Твитнуть
. . . . .Священники это лицедеи сверхчеловеческого, чему они должны придавать наглядность: идеалам ли, божествам или спасителям; в этом они обретают свою профессию, к этому у них чутье; чтобы достичь в этом деле как можно большего правдоподобия, им приходится как можно дальше заходить в самоуподоблении; их актерские навыки прежде всего призваны пробуждать у них чувство чистой совести, а уж с этим чувством им легче убеждать других.
. . . . .Священник добивается, чтобы в нем видели высший тип человека, он хочет властвовать, даже и над теми, у кого в руках реальная власть; он хочет быть неуязвимым и вне нападок хочет быть самой сильной властью в общине, которую невозможно ни заменить, ни переоценить.
. . . . .Средство: он один сведущ; он один добродетелен; он один имеет над собой высшую власть; в известном смысле он один бог и возвращается в божественное; он один есть посредник между богом и всеми прочими; божество покарает всякое нечестивое деяние, всякий скверный помысел, направленные против священника.
. . . . .Средство: истина существует. Есть лишь один способ ее сподобиться стать священником. Все, что есть доброго и хорошего в укладе вещей, в природе, в обычаях и нравах, имеет отношение к мудрости священника. Святое писание это их творение. А вся природа есть лишь исполнение писания. Нет иного источника добра, кроме священника. Все иные виды доблестей, например, доблесть воина, суть лишь иерархические производные от доблести священника.
. . . . .Вывод: если священник и вправду высший тип человека, тогда градация к его добродетелям должна стать шкалой ценностей всех людей. Ученые занятия, неактивность, бесчувственность, безаффектность, торжественность. Противоположность: низший вид человека.
. . . . .Священник всегда проповедовал только одну мораль: такую, при которой сам он воспринимается как высший тип. Он же сам создает и образ своей противоположности тип нечестивца. Всеми средствами делая его существом презренным и презираемым, он создает нужный фон для кастовой иерархии. Его панический страх перед чувственностью обусловлен еще и пониманием, что тут кастовый порядок (а значит, порядок вообще) подвержен наихудшей угрозе Всякая «вольность» in puncto puncti (в этом главном пункте) подрывает брачное законодательство на корню.
. . . . .Критика святой лжи. То, что ради богоугодных целей лгать дозволяется, неотъемлемо от теории любого священничества; предметом данного исследования должно стать, насколько это неотъемлемо от священнической практики.
. . . . .Как далеко заходят в своей благочестивой лжи священники? Тут надобно спросить, какие у них есть предпосылки для воспитания, какие догмы им приходится изобретать, чтобы этим предпосылкам соответствовать?
. . . . .Первое: они должны иметь на своей стороне власть, авторитет и безусловную достоверность.
. . . . .Второе: они должны иметь в своих руках весь ход природы, дабы все, что бы с кем ни случилось, представало как нечто, обусловленное их законом.
. . . . .Третье: они должны также иметь в своем распоряжении обширную сферу власти, недоступную контролю их подданных как то: меры наказания в загробной жизни, вообще все «потустороннее», включая, разумеется, знание средств и путей достижения блаженства.
. . . . .Им необходимо изъять из обращения понятие естественного хода вещей: поскольку же они люди умные и вдумчивые, они могут множество природных эффектов предрекать, разумеется, как результат молитв или неукоснительного следования их закону Они могут также предписать множество вещей абсолютно разумных, с той только поправкой, что источником этой мудрости им не дозволено называть опыт, эмпирию, а только откровение или плоды «сурового покаяния».
. . . . .Святая ложь, таким образом, принципиально направлена: на цель действия (на природную цель, когда познание ее разумом намеренно затушевывается; на моральную цель, когда в качестве цели выступает исполнение закона или богоугодность); на следствие действия (естественное следствие при этом толкуется как сверхъестественное и, для пущей убедительности, к нему присовокупляются обещания иных, недоступных контролю сверхъестественных последствий.)
. . . . .Подобным образом создаются понятия добра и зла, полностью отторгнутые от обусловленных природой понятий «полезный», «вредный», «способствующий жизни», «сокращающий жизнь»; понятия эти, поскольку уже измышлена жизнь иная, могут быть даже враждебны природным представлениям о добре и зле.
. . . . .Подобным образом создается, наконец, и пресловутая совесть некий внутренний голос, который соизмеряет ценность всякого действия и поступка не с его последствиями, а с намерением и с тем, как это намерение согласуется с «законом».
. . . . .Святая ложь, следовательно, изобрела карающего и воздающего бога, который в точности соблюдает законоуложения священников и именно их в качестве своих глашатаев и уполномоченных посылает в мир; изобрела потустороннюю жизнь, в которой только и мыслима во всем величии грандиозная машина наказаний, а для этой цели изобрела и бессмертие души; изобрела в человеке совесть как осознание того, что хорошо, а что плохо, как иллюзию того, что это сам бог говорит в нас, рекомендуя нам жить в согласии с предписаниями священников; изобрела мораль как отрицание всякого естественного хода вещей, как сведение всего происходящего только к морально обусловленному, а воздействие морали (то есть идею кары и награды) объявила всепроникающей, единственной силой, творцом любых перемен; истину объявила данностью, постигаемой в откровении, но совпадающей с учением священников, то есть условием всякого блага и счастья в этой и в той жизни.
. . . . .In summa: чем оплачено моральное улучшение мира? Отключением разума, сведением всех мотивов к страху и надежде (каре и награде); зависимостью от опекунства священников, от дотошного формализма, который притязает на то, чтобы быть выразителем божьей воли; прививкой человеку «совести», которая на место опыта и проверки ставит ложное знание: как будто во всех случаях уже заранее известно, что надо делать, а чего не делать, то бишь своего рода кастрацией ищущего и устремленного вперед ума и духа. In summa: наисквернейшее ущемление человека, какое только можно себе представить, под видом якобы «доброго человека».
. . . . .In praxi (на практике) весь разум, все наследие ума, изощренности, оглядки, которое является предпосылкой священнического канона, в итоге произвольно свелось к голой механике; только согласие с законом считается целью, высшей целью, других проблем в жизни нет; вся картина мира испоганена идеей наказания сама жизнь, с учетом того, что жизнь священника представлена в ней как non plus ultra (верх) совершенства, переосмыслена в клевету на жизнь и поругание ее понятие «бог» являет собой отвращение от жизни, критику и даже презрение жизни как таковой истина переосмыслена в священническую ложь, стремление к истине выродилось в изучение писания, в средство стать теологом
. . . . .Священник добивается, чтобы в нем видели высший тип человека, он хочет властвовать, даже и над теми, у кого в руках реальная власть; он хочет быть неуязвимым и вне нападок хочет быть самой сильной властью в общине, которую невозможно ни заменить, ни переоценить.
. . . . .Средство: он один сведущ; он один добродетелен; он один имеет над собой высшую власть; в известном смысле он один бог и возвращается в божественное; он один есть посредник между богом и всеми прочими; божество покарает всякое нечестивое деяние, всякий скверный помысел, направленные против священника.
. . . . .Средство: истина существует. Есть лишь один способ ее сподобиться стать священником. Все, что есть доброго и хорошего в укладе вещей, в природе, в обычаях и нравах, имеет отношение к мудрости священника. Святое писание это их творение. А вся природа есть лишь исполнение писания. Нет иного источника добра, кроме священника. Все иные виды доблестей, например, доблесть воина, суть лишь иерархические производные от доблести священника.
. . . . .Вывод: если священник и вправду высший тип человека, тогда градация к его добродетелям должна стать шкалой ценностей всех людей. Ученые занятия, неактивность, бесчувственность, безаффектность, торжественность. Противоположность: низший вид человека.
. . . . .Священник всегда проповедовал только одну мораль: такую, при которой сам он воспринимается как высший тип. Он же сам создает и образ своей противоположности тип нечестивца. Всеми средствами делая его существом презренным и презираемым, он создает нужный фон для кастовой иерархии. Его панический страх перед чувственностью обусловлен еще и пониманием, что тут кастовый порядок (а значит, порядок вообще) подвержен наихудшей угрозе Всякая «вольность» in puncto puncti (в этом главном пункте) подрывает брачное законодательство на корню.
. . . . .Критика святой лжи. То, что ради богоугодных целей лгать дозволяется, неотъемлемо от теории любого священничества; предметом данного исследования должно стать, насколько это неотъемлемо от священнической практики.
. . . . .Как далеко заходят в своей благочестивой лжи священники? Тут надобно спросить, какие у них есть предпосылки для воспитания, какие догмы им приходится изобретать, чтобы этим предпосылкам соответствовать?
. . . . .Первое: они должны иметь на своей стороне власть, авторитет и безусловную достоверность.
. . . . .Второе: они должны иметь в своих руках весь ход природы, дабы все, что бы с кем ни случилось, представало как нечто, обусловленное их законом.
. . . . .Третье: они должны также иметь в своем распоряжении обширную сферу власти, недоступную контролю их подданных как то: меры наказания в загробной жизни, вообще все «потустороннее», включая, разумеется, знание средств и путей достижения блаженства.
. . . . .Им необходимо изъять из обращения понятие естественного хода вещей: поскольку же они люди умные и вдумчивые, они могут множество природных эффектов предрекать, разумеется, как результат молитв или неукоснительного следования их закону Они могут также предписать множество вещей абсолютно разумных, с той только поправкой, что источником этой мудрости им не дозволено называть опыт, эмпирию, а только откровение или плоды «сурового покаяния».
. . . . .Святая ложь, таким образом, принципиально направлена: на цель действия (на природную цель, когда познание ее разумом намеренно затушевывается; на моральную цель, когда в качестве цели выступает исполнение закона или богоугодность); на следствие действия (естественное следствие при этом толкуется как сверхъестественное и, для пущей убедительности, к нему присовокупляются обещания иных, недоступных контролю сверхъестественных последствий.)
. . . . .Подобным образом создаются понятия добра и зла, полностью отторгнутые от обусловленных природой понятий «полезный», «вредный», «способствующий жизни», «сокращающий жизнь»; понятия эти, поскольку уже измышлена жизнь иная, могут быть даже враждебны природным представлениям о добре и зле.
. . . . .Подобным образом создается, наконец, и пресловутая совесть некий внутренний голос, который соизмеряет ценность всякого действия и поступка не с его последствиями, а с намерением и с тем, как это намерение согласуется с «законом».
. . . . .Святая ложь, следовательно, изобрела карающего и воздающего бога, который в точности соблюдает законоуложения священников и именно их в качестве своих глашатаев и уполномоченных посылает в мир; изобрела потустороннюю жизнь, в которой только и мыслима во всем величии грандиозная машина наказаний, а для этой цели изобрела и бессмертие души; изобрела в человеке совесть как осознание того, что хорошо, а что плохо, как иллюзию того, что это сам бог говорит в нас, рекомендуя нам жить в согласии с предписаниями священников; изобрела мораль как отрицание всякого естественного хода вещей, как сведение всего происходящего только к морально обусловленному, а воздействие морали (то есть идею кары и награды) объявила всепроникающей, единственной силой, творцом любых перемен; истину объявила данностью, постигаемой в откровении, но совпадающей с учением священников, то есть условием всякого блага и счастья в этой и в той жизни.
. . . . .In summa: чем оплачено моральное улучшение мира? Отключением разума, сведением всех мотивов к страху и надежде (каре и награде); зависимостью от опекунства священников, от дотошного формализма, который притязает на то, чтобы быть выразителем божьей воли; прививкой человеку «совести», которая на место опыта и проверки ставит ложное знание: как будто во всех случаях уже заранее известно, что надо делать, а чего не делать, то бишь своего рода кастрацией ищущего и устремленного вперед ума и духа. In summa: наисквернейшее ущемление человека, какое только можно себе представить, под видом якобы «доброго человека».
. . . . .In praxi (на практике) весь разум, все наследие ума, изощренности, оглядки, которое является предпосылкой священнического канона, в итоге произвольно свелось к голой механике; только согласие с законом считается целью, высшей целью, других проблем в жизни нет; вся картина мира испоганена идеей наказания сама жизнь, с учетом того, что жизнь священника представлена в ней как non plus ultra (верх) совершенства, переосмыслена в клевету на жизнь и поругание ее понятие «бог» являет собой отвращение от жизни, критику и даже презрение жизни как таковой истина переосмыслена в священническую ложь, стремление к истине выродилось в изучение писания, в средство стать теологом
Комментарий