целостность, необходимая для супружеской любви, соответствует также требованиям ответственного родительства, которое, будучи устремлено к рождению человеческого существа, преодолевает по своей природе чисто биологический аспект и объемлет всю полноту личностных ценностей; для гармоничного же развития новой личности необходим неустанный и согласный вклад обоих родителей.

Единственным «местом», где эта самоотдача может быть осуществлена в полноте своей истины, является семья, то есть союз супружеской любви, либо, выражаясь по-иному, сознательный и свободный выбор, в котором мужчина и женщина принимают внутреннюю общность жизни и любви, предусмотренную Самим Богом, и являющую свое истинное значение лишь в свете этого. Институт брака не является следствием какого-либо неправомерного вмешательства общества или властей, или навязыванием извне некоей формы, но составляет внутреннее условие союза супружеской любви, публично утверждающего себя в качестве единственного и исключительного, чтобы сохранить таким образом совершенную верность в отношении замыслов Бога Творца.

Апостольское обращение «FAMILIARIS CONSORTIO» Его Святейшества Иоанна Павла II.

[Kosack]

Иисус Христос Жених Церкви. Таинство брака

Общение Бога и человека окончательно исполняется в Иисусе Христе, Женихе, возлюбившем человечество, и дарующем ему Себя как Искупителя, соединив его с Собой в Своем Теле.

Он являет первоначальную истину о супружестве, истину о «начале» и, освобождая человека от жестокосердия, делает его способным к полноценному осуществлению этой истины.

Это откровение достигает своей окончательной полноты в той любви, которой Слово Божие, приняв человеческие естество, одаривает человечество, и в той жертве, посредством которой Иисус Христос предает Самого Себя на крестную смерть ради Своей Невесты Церкви. В этой жертве полностью раскрывается замысел, запечатленный Богом в человеческом естестве мужчины и женщины от самого их сотворения; супружество крещеных становится, таким образом, действительным знамением Нового и Вечного Завета, заключенного в Крови Христовой. Дух, Которого дает Господь, дарует новое сердце и делает мужчину и женщину способными любить так, как нас возлюбил Христос. Супружеская любовь обретает полноту, внутренне подчиненную той супружеской любви, которая является надлежащим и исключительным способом, с помощью которого супруги участвуют и призваны переживать любовь Самого Христа, дарующего Себя на Кресте.

Поэтому супруги являются для Церкви постоянным напоминанием о том, что произошло на Кресте; они служат друг другу и своим детям свидетелями спасения, причастниками которого соделались в таинстве.

Супружеская любовь имеет всеобъемлющий характер, она подчиняет себе все составляющие личности зов плоти и инстинкта, силу чувств и привязанности, стремление духа и воли. Любовь направлена к глубоко личностному единству, не только соединяющему в одну плоть, но и ведущему к тому, чтобы было единое сердце и единая душа. Она требует нерасторжимости и верности в полном обоюдном дарении и раскрывается навстречу деторождению (ср. Павел VI, Humanаe vitae, 9). Одним словом, речь идет об обычных чертах, характеризующих каждую естественную супружескую любовь, но в новом значении, когда они не только очищают и укрепляют ее, но также возвышают ее настолько, что она становится выражением истинно христианских ценностей.

Апостольское обращение «FAMILIARIS CONSORTIO» Его Святейшества Иоанна Павла II.

[Kosack]

Святая Франческа Саверио Кабрини (итал. Francesca Saverio Cabrini) святая Католической Церкви, монахиня. Основательница монашеской конгрегации «Сёстры миссионерки Святейшего Сердца Иисуса». Покровительница эмигрантов. Она стала первой канонизированной святой, родившейся на территории нынешних Соединенных Штатов Америки. В 1950 году Папа Пий XII назвал Франческу Саверио Кабрини покровительницей иммигрантов, признавая ее усилия в их интересах по всей Америке в школах, детских домах, больницах и тюрьмах. Кабрини также неофициально признана эффективным заступником при поиске парковочного места. Как объяснил один священник: «Она жила в Нью-Йорке. Она разбирается в дорожном движении».

14 июля 1880 году основывает новый монашеский дом, который стал основой новой конгрегации, которая впоследствии стала называться «Сёстры миссионерки Святейшего Сердца Иисуса». 31 марта 1889 года месте с другими сёстрами пребывает в город Нью-Йорк, США, где начинает работать с итальянскими эмигрантами. Она открывает первый монашеский дом для работы с детьми-сиротами.

Дела любви. Вот лишь некоторые имена и основные даты:

1891 год. Основывает колледж в Гранаде.

1892 год. Приют и школу в Новом Орлеане и Бруклине.

1893 год. Она открывает колледжи в Риме и Генуе.

1896 год. Она основывает колледж в Буэнос-Айресе, куда прибывает через Анды, взобравшись на осле на высоту четыре тысячи метров.

1898 год. Открывает три новых школы в Нью-Йорке, один колледж в Париже и другой в Мадриде.

1900 год. Основывает несколько учреждений в Буэнос-Айресе и колледж в Розарио де Санта-Фэ, школу в Лондоне и сиротский приют в Денвере, штат Колорадо.

1903 год. Помимо Каламбус Хоспитал в Чикаго, открывает сиротский приют в Сиэтле.

1905 год. Открывает приют в Лос-Анджелесе.

1907 год. Основывает колледж в Рио-де-Жанейро.

1909 год. Открывает еще один госпиталь в Чикаго.

1911 год. Открывает школу в Филадельфии.

1914 год. Основывает сиротский приют в Добс-Фэрри в Нью-Йорке.

1915 год. Открывает санаторий в Сиэтле.

А теперь цифры: тридцать семь лет деятельности, во время которых было основано шестьдесят семь учреждений, проделано сорок три тысячи миль по морю (шутя по поводу своего крестьянского происхождения, Франческа называла Атлантический Океан «огородной тропой») и шестнадцать тысяч километров по суше.

[Kosack]

Биография. Рождение. Поездка в Америку.

В итальянской деревне Сант-Анджело, что расположена недалеко от города Лоди, существует предание: 15 июля 1850 года над ней пролетела стая белых голубей, редко показывающихся на севере Италии. Один из жителей деревни Агостино Кабрини попытался спугнуть стаю. Ему это не удалось, однако он поймал одну птицу и принес ее в дом, где в тот же день у его жены Стеллы родился тринадцатый ребенок девочка. В тот же день ее крестили и назвали Марией Франческой.

Девочка была слабой и болезненной, но мать ее выходила и воспитала в духе глубокой веры и любви к Церкви. Несмотря на то, что девочка не покидала свою родную деревню, она с юных лет почувствовала миссионерское призвание. Франческа строила игрушечные кораблики, украшала их цветами и пускала по ручью, чтобы они плыли в далекие края как сама она говорила и несли туда Христа. Подобно фиалкам, которыми она украшала свои кораблики, Франческа отличалась скромностью, смирением и физической хрупкостью. Но, подобно этим игрушечным судам ее детства, она в дальнейшем бесстрашно пускалась в долгие путешествия - в далекие страны, куда несла с собой Христа.

У Франчески рано проявились черты святости. Она отдавала свои игрушки другим детям, отказывалась от сладостей, ведя аскетический образ жизни, и отличалась послушанием. Окончив епархиальную школу, девушка поступила в училище и получила диплом преподавателя. Франческу назначили учительницей в епархиальную школу местечка Видардо. Первые годы оказались для нее непростыми: она никак не могла привыкнуть к своей профессии, по-прежнему мечтая стать миссионеркой. Дирекция школы была недовольна ее методами. К этому добавилась болезнь Франчески: ухаживая за больными, она заразилась оспой. После выздоровления она не оправилась полностью и стала еще слабее физически. Казалось, что с мечтами о миссионерской жизни можно было распрощаться навсегда. Призвания, которое отчетливо чувствовала Франческа Кабрини, не понимал никто. Но все же нашелся человек, который сумел его распознать: это был священник Антонио Серрати, ее духовный отец. В 1874 году он предложил девушке работу в приюте Святого Провидения в городе Кодоньо. Священник возлагал на Франческу большие надежды, так как в приюте дела шли довольно плохо, и ей предстояло справиться с серьезными проблемами. Неслучайно выбор пал именно на нее. Отец Серрати разглядел в ней исключительные духовные, умственные и организационные способности. В приюте Кодоньо, к сожалению, трудились недобросовестные люди, и навести в нем порядок было нелегким делом. Франческа провела там шесть лет сначала в качестве помощницы, а затем заведующей приюта. Девушка решила полностью посвятить себя Богу и служению ближним и приняла постриг в обители Святого Провидения, которой и было вверено руководство приютом. На протяжении всего времени, проведенного в приюте, Франческа выказывала глубокое смирение, она безропотно переносила упреки и унижения со стороны начальства. Когда отец Серрати отстранил руководство приютом от должности и назначил на это место сестру Франческу, ей снова пришлось понести тяжкий крест. Бывшее руководство по-прежнему проживало в приюте и возненавидело Франческу, причиняя ей так много зла, что ее жизнь стала просто невыносимой. В конце концов бывшие начальницы были отлучены от Церкви, не потеряв, однако, своего влияния в приюте, владельцами которого они оставались. Тогда отец Серрати переселил Франческу и группу монахинь, а также воспитанниц приюта, в другое помещение, наделив Франческу всеми возможными полномочиями.

Участь молодой монахини была облегчена, но она все еще не чувствовала, что реализовала свое призвание. Мысли о миссии, о служении в дальних странах не покидали ее. Наконец Франческа решила рассказать об этом духовному отцу. К ее удивлению, отец Серрати ответил: «Одно другому не мешает!». Он посоветовал Франческе основать первую в Италии женскую миссионерскую общину. Франческа Кабрини с энтузиазмом принялась за новое дело; орден, названный ею «Сестры-миссионерки Святейшего Сердца Иисуса», был одобрен местным епископом. Франческа принесла монашеские обеты в новой общине и добавила к своему имени «Саверио», в честь известного иезуита-миссионера святого Франциска Ксаверия, просветителя Индии и Японии. Это имя она выбрала не случайно: именно Дальний Восток представлялся ей полем для новой миссии.

Между тем, на пути Франчески Саверио встали новые препятствия. Росло число воспитанниц приюта, и матери Кабрини пришлось отдавать свои силы работе и искать помощниц. Она решилась на отважный шаг: принять в свою новую общину девушек, которым отказали в других монастырях как правило, из-за слабого здоровья, а также по другим причинам, не говорящим в их пользу. Мать Кабрини решила не обращать внимания на эти причины, и, ко всеобщему удивлению, ей удалось собрать отличную общину монахинь, готовых ехать на миссию в далекие страны.

Епископ Кодоньо был против того, чтобы мать Кабрини покидала приют, где было много работы. «Неужели вашей общине мало места в Кодоньо?» - спрашивал он. На что мать Кабрини отвечала словами, ставшими историческими: «Чтобы вместить Христа, весь свет слишком мал!». Читая житие святой Франчески Кабрини, мы видим, что наряду со смирением, послушанием духовным властям она обладала непоколебимой волей, целеустремленностью и большой практичностью, позволявшей ей быстро приводить в исполнение задуманное. Но все эти качества оставались всегда в тесной зависимости от самого главного молитвы и интенсивной духовной жизни.

Биографы матери Кабрини сравнивают ее монастыри которые она основала также в Милане и Кремоне с обителями святого Феодосия или Сергия Радонежского: когда в них не хватало хлеба на завтрашний день, он чудом появлялся в кладовых. Во время молитвы мать Кабрини озарялась чудесным сиянием, в общине случалось и немало других чудесных явлений, связанных с матерью Кабрини, но говорить о них при жизни монахини было строго запрещено.

Однако, при всех этих необычных явлениях, мать Кабрини мало походила на средневековых святых. Она была настоящей подвижницей современной эпохи. Развивая свою апостольскую деятельность в эпоху великих достижений технического прогресса, мать Кабрини была внимательна к изобретениям, которые могли изменить жизнь миссионеров и открывали перед ними новые перспективы.

1887 году мать Кабрини отправилась в Рим, чтобы представить на одобрение Римской Курии устав общины Святейшего Сердца. На частной аудиенции у Папы Льва XIII мать Франческа Саверио рассказала Папе о своей мечте поехать на Дальний Восток. Лев XIII, блестящий ученый и великий дипломат, автор первой социальной энциклики Rerum novarum, был хорошо осведомлен о выдающихся качествах стоявшей перед ним монахини. Он ответил ей: «Дочь моя, ехать нужно, но не на Восток, а на Запад».

Сначала мать Кабрини была ошеломлена: рушились ее мечты и планы. Но превыше всего она ставила послушание. И вот, в марте 1889 года мать Франческа Саверио вместе с группой монахинь отправилась в Соединенные Штаты Америки. Сестры плыли вместе с итальянскими эмигрантами, заполнившими трюм парохода. Непривычные к морским путешествиям и застигнутые штормом, монахини заболели и забились в тесные каюты. Только мать Франческа выходила на палубу и первой увидела берега Америки.

[Kosack]

Америка. «Маленькии Италии».

Она уехала вместе с семью монахинями на пароходе в третьем классе, где ехало 900 эмигрантов. Это было первое в ее жизни путешествие. Выйдя на берег, монахини сразу же столкнулись с трудностями. Оказалось, что местный настоятель итальянской общины, которому было поручено встретить сестер, ждал их прибытия с другим пароходом, и жилье для монахинь не было готово. Их поселили в съемных комнатах в одном из беднейших кварталов Нью-Йорка. Грязные постели кишели блохами, и сестрам пришлось спать на полу. Мать Кабрини ободряла сестер: «Дети мои, ведь вы миссионеры и должны готовиться к испытаниям. Раз наша первая ночь в Америке так неприятна, значит, Господь испытывает, но и благословляет нас». Преждевременный приезд монахинь оказался неожиданным и для архиепископа, причем до такой степени, что он предложил им сесть на обратный пароход в Италию. Но Франческа наотрез отказалась ехать назад и заявила, что ее отправил в Америку сам Святейший Отец. Архиепископ только развел руками, и тогда матери Франческе пришлось самой решать все проблемы с обустройством сестер. К счастью, она познакомилась с графом и графиней Пальма ди Чеснола, которые предоставили в распоряжение общины целый особняк и оказывали всякую помощь миссионеркам, так же воодушевляемые желанием помочь итальянским иммигрантам.

В биографии матери Кабрини, которую называли «святой итальянцев в Америке», читаем следующее: «Тогда, в XIX веке, в Америке матери и бабушки, желая напугать своих чересчур неугомонных детей-непосед, вместо того, чтобы звать Кащея Бессмертного, кричали: Вон идет итальянец!, и ребенок немедленно бежал к ним, прячась в подол».

Это, конечно, художественное преувеличение, но одновременно и одно из самых удручающих свидетельств ужасного положения наших эмигрантов в конце прошлого и в первые десятилетия нынешнего веков.

В те времена в американских барах вывешивались таблички с надписью, запрещающей вход «неграм и итальянцам»: последних считали «белыми неграми».

В период с 1876 по 1914 годы (на пороге первой мировой войны) родину покинуло около четырнадцати миллионов итальянцев это согласно нашей статистике, а страны, подвергшиеся нашествию толп наших бедняков, утверждают, что их было восемнадцать миллионов. И это притом, что все население Италии не превышало тогда тридцати миллионов.

В исторической литературе много говорится о великих миграционных процессах и о временах, когда целые народы были низведены до положения рабов, но никто не говорит о том, что подобной была и история наших эмигрантов.

Итало Бальбо писал, что все эти наши соотечественники: поглощенные угольными шахтами, земляными работами на железных дорогах, нефтяными скважинами, заводами черной металлургии, цехами текстильной промышленности, судоверфями, хлопковыми и табачными плантациями, все они были «ничьей Италией», «безымянным народом белых рабов», «человеческим материалом, распроданным гуртами по тысяче голов».

Подсчитано, что одно время число итальянцев в шахтах превышало число всех других эмигрантов вместе взятых. Они приезжали сотнями тысяч ежегодно. Как при отъезде, так и при прибытии их осаждали ловкие посредники, спекулирующие на их невежестве, нужде, беззащитности и готовности на все. В буквальном смысле, эмигранты становились человеческим материалом, на котором, как на необходимых (да к тому же еще и даровых) отходах строилась экономическая мощь Америки.

Они жили в условиях невероятного унижения, ютились в человеческих ульях (в пятиэтажное здание могло набиться до восьмисот человек), в условиях физического и морального одичания. Самим своим образом жизни они, как казалось, создавали образ итальянца полудикаря, способного на драку и насилие.

Жили они без школ, больниц, церквей, замкнутые в своих «маленьких Италиях» кварталах, которые множились на окраинах больших городов. Но зачастую это даже не были «маленькие Италии», поскольку их разделяли разного рода местные ссоры, разжигавшие вражду между различными региональными группами. Мальчишки росли на улице, им была уготовлена судьба уличных торгашей или чистильщиков обуви (если они не становились посредниками, сопровождающими клиентов в разные бордели). Девочек же зачастую ждала еще более сомнительная судьба. А для тех, кто хотел им помочь, само общение с ними оказывалось невозможным (почти все они были неграмотными и говорили только на местном диалекте). Те, кому удавалось разбогатеть (многие начинали с овощных и фруктовых лавок или же объединялись в преступные группировки), старательно избегали общения со своими презираемыми соотечественниками, стараясь поскорее забыть об общем происхождении.

Однажды, в 1879 году, один из депутатов осмелился зачитать перед итальянским парламентом письмо венецианского колониста: «Мы здесь на положении скотов: живем и умираем без священников, без учителей, без врачей». Итальянские политики закрывали на это глаза. Они рассматривали проблему эмиграции с точки зрения общественного порядка, принимая некоторые меры полицейского характера, но совершенно не представляя себе, что необходимы экономические и социальные меры.

Несколько лет спустя, когда Кабрини, одна, ради любви к Христу, сделает то, чего не сумело сделать целое правительство, политики, оглядываясь назад на свои лжезаконодательные мероприятия, признаются: «Мы ошибались во всем».

Даже Католическая Церковь Америки не смогла ничего сделать. Тогда во всем Нью-Йорке было не более двадцати священников, немного понимающих по-итальянски, положение усугублялось еще тем, что наши эмигранты столкнулись с чуждым для них обычаем, который увязывал посещение Церкви с обязанностью уже перед входом делать пожертвования в поддержку приходской деятельности. Они и без того были бедны, и подобный обычай казался им несправедливым (они называли это подаяние «таможней»). Стоит ли говорить о том, что единственными действующими там итальянскими организациями были кружки «Джордано Бруно», заботившиеся лишь о распространении и поддержке ярого антиклерикализма.

Таким образом, все вело к забвению Церкви и потере последних остатков духовного и нравственного достоинства.

В Италии эта проблема была отмечена Папой Львом ХIII, поднявшим этот вопрос в знаменитой энциклике «Rerum Novarum», а также епископом Пьяченцы Скалабрини, основавшим Конгрегацию помощи эмигрантам.

[Kosack]

Деятельность в Америке. Организаторский и дипломатический талант. Опасности и трудности.

Она организовала большую школу для итальянских детей. Это была весьма своеобразная школа. Десятки детей приходили сюда, но для них не нашлось другого места, кроме бедной церквушки скалабринианцев, где в перерывах между службами в местечках, выкроенных на хорах, в ризнице, в отгороженных занавесками уголках церкви устраивались классы. Скамьи служили партами, скамейки для молящихся кафедрами.

Монахини часто начинали преподавание с мытья и причесывания этих ребячьих шеренг, грязных и потрепанных. Во второй половине дня преподавалась «доктрина», за ней следовали игры в маленьком дворике, зажатом между высокими и темными домами.

Вечерами после занятий Кабрини шагала по грязным улочкам итальянского квартала в поисках родителей своих учеников не разыщи их она сама, она никогда бы их не увидела.

В заметке «Нью-Йорк Сан» от 30 июня 1889 года писалось: «В последние недели несколько женщин, одетых сестрами милосердия, обходят итальянские кварталы Бенда и «Маленькой Италии», взбираясь по обшарпанным и узким лестницам, спускаясь в грязные полуподвалы и входя в такие трущобы, куда даже нью-йоркские полицейские не осмеливаются входить по-одиночке».

Несмотря на первоначальную помощь графини, финансовые проблемы оставались неразрешимыми. Тогда монахини в поисках помощи начали прочесывать город вдоль и поперек, принципиально отвергая всякую дискриминацию. В обществе, где царило разделение между итальянцами, принадлежащими к разным семейным и местным группировкам, где ирландские католики считали итальянцев неоязычниками и где «коренные» жители объединялись в организации по «этнической защите», в такой обстановке монахини действовали с достоинством и сердечной любовью.

Поэтому они были хорошо приняты вопреки всем ожиданиям. Лавочники всех рас и вероисповеданий выглядывали из дверей и звали их, чтобы нагрузить провизией; деловые люди время от времени подписывали им чеки; хозяева рынков распорядились, чтобы никто не останавливал и не обижал этих смелых сестричек; один немецкий столяр иудейской веры пожертвовал мебель для оборудования школы и приюта; ирландские националисты потребовали, чтобы полицейские останавливали транспорт, когда монахини проходили со своим скарбом, потому что они были «представительницами Папы»; а незнакомые люди в трамвае незаметно совали им в руки несколько долларов.

Между тем «Дом святых ангелов» расширился, его стали посещать и девочки негритянки, китаянки, мулатки.

17 июля 1889 года по улицам «Маленькой Италии» прошла процессия из трехсот пятидесяти детей. Девочки с вуалями и веночками, мальчики с нарукавниками ассоциации. Они шли группами по тридцать человек с хоругвями св. Людовика, св. Агнесы, св. Антония.

Тот кто еще помнит подобные процессии, когда-то проводившиеся в наших городах, когда ассоциации были в расцвете, может представить себе всю прелесть этого зрелища. Но мы никогда не сможем представить себе чувства ирландцев и протестантов, наблюдающих, с каким достоинством и спокойствием проходили именно те ребята, которых они привыкли считать грязными и растрепанными воришками.

Первая битва была выиграна, но это было только начало. В том же месяце Франческа вернулась в Италию, чтобы позаботиться о послушницах своей конгрегации. В Риме ее ушей достигло известие о том, что американские иезуиты дешево продают большое угодье в Вестпарке на берегах Гудзона, в 150 километрах от Нью-Йорка.

Она вернулась назад вместе с семью другими сестрами, и ей удалось собрать пять тысяч долларов, чтобы внести задаток. Об остальных десяти тысячах должен был подумать Господь Бог. Так она основала школу для подготовки к Институту, колледж и даже приют для девушек, больных туберкулезом, болезнью, косившей тогда бедняков.

Возник вопрос: где же она найдет деньги? На это можно было дать тысячу ответов: рассказать, например, что если бы какой-нибудь благодетель решился подписать ей годовой чек на триста долларов, Франческа остановила бы его руку на последнем нуле с улыбкой на устах, а потом, точно так же, как она обращалась с детьми, повела бы его руку, чтобы дописать еще один ноль. Разве милосердию не надо учить так же, как учат читать и писать?

Но об одном эпизоде следует рассказать уже сейчас, поскольку он в полной мере показывает характер ее поведения и ее веры.

В 1892 году в Новом Орлеане мать Кабрини встречает богатейшего нувориша-сицилийца, сделавшего состояние на кораблях, пивоваренных заводах, страховых кампаниях, стройках, кроме того, он был владельцем шестнадцати тысяч гектаров хлопковых и лимонных плантаций. Приведем краткое изложение их беседы, вошедшее в биографию Г. Дель Онгара.

Ваш визит делает мне честь, мать Кабрини, о Вас сейчас говорит вся Америка. Чем я могу быть Вам полезен?

Ничем. Это я хотела бы быть полезной для Вас.

Я ни в чем не нуждаюсь, ничего ни у кого не прошу и хочу только, чтобы мне дали спокойно заниматься моими делами...

Но я не интересуюсь делами. Меня волнует Ваше счастье. Мне сказали, что Вы женаты уже много лет, но детей у Вас нет. Это печально.

К сожалению, это так, я люблю детей, но...

Жаль, очень жаль! Обладать таким богатством и не иметь ни одного наследника... Вы когда-нибудь спрашивали себя, почему небо осыпало Вас такими дарами? Должна же быть какая-то причина. Я уверена, что Бог связывает с вами прекрасные замыслы. Вы не представляете, сколько радости могут доставить дети!

И тогда собеседник признался ей, что иногда подумывал об усыновлении, но всегда отказывался от этой мысли из страха поссориться с женой.

А потом сказал:

Дайте мне подумать, я поговорю с женой, и если Мария будет согласна, я обращусь к Вам, и Вы приведете нам ребенка.

Ребенка? Кто говорил об одном ребенке? Почему только одного?

А сколько детей Вы хотели бы мне дать, мать Кабрини?

Что Вы скажете насчет шестидесяти пяти, для начала?

Кончилось тем, что бизнесмен финансировал целый сиротский приют. А когда через несколько лет дом стал слишком тесным, он подарил матери Кабрини еще шестьдесят пять тысяч долларов огромную по тем временам сумму.

Основав приют в Вестпарке, Кабрини снова вернулась в Италию, где продолжала руководить миссионерской конгрегацией, находившейся в то время в самом расцвете своей деятельности. Она оставалась там несколько месяцев, а потом снова уехала вместе с двадцатью восьмью монахинями, согласившись возглавить работу по открытию нового благотворительного учреждения в Никарагуа. Затем был основан колледж в Гранаде (через четыре года он был снесен одной из многочисленных центральноамериканских революций).

Оттуда она переехала на юг Соединенных Штатов, где в то время происходили ужасные события. В Виржинию, Каролину, Луизиану эмигрировало много итальянцев, преимущественно из Сицилии, и их встретили люди, одержимые расовой ненавистью. Рабство было ликвидировано всего лишь тридцать лет назад, и американцы, конечно, не испытывали нежности к этим «белым неграм», которыми для них были наши эмигранты.

Однако сицилийцы не были такими безответными, как негры. Мафиозные группировки братьев Матранга и братьев Провенцано господствовали на «портовом фронте», оспаривая его друг у друга.

В 1890 году шеф полиции Нью-Орлеана попал в засаду, в преступлении обвинили девятнадцать итальянцев. Доказательств не было, но некоторые репортеры слышали, как умирающий в больнице комиссар прошептал: «В меня стреляли "dagos"», так американцы презрительно именовали южан.

Вся страна, затаив дыхание, следила за процессом, но мафиозные боссы, защищаемые лучшими адвокатами, были оправданы в марте 1891 года.

Но, если у адвокатов было достаточно влияния, чтобы противостоять правосудию, у мафиози не хватило сил, чтобы защитить своих парней от народного гнева. Полиция еще не успела выполнить приказ об их освобождении, когда разъяренная десятитысячная толпа во главе с вице-мэром ворвались в тюрьму и линчевала заключенных: двоих повесили, двоих прикончили дверной перекладиной, остальных расстреляли из ружей. Тела были подвешены на деревьях и на фонарных столбах.

Около половины американских газет одобрили резню; напряжение достигло такой точки, что Италия отозвала своего посла из Вашингтона. Последовали линчевания и в двух других городах Луизианы.

В Новый Орлеан, раздираемый непримиримой ненавистью, мать Кабрини прибыла в Страстную среду 1892 года. Она сейчас же поняла, что начинать надо с нового поколения: дать новое лицо и новую надежду этим ватагам ребят, которые должны были пополнить ряды уголовников; необходимо было заставить город уважать достоинство этих униженных и запуганных людей.

Ей необходимы были, по крайней мере, один сиротский приют, одна школа и один интернат. И минимум пятьдесят тысяч долларов для начала.

Парадоксально, что хотя в Новом Орлеане было много итальянцев, сколотивших состояние как сомнительными, так и законными путями, но они и думать не думали о национальной гордости, более того, они всячески пытались забыть о своих корнях.

Франческа находила их одного за другим: миланский судовладелец Рокки, банкиры и хозяева хлопковых плантаций Маринони из Брешии, владелец знаменитых ресторанов неаполитанец Астрада, выдающийся клиницист Форменти, занимавшаяся оптовыми поставками продовольствия госпожа Бачигалупо, продавцы обуви Бевилаккуа и Монтелеоне и богатейший сицилиец капитан Пиццати, о котором уже говорилось.

Это лишь несколько имен среди многих других, и мы хотели бы упомянуть их именно потому, что они до сих пор звучат на нашей земле. Почти все они поняли и оценили намерение Кабрини: показать этому городу, ценившему Италию (ее музыку и артистов), но ненавидящего итальянцев (считавшихся мафиозными элементами и потенциальными преступниками), что подлинной проблемой была социальная незаинтересованность, в силу которой все эти подростки были брошены, лишены всякой заботы и покровительства.

Сиротский приют на Сент-Филин-Стрит стал социальным центром как детей этого района, так и для сотен других, приходивших в приютскую церковь, а также для многих десятков детей, независимо от расы и цвета кожи.

Часовня Института превратилась в Церковь итальянцев, и по этому поводу состоялась торжественная и величественная процессия в честь Священного Сердца по старинному обычаю, который пришелся по душе и жителям Нового Орлеана. Процессия как бы закрепляла вновь обретенное достоинство, она проходила с церковными песнопениями, растрогавшими даже белых «хозяев» города, в котором уже господствовал джаз.

Впервые шли вместе различные кружки, общества, федерации и другие группы, на которые давно уже разделились раздираемые конфликтами итальянцы.

В 1905 году в городе вспыхнула эпидемия желтой лихорадки. Невежественные иммигранты всех рас и оттенков отказывались принимать лекарства, пренебрегали всеми правилами гигиены и профилактики, не желая покидать зараженные дома и другие места. Монахини Франчески взяли на себя труднейшую задачу: переходя из дома в дом, рискуя жизнью, а в некоторых случаях и действительно жертвуя ею, они убеждали людей сделать то, что требовалось для их же блага.

Монахиням доверяли все, и, когда эпидемия была побеждена, им была выражена публичная благодарность не только от всего Нью-Орлеана, но и от имени правительства Соединенных Штатов и Рима.

Но возвратимся в Нью-Йорк. Той сферой жизни, где трагедию эмигрантов можно было буквально пощупать руками, была проблема здравоохранения. Поскольку к ним относились как к дешевому человеческому материалу, то никого особенно не заботили ни те, кто заболевал от нечеловеческих условий жизни, ни жертвы того, что называют «промышленным истреблением» (сотни людей, пострадавших на рабочем месте), никого не заботило и отсутствие больниц, куда можно было бы помещать эмигрантов.

Правда, были платные больницы, но даже те, у кого были деньги, не хотели туда идти. Какой смысл был в этом для больных, которые не могли даже описать симптомы своей болезни, поскольку объяснялись на неком наречии, представляющем собой смесь их местного диалекта и жаргона американского «дна»?

Госпитализированным больным чудилось, что они оказались в тюрьме или до срока попали в морг, все было настолько холодным и антисанитарным и они часто теряли последнюю надежду, не слыша слов утешения ни от монахинь, ни от священника.

Поэтому они предпочитали умирать в своих халупах без лечения и надлежащего ухода, но согреваемые любовью родных.

Конечно, объединив усилия, итальянцы могли бы создать собственную больницу: то же самое американское правительство помогло бы им, да и итальянское правительство не осталось бы в стороне.

В прожектах не было недостатка, но до реального их осуществления дело не доходило. Все попытки позорно проваливались, ибо нужна была больница для сицилийцев, больница для неаполитанцев, калабрийцев, ломбардийцев и далее в том же духе. Каждый заботился только о земляках людях из своей области, а то и просто из своей деревни.

По правде говоря, удалось открыть лишь «Госпиталь имени Джузеппе Гарибальди», его основатели надеялись, что герой двух миров примирит всех. Однако Генеральный комиссар по эмиграции с огорчением должен был признать, что «итальянские доктора» в госпитале «ссорились двенадцать месяцев в году», а деньги, собранные на деятельность госпиталя, необъяснимым образом улетучивались.

Франческа с некоторым беспокойством ощущала, как взоры множества людей с надеждой обращаются к ней, но она не чувствовала в себе склонности к выполнению этой задачи. У нее и так было достаточно хлопот со школами и приютами!

А потом произошло два события, которые она в своем сознании восприняла как два голоса один с земли и другой с неба. Оба голоса требовали от нее подчинения воле Божьей.

Земной голос дошел до нее из рассказа двух монахинь, которые при посещении городской больницы познакомились с мальчиком. Он находился в больнице уже несколько месяцев и, случайно услышав, как они говорили на родном языке, заплакал. Вот уже три месяца у него под подушкой лежало письмо из Италии, но он был неграмотным, и никто другой не мог ему его прочесть. Впрочем, и монахини с большим трудом смогли разобрать каракули, сообщавшие мальчику, что его мама, оставшаяся в деревне, внезапно умерла.

И три месяца его голова покоилась на этом известии, которое не подавало голоса!

Франческа долго плакала. А ночью она увидела сон и это был голос, нисходящий с небес, больничная палата, где прекрасная и добрая женщина ходила между кроватями и с необыкновенной нежностью ухаживала за больными, поправляя на них одеяла. Франческа тотчас поняла, что во сне (или в видении, кто знает?) ей явилась Святая Дева, и она бросилась помогать ей. Не пристало ей, Царице Небесной, быть служительницей у больных! Но Мадонна печально взглянула на нее и сказала: «Я делаю то, чего не хочешь делать ты!»

На следующее утро Франческа решила направить для выполнения этой задачи десять своих монахинь.

[Kosack]

Завершение. Оценка деятельности матери Кабрини.

На первое время она попыталась поднять и возродить приют для больных, которым уже занимались скалабринианцы, так и не сумевшие улучшить его плачевного состояния.

Поняв, что на его содержание пойдет много денег, она приняла внезапное решение. Арендовала два дома, купила несколько кроватей, засадила монахинь за изготовление матрацев, а потом тайком перевезла в новое помещение больных (каждый прятал под одеялом обеденный прибор и склянки с лекарствами). Монахини должны были спать на полу, на матрацах, и укрываться пальто.

Так в 1892 году, году четырехсотлетия открытия Америки было положено начало Госпиталю имени Колумба (Каламбус Хоспитал), где поначалу было всего два американских врача, они работали бесплатно, так как были покорены мужеством этой женщины.

Содержание госпиталя поддерживали тысячи ручейков милосердия, которые Франческа всегда умела находить до тех пор, пока не начали поступать государственные субсидии.

Прошло немного лет, и кабринианки стали известны как «Колумбийские сестры». В 1896 году насчитывалось уже шестьсот пятнадцать бесплатных приютов. В первые тридцать лет своего существования госпиталь принял на лечение около ста пятидесяти тысяч больных.

«Да ведь это Италия!» воскликнул, бледнея от изумления, комиссар итальянского правительства по вопросам эмиграции при виде южной атмосферы, царившей в этом лечебном заведении: потом ему представили мать. Он явился к ней со всей подобающей важностью значительной персоны, прибывшей, чтобы «уяснить обстановку и доложить о ней, кому следовало по должности». Он был поражен ее пытливым, пронизывающим взглядом и той неукротимой энергией, которая исходила от этой внешне хрупкой фигуры. Но еще больше его поразили слова, на которые нечего было возразить: «Вы слишком много дискутируете! В этом нет необходимости, когда идет речь о помощи эмигрантам. Им надо помогать! Я не обсуждаю этого вопроса, считая, что добро должно быть сделано. Я немедленно берусь за работу со своими немногочисленными помощниками и никогда не отчаиваюсь в поиске средств, потому что верю, что так или иначе найду их».

Несколько лет спустя этот же комиссар, ставший теперь ее другом и восторженным поклонником, скажет ей: «Мать Кабрини, Вы делаете для итальянских иммигрантов больше, чем все чиновники Министерства иностранных дел вместе взятые».

В 1903 году она создала еще один госпиталь в Чикаго, приспособив для этого роскошный отель, который она купила за сто двадцать тысяч долларов, имея на руках лишь аванс в размере десяти тысяч, собранных итальянцами всего города.

Она доверила реконструкцию нескольким своим сестрам-монахиням, а их обманули бессовестные подрядчики, затеявшие ненужные работы (да и их они выполнили плохо) и ввергнувшие сестер в страшные долги.

Франческа вернулась через десять месяцев, когда все уже казалось потерянным. Но она не поддалась унынию, уволила подрядчиков, архитекторов, каменщиков и принялась все переделывать, наняв под свое непосредственное руководство новые бригады каменщиков, столяров, слесарей, водопроводчиков. При этом она столкнулась с мафиозными кланами Иллинойса, на нее посыпались угрозы. Зимой ей перерезали водопроводные трубы, и первый этаж покрылся таким слоем льда, что понадобились кирки, чтобы сбить его. Ей подожгли полуподвал, а потом угрожали взорвать все динамитом. И тогда она неожиданно поскольку работы не были закончены перевезла туда больных: «Посмотрим, сказала она, как они будут взрывать больных!» Ее оставили в покое. Партия была выиграна, и перед отъездом она успела даже продиктовать «Правила внутреннего распорядка для врачей и сестер».

Она казалась такой стойкой, что ей дали ласковое прозвище: «Сестра Вечное Движение».

Однажды, когда она ехала по штату Колорадо, кишащему бандитами, поезд подвергся нападению. Пуля попала в купе Франчески и, казалось, летела прямо в нее, но прошла мимо, не задев монахини. «В Вас не попадут, даже если выстрелят в лицо», с восхищением сказал железнодорожник. И именно такое впечатление она производила всякий раз, когда сталкивалась с трудностями или опасностями.

Достаточно вспомнить, как Франческа привела некоторых из них в шахты Денвера, на глубину девяносто футов, подготовив их к этому с печальной мягкостью: «Вам не трудно будет говорить с шахтерами о Рае, поскольку они уже находятся в Аду!»

И с того времени она всегда будет посылать несколько своих дочерей служить тем, кто был «без воздуха и без семьи».

А других она привела даже в тюрьму Синг-Синг, где немало итальянских осужденных, неспособных защитить себя, как те больные, неспособные объяснить свои болезни, мучились в обстановке ненависти и отчаяния.

Сестры заботились, главным образом, о поддержании связей между заключенными и их семьями, которые без их помощи были бы совершенно невозможны.

И заключенные плакали, узнав, что Франческа отчаянно боролась за отсрочку смертной казни некоего юноши, единственного сына, который не хотел умирать, не увидев свою мать и не попросив у нее прощения за то, что оставил ее одну в деревне. Франческа вызвала ее из Италии, уплатив все расходы за поездку, и с необыкновенной нежностью доставила в тюрьму эту бедную женщину, укутанную в черную крестьянскую шаль.

Между тем, мы не успели еще рассказать о том, какой закалки были те отважные сестрички, которых мать привозила с собой все больше и больше всякий раз, когда возвращалась из Италии.

Чтобы лучше это понять, достаточно упомянуть об одном эпизоде. На молу перед отплытием в Америку одна монахиня благочестиво объясняет родственникам, приехавшим ее проводить: «Я охотно приношу эту огромную жертву, уезжая в Америку!» Находящаяся рядом Франческа резко обрывает ее: «Богу не нужна твоя огромная жертва, дочь моя, останься!» И немедленно заменила ее другой.

Что это? Суровость? Нет реализм! Тот же самый реализм, для которого не было ничего невозможного, подсказывал ей, что ничего нельзя было предпринимать без радостной самоотдачи и без полного отречения от всего, даже от своих духовных привычек.

Поэтому у нее была очень твердая педагогическая система: «Когда я посещаю какое-нибудь наше учреждение и вижу вытянутые лица или замечаю некоторое уныние, нежелание работать и плохое настроение, я не спрашиваю у них: Что с вами происходит? Я просто начинаю новое дело, обязывающее сестер преодолеть самих себя».

Один Бог знает, что было бы и как возродились бы некоторые институты, если бы их начальники и начальницы нашли в себе мужество принять подобный педагогический критерий!

И последнее. Иногда некоторые «мирские» люди любят насмешливо повторять, что нельзя управлять с помощью молитв или даже с помощью «социальной доктрины» Церкви.

А между тем, есть такие страницы истории, которые показывают, что вера и молитвы способны вызвать конкретную и многогранную активность и столь быстро проявляющуюся одаренность к социальной деятельности, что именно отсутствие молитвы, а, главное, отсутствие подлинной веры превращает людей в самых безнадежных эгоистов, именно когда они желают управлять себе подобными и изобретать рецепты социального прогресса.

Это, главным образом, эгоизм «интеллектуальный», когда ум неизбежно вынужден забавляться с самим собой и с собственными предрассудками, а также со своей маленькой «партией», как велика бы она ни была в его собственном воображении. И, как необходимое следствие этого, столь же неизбежная узость мышления в понимании проблем и нужд людей это узость ума, лишенного бесконечного дыхания молитвы и веры.

«Мир слишком мал, говаривала Франческа Кабрини. Я хотела бы весь его обнять!» И не боялась, воскрешая некоторые школьные воспоминания, признаться: «Я не успокоюсь до тех пор, пока над Институтом никогда не будет заходить солнце».

При этом она часто говорила с такой же убежденностью, что и многие святые до нее: «Бог это все, а я ничто!».

Между этими двумя высказываниями нет противоречия, дело в том, что она мечтала построить свой Институт в каждом уголке мира, чтобы солнце никогда не заходило над ним. И при этом она никогда не думала ни о себе самой, ни о своих планах, но желала лишь одного сделать все возможное для того, чтобы на Земле не было ни одного места, где не сиял бы Христос, от любви к Которому разрывалось ее сердце.

«Иисус, часто говорила она с удивительным выражением лица, является для нас счастливой необходимостью».

И она верила, что все возможно, ибо повторяла вместе со святым Павлом: «Я могу все в Том, Кто дает мне силу!».

Христианам прошлого и настоящего она напоминает: «Без стараний никогда и ничего нельзя добиться. Чего только не делают деловые люди в мире бизнеса! А почему мы не делаем хотя бы столько же для нашего любимого Иисуса?»

В 1917 году мать Кабрини перенесла малярию. В то время она находилась в Чикаго, где недавно был открыт новый госпиталь. Лишь после долгих уговоров врачей она согласилась сама лечь в больницу. На койке открытого ею же госпиталя мать Франческа Саверио Кабрини и скончалась 22 декабря 1917 года. К лику святых итало-американская подвижница была причислена в 1946 году. Двумя посмертными чудесами, которые необходимо было засвидетельствовать для прославления, были исцеление от рака на последней стадии монахини Дельфины Грациоли и прозрение слепого младенца Питера Смита.

Однако причиной канонизации были не чудеса, но всенародное признание святости матери Франчески. Франческа Кабрини хорошо понимала нужды бедных и страждущих, и поэтому она почитается в Италии и Америке как «скоропомощница» всех, кто страдает. Усилиями матери Кабрини жизнь итальянцев в США и других американских странах значительно облегчилась. Благодаря ее образовательной деятельности им удавалось получить гражданские права и найти достойное место в американском обществе. Сама мать Кабрини приняла американское гражданство и поэтому по праву считается американской святой. Но она может считаться и святой всех эмигрантов, которые больше других нуждаются в поддержке и сочувствии.

Когда, изнуренная работой, но счастливая, она умерла в 1917 году, в Чикаго, в госпитале, основанном ею самой, наши эмигранты говорили с любовью и бесконечной признательностью: «Итальянец Колумб открыл Америку, но только она, Франческа, открыла итальянцев в Америке».

Справедливо писал Диво Барсотти: «Жизнь Франчески Кабрини кажется легендой. История Церкви, игнорирующая эту хрупкую женщину, несовершенна. История Италии, которая не хочет говорить о ней, больна сектантством».