Флоридские рассказы

[Шефифон]

Ещё раз о любви

1.

Банан посадили первым. Только вы не пугайтесь уважаемый читатель.
Посадили не за решётку, а как обычно, в землю. Оно, конечно, здешнюю
флоридскую почву землёй трудно назвать. Песок песком. Хорошо ещё тёмный,
с примесью какой, а то и вовсе белый. Что в него ни ложи, ничего не держит.
А расти как-то надо. И верьте не верьте, а вот на этом-то разного рода песке,
всё и растёт. Вначале выбрали место посветлее, в землю подмешали перегной,
подсыпали удобрений (а как же?), от другого банана отрубили жирный отросток
с острыми листочками, (и непременно что-бы были корешки), прикопали его,
хорошенько полили, вот и расти себе. Банану то что? Его только поливай,
а с остальным он сам справится.
Тут бы нашему рассказу и конец, но так случилось, что возле банана, начала
расти папайя. Просто так, никто её не сажал, а она взяла и сама пошла расти.
А что здесь такого? Нашла, к примеру, курица какой нибудь плод от папайи,
и все косточки из него склевала. А потом случилось ей пробегать мимо, по своим
куриным делам, тут-то она одну с другого конца и выронила. Косточка упала,
и за комочком земли притаилась. Гусь проходил, на комочек этот наступил,
и косточку под ним придавил. А как вы думали? У гуся шея длинная, он себе под
лапы не смотрит. Всё по сторонам. Бывало, за ним кто нибуть гонится, так он
бежит, а сам назад таращится. И кто ему ни попадись, курица ли, утка, или кот
Кузька зазевался, всех с перепугу с ног посшибает. А тем более косточку какую
в песок вдавить. Пустяк.
Банан поливают, и папайе немного достаётся. Так они рядом и растут. Только
хотя и рядом, но не вместе. Банан-то, он от начала какой важный. Как принялся,
как пошёл расти. Раскинул свои широкие листья, только любуйся. А папайя? Да ей
чтобы мало мальский рост набрать, пару месяцев требуется. А до того, просто
росточек, травка неприметная. Только и смотри, что бы кто не наступил. Взять
ту же курицу. Всем известно для чего ей лапы даны, что бы ими грести. Вот она
везде и гребёт. Чуть только таракан померещился, всё кругом перероет. Курица
роет, а папайя дрожит. Она же её и саму может с корнем вырыть, или песком
с верхом закидать. Папайя хотя и боится, но терпит. Ей эта курица как приёмная
мама. Помните как она её сажала?
Гусь тоже хорош, давай тут топтаться. Того и гляди наступит. И зачем ему тут
топтаться? Что другого места нет? А папайя думает: «Трудно ему. Ну был бы
какой нибуть прудик. Он бы в нём поплавал, лапки свои охладил. Они у него
так зудят». А как прудика нет, папайя гуся и терпит. Он же ей как приёмный папа.
Да что там папайя, даже банану досталось. Дети бегали, слегка зацепили, он и
наклонился. Когда она увидела его, такого завалившегося и слегка увядшего,
и представила как больно его молодым, сломанным корням, то очень
расстроилась. Ей стало его нестерпимо жаль. Дело в том, что кроме их двоих,
никто больше рядом не рос. Он для папайи был ближе всех. Она его любила...

Банан однако поправился быстро. Садовник сразу увидел, детей пожурил для
порядка, а банан выпрямил, почву вокруг уплотнил, подложил навозу. Тот сразу
оживился, и стал расти как прежде, даже ещё быстрее. Вот бы и папайям так же
быстро расти, чтобы уже не дрожать и не бояться. Да только что тут поделать?
Папайи, они так сразу не растут. Такая уж ихняя доля. Ей только и оставалось,
что тихо радоваться на то, как быстро растёт банан. Хотя, садовник после этого
случая и её заметил, и огородил кругом сеткой, для спокойствия.

Со временем, она тоже подросла. Подтянулась, расправила свои листочки.
Они у неё как опахала, на длинных стебельках, резные. Протянула она их к
солнышку, к дождику, к небушку. Окружила себя своими нежными листьями,
как ёлочка окружает себя веточками. Оделась ими, словно в платьице. Сверху,
вокруг ствола, расцвели цветочки белые, как веночком, ими украсилась.
Побежали по ней ящерицы, засуетились в солнечных узорах. Никакой змей их
здесь врасплох не застанет. Трясогуска спустилась в её прохладу. Уж больно
хочется попеть свои трели. Пришёл и гусь, присел под ней отдохнуть. Раньше
все у банана собирались, а теперь и у ней всем отдых. Садовник остановился
и засмотрелся на её наряды. «Смотри как расцвела», - подумал он, - «надо теперь
навоза побольше ложить, что бы им обоим хватало».

Ложить побольше конечно можно. Да только вы меня извините, но я всё таки вам
объявлю, что эти бананы, эти бананы - они проглоты. Проглоты, и всё тут. Я вам
ещё одну умную вещь скажу, только вы пожайлуста не смейтесь. Знаете какое
самое лучшее удобрение? Самое лучшее удобрение это моча. Но что бы её
использовать, надо одну часть мочи, с семью, восемью частями воды разбавлять.
Иначе, она может растение попалить. Так вот банану, можно прямо не разбавляя,
прямо в его утробу, чистую мочу так и лить. Он, как чайка океанская, всё проглотит.
Вот какая у него жадность.
С самого начала, этот банан стал папайю всячески притеснять. Послал свои корни
вширь и вдаль, как какая нибудь держава посылает по всему миру свои корабли.
И всё что эти корни ни найдут, всё прибирают, всё домой, всё для себя.
И какой прок от того, что садовник теперь стал больше навоза ложить? Всё равно
банан всё под себя подгребает. А папайя и этому довольна. Довольна оттого, что
через её долю и банану много достаётся. Он ведь какой большой. От него уже
куча отростков, скоро выше его самого станут. Попробуй прокормись.
Она его любит и кормит, а сама уж как нибудь. Что ей остаётся, того и хватает.
Вот и птицы домашние стали чаще под ней собираться, что бы поваляться в
пылючке и подремать. У неё хорошо, просторней. А птица, она без подарка не
уходит. Уж чего-чего, а удобрений всегда после себя оставит...

...Выросла папайя, окрепла. Цветочки её уже не цветочки, а детки - плоды.
Округлились, налились как молодые груди. Садовник подойдёт, потрогает.
Проверит, не спеют ли. Погладит стройный ствол. Когда поспеет, фрукт у папайи
крупный и жёлто-оранжевый, как небольшая, продолговатая дыня. Сверху тонкая
кожица. Слегка пальцем надавить, и она поддалась, разошлась и открылась сочная,
сладкая, мягкая плоть - всем на радость.
«Всем» то есть, если эту папайю раньше «всех» дятел не нашёл. А то ж, дятел это
птица особенная. Очень может быть, что когда он созидался, ангел который его
проектировал, то ли в то время прихворал, то ли с инструкциями запутался. Это же
надо, чтобы птице иметь способность долбить без разбору всё, что ей под клюв ни
попадётся. Так долбить и сотрясение мозга не получить, надо что бы вместо мозга,
вся голова была сплошной костью заполнена. Говорят даже, что два зоолога как-то
побились об заклад, спорили: что у дятла тяжелее, душа или мозги? Так вот, душу
взвесили, а мозг так и не нашли. И такой дятел повадился чуть ли не каждый день
прилетать и фрукты у папайи клевать. И хотя бы в одном месте клевал, так нет.
Дятел, он где ни встрянет, там и клюёт. Замучил её совсем. Тут бы ей самое время
рассердиться или хотя бы обидеться. А она думает: «Это он из-за жажды меня клюёт.
Давно зима, сколько времени уже дождя нет. Ему горемычному и клювик-то негде
увлажнить»...
Люди добрые, помилуйте, ну разве так можно? Да если бы на месте этой папайи,
к примеру помидор был, он бы этого дятла давно бы взял, вы уж простите, взял и
проклял. Да, проклял. Сел бы дятел на него, в очередной раз клевать, а он бы в
сердцах и подумал: « За то что ты, мерзкая птица, вот так меня по язычески, без
разбору клюёшь и всячески пытаешь, за это, чтоб ты дятел сдох!» И как только бы
он так подумал, кот Кузька, тут как тут, этого дятла в свою пасть: цоп! Ну а если
Кузьке попался...

[Шефифон]

2.

Тут надо вспомнить, что у садовника в семье, жили молодой, рыжей породы кот
Кузька и кошка его родившая - всех цветов, без породы, без имени - Кузькина мать.
И этот Кузька ни в чём охотнее не проводил время, как в ловле птиц, крыс и даже
зайчат, и преданию их последующей инквизиции. Отлежится себе на хозяйской
кровати, корча саму невинность и доброту, а затем пойдёт, поймает себе жертву
и будет кусать, колоть когтями и играть с нею в догонялки доколе в жертве не
останется последний вздох, и потом её придушит. Кузька, видите ли, жил на особом
положении, так как был выбран один из шести котят, за свою чисто рыжую, без
порока, шерсть. Правда там был ещё один рыжий котёнок, но он сдох, а Кузька
остался. Будучи ещё молодым, он поймал крысу, и увидев, что это понравилось
садовнику, начал ловить всё что можно. И не только ловить, но и мучить. И хотя
садовнику это уже совсем не нравилось, Кузька упорно продолжал, теперь уже
следуя своей дикарской натуре. Он имел твёрдую веру, что даже если садовник не
подаёт виду, внутри он всё равно одобряет. Кузькина мать этой веры не разделяла,
и ничем таким не занималась, а только иногда ловила ящериц, да и то чтобы потом
отдать их курам. На этой почве, они друг с другом не сообщались. Иногда, Кузька
шутя наскакивал на неё из засады, а она на него за это шипела.
И вот хотя папайя дятла не проклинала, Кузька всё же его подстерёг и поймал.
Когда она увидела, что дятел попался, и что теперь его ждёт неминуемый,
мучительный конец, она от отчаяния чуть не завяла. Разве это справедливо, чтобы
невинная птица так погибла? Да, невинная. При всех дятловых выходках, папайя
никогда его не обвиняла, а только думала: «Он же не виноват, что дятлом
родился». Дятлу же ничего не оставалось, как только всецело приготовиться и
приложиться к своему народу, то есть принять мучительную смерть, каковую, он,
памятуя о своём образе жизни, всегда и ожидал. Ему было хорошо известно, что
Кузька от своих правил ни на йоту не отступал, и если кого поймает, непременно
прикончит.
Да только, пока Кузька зажав дятла в зубах, жмурился от удовольствия, растеряв
обычную свою бдительность, сзади подбежала индюшка и клюнула его в затылок.
Она это любила делать, если предоставлялась возможность. Кузька от
неожиданности пасть и раскрой, а дятел выпорхни. Так и улетел, с концом. А папайя,
увидев, что тот выжил, совершенно успокоилась и даже посвежела, как от дождика.

За всей этой суетой, никто не заметил, что банан тоже расцвёл.
Оно и дивно. Об этом банане только и делали, что болтали. Спорили, цветут бананы
или не цветут. Кто-то дознался, что банан, мол, трава. А у травы какой цветок будет?
А кто-то слышал, что хоть у него цветок и один, но какой-то там замечательный,
чуть ли не волшебный. И надо же так, вроде и известно было, и многие ждали, а
когда зацвёл, прошляпили. Да что там, разве обвинишь? Ну вышел он в самом деле,
ну как бы и большой, как бы и красивый. И вправду один. Бордовый тюльпан?
Нежная роза? Нераскрывшаяся лилия? Не определить. Вышел и сразу скромно
наклонился, спрятался за надёжные листья. Посмотрели, покивали, что тут
волшебного? Забыли про цветок. Только пчёлки жужжат, заправляются от него
щедрым нектаром. У них и у папайи праздник.
«Какой огромный цветок», - восхищается она любя, - «хорошая из него гроздь
бананов вырастет»...

...Если вам кто нибуть скажет, что в южной Флориде тропический климат, вы вот что
сделайте. Вы этак скромно улыбнитесь и отведите глаза. Климат то может и
тропический, вот даже бананы с папайями растут, да только этот, как его называют
«кусочек рая», время от времени, незванно и вдруг, посещает смерть. Видите ли,
всем этим бананам и папайям или манго каким, всем им, ну никак нельзя замерзать.
Им бы только лишь греться на солнышке круглый год, дождя побольше. Но если
нечаянно мороз прихватил, тут и душа вон. Яблоня или слива какая, так те от мороза
только крепчают. А нашим только услышать «около нуля», прощайся с белым светом.
То есть, если ещё услышать и успеть попрощаться. Смерть то, она ведь себе рекламы
не делает, та ей без надобности...

Случилось, ночь как ночь. И звёзды как звёзды, только ближе, любопытнее.
И замолкает север, и тишина сменяется тишиной. И принарядилась смерть
заморозком, белой мантией, и вышла, чтобы так же наряжать деревья, кусты и траву,
приглашать на свой бал. И не хотели идти, и она сердилась.
Садовник тоже вышел, спасать что можно спасти. Ходил и накрывал тёплыми
покрывалами тех, кто послабее, кто помоложе, позначительней. Тех, за которых,
когда они были ещё саженцами, было больше заплачено. Папайя от всего сердца
верила, что он и её накроет. Вот, у неё всё ещё сахарные плоды поспевают. Но он всё
проходил мимо. Где ж на всех покрывал то напасёшься? К тому же, за неё никто не
платил, он сама выросла. Было бы ещё авокадо или лонган какой, ну а если всего
лишь папайя... Как говорится, Бог дал, Бог взял.
Вот так походил, походил, и ушёл к себе, в дом. Банан тоже не накрыл, пусть так
выживает. А что ему сделается? Он может себя своими листьями-лопухами, как
шубой укутать. Даже если и подмёрзнут, новые отрастут. Главное чтобы ствол в тепле
был, и ещё цветок...

...И становилось холоднее папайе. И смотрела она на дом, на слабый свет в окне,
и на тени людей. И думала, что садовник просто не заметил её в спешке, или
призабылся. И надеялась, что он непременно вспомнит, и выйдет, и накроет её,
и спасёт как и других. И согревала её эта надежда...
А банан старался как мог, сжался, сгорбился, спрятал свой цветок и себя под
плотным одеялом листьев. И была теперь возле папайи большая, посеребрянная
куча мятой травы, невидящая и неслышащая. Осталась папайя одна.
И подошла к ней смерть и спросила:
- Не холодно ли тебе папайя? Не замерзаешь ли ты?
- Замерзаю, - ответила папайя, - Согрей меня своей милостью.
- Что есть милость? - сказала смерть.
И погас свет в окне дома, и вместе с ним, у папайи погасла надежда, которая её
согревала. И вышла из неё душа. Вышла и заискрилась величественно на морозе,
не ведая о морозе. И смотрели звёзды...

В то время, проходил мимо ангел и увидел как выходила из папайи душа. И сказал
ангел банану:
- Взглянь близ себя.
Банан очнулся, вдруг, как от сна, и взглянул, и вот рядом папайя, и смерть
набросила на неё марлю инея.
«Странно это», - подумал банан.
Он вспомнил папайю, ту, на которую никогда не смотрел, ибо она была
неприметной. Вспомнил, как с самого начала, чтобы он её заметил, тянулась она
вверх, стараясь поспеть за его стремительным ростом. Как сострадала она ему,
когда дети чуть было не выкорчевали его, и как её нежные, поддатливые корни
уступали место его сломанным корням, чтобы тем напитаться от навоза, укрепиться
и быстрее зажить. Как любили собираться под ней домашние птицы, вспомнил и
дятла... И ещё, как искренне восхищалась она его цветком, и как ещё совсем недавно
от неё прилетало и грело слабое тепло, подобно дыханию далёкой свечи. И вот уже
не было тепла, ибо она умерла, и одиночество странно и печально...

И выпрямился банан, и протянул свои израненные льдом листья, и обнял ими папайю.
И согрел её теплом своего цветка, которое было в них. Цветок же обнажился и втотчас
потемнел. И когда тепло цветка объяло ствол папайи и её плоды, то пришлось
возвратиться в неё душе её. И ожила папайя и видит, что банан укрывает её, и что
цветок совсем раскрыт на холоде.
- Как же твой цветок? - спросила она жалобно, - Он же умрёт.
- Смотри сколько у меня отростков, - ответил банан, - Мой цветок хотя и умрёт, но в
каждом из них оживёт. Если же умрёшь ты, умру и я.
И было им тепло вместе, банану и папайе. Она его любила.


А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

2015

[lubow.fedorowa]

Евангелизо

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.

Куда девали Артемиду?

[Шефифон]

Когда деревья болтают (рассказ второй)


1.

Собрались как-то деревья и кусты посидеть и поболтать... Кто-то спросит: как такое? что
такое? А вот никак! И ничего здесь такого. У деревьев какая жизнь? Стой себе на одном
месте весь день, и только и заботы, что следить, как-бы сосед своими ветками солнце не
прикрыл. И если вдруг нашлась мало мальская возможность поговорить, лишний раз
никого приглашать не надо.
Как обычно, болтали кто о чём... Всё больше ни о чём. Стало известно, что кот Кузька,
после случая с дятлом (описанном в первом рассказе), совершенно разобиделся, и
даже не на то, что индюшка так удачно клюнула его в затылок здесь надо понимать,
дело взаимное, а вот заметил как многие деревья радовались тому, что дятел утёк.
Кузька и раньше, всё свободное время дремал. И почитал признаком наивысшего
достоинства, быть на всяком месте найденым спящим в невообразимых позах, да ещё так,
чтобы о него спотыкались. А тут и вовсе, влез на хозяйскую кровать и зарёкся оттуда никогда
не слазить. А этих, пущай дятлы клюють и зайцы грызуть. Крепко расстроился.
- Ишь обиделся изверг, - говорила китайская роза, - А зайчик, которого он давеча душил,
не обиделся?
- И как его садовник до сих пор терпит? - вторил ей кокос.
- Кровожаден до неприличия, всем ясно, - вставил персик, - Но должен вам заметить, что
если бы не Кузька, нам бы от этих дятлов и им подобных, спасу бы не было. Ежели их не
стращать, они всякую совесть растеряют.
- Хорошо ты сказал брат, - поддержал нектарин, - Их только страхом. Вспомните папайю.
Уж сколько над ней тот дятел поизгалялся.
Вспомнили папайю.
- Да, досталось ей бедняжке, - сказала китайская роза,- А тут ещё мороз прихватил. Насилу
выжила. Даже слышала; со смертью разговаривала...
- Предрассудки, - сказал кокос.
- Может и предрассудки... А банан то, всю жизнь важничал, а как сжалился над ней.
Прикрыл её, и даже цветка не пожалел. Однако полюбил её...
Все посмотрели на банан. Он был здесь, пришёл, но по большей части молчал, болел.
- Авокадо то где? - спросил кокос.
- Он теперь прячется, стыдно ему, - ответила китайская роза, - так обмёрз, что ни одного
живого листочка не осталось, всё облетело. Остался голый, совсем как в тот раз, когда его
ещё молодым, олени объели.
- Это надо же. А ведь хвалился, что ему никакой мороз нипочём.
- А ты не хвались, чтобы потом стыдно не было.
- Да, с морозом не шути, - согласился кокос, - слышали, что с нашей звездой то случилось?
С этой, как её... всё забываю... карамболой. Садовник её перед тем и полил хорошо,
и утеплил, и всячески беспокоился, а всё равно так околела - точно мумия. Так и стоит:
снаружи - вроде как была, а внутри - еле тёплая.
- Я вам так скажу, - поторопилась китайская роза, - У этой карамболы не всё чисто. Что-то
за ней имеется. А иначе, разве до такого бы дошло? При таком-то уходе...
Есть за ней что-то, есть...
Вот так и болтают деревья, всё больше ни о чём...
Тут кактус возьми и спроси:
- А всё таки интересно, зачем нас садовник здесь всех насадил?
Китайская роза, без которой, как уже стало небезизвестно читателю, ни одна тема не
начиналась и ни одна не заканчивалась, тут же спохватилась:
- Тебя то, ёжика, известно зачем. Что бы ты ему пальцы колол, когда он вокруг тебя траву
дёргает.
Все давай смеяться. Над кактусом дозволялось смеяться всем. Он стерпит.
- Что ты, сестра? - ответил кактус, - Я же ненарочно колюсь.
- Какая я тебе сестра? - хохотала китайская роза, - У меня и колючек то нет.
- Неужто и на языке нет колючек? - поддразнил её кокос.
Роза вдруг рот и закрыла. Все опять смеяться, только уже не так дружно. Кому охота
уколоться? Что если и впрямь на языке шипы? Должны же быть у розы где то шипы?...


2.

По некотором их смехе, шуткам, намёкам и поддразниваниям, впрочем незлобливым
и привычным, встал наконец манго, расправил свои густые ветви, и сказал:
- Друзья! Всем вам известно, что садовник посадил меня первым, причём не где нибудь,
а возле дома, там где полуденное солнце нагревает заднюю стену, отчего в его спальне,
да и во всех комнатах, к вечеру, становится очень душно. Мы знаем, какое у нас тут солнце,
и какая жара круглый год; так, что даже оливки, хотя с нами и растут, но никогда не цветут.
Теперь же, должен вам с полной уверенностью сказать, что именно для этой цели, то есть
для того, что бы ему было где голову преклонить, и в прохладной тени наших листьев от
своих трудов отдохнуть, для этого он нас всех и насадил.
- Хорошо сказано, - тут же поддержала его мачмала, - лучше не скажешь! Вот и птицы в
наших ветвях укрываются, чтобы садовнику попеть. А где им ещё петь?
Банан вспомнил о своих прежде необъятных листьях; как они благородно, словно паруса,
качались на ветру, и как домашние птицы под ними сидели, любили отдыхать, и так любили,
что куры даже начинали нестись между его отростками...
Пожалуй, и я соглашусь, - сказал он, - это чтобы от жары укрыться... да...
- Ну что вы болтаете? - возмутилась китайская роза, - Вас послушать, так в тени кактуса, под
его колючками, сможет не только садовник поместиться, но и слон со всей своей роднёй.
Все переглянулись. Какой такой слон? Никакие слоны в южной Флориде не водятся.
Китайская роза же была родом из какой-то там асии, и наслышалась много всего мудрёного,
из чего, любила вставлять в разговоре, чтобы слушащие не отвлекались.
- Неужто вы не замечаете, - продолжала она, - как садовник чуть ли не каждый день ходит
по саду и останавливается перед каждым из нас, чтобы посмотреть и полюбоваться. И теперь
я вам скажу вернейшую и неоспоримую истину, что только лишь ради нашей красоты, чтобы
свой глаз радовать, он нас всех насадил. И если кто нибудь посмеет на это что-то возразить,
то я вот что сделаю: я в ту же секунду заткну мои уши, чтобы мне не слышать никакой
глупости, и чтобы всякие такие пустые слова проходили мимо них не задерживаясь, и
уходили во вселенскую пустоту, где их никто не найдёт; благо наш Создатель потрудился
и сделал достаточно места, чтобы им там затеряться!
Как только она так сказала, все лилии тут же закричали от восторга и захлопали в ладоши.
Так же и другие цветущие деревья и кустарники, коих здесь собралось немало, одобрительно
зашумели. Тут был один декоративный гранат, который от рождения, пыхтел, пыхтел,
и никак не мог произвести на себе ничего толкового, кроме ярко-красных, хорошеньких
цветочков. Он теперь умилялся и плакал:
Так вот оно что..., вот оно что....
Банану представился его прежний цветок такой крупный, крупнее всех, и он тоже закивал
в согласии...
Потребовалось некоторое время, чтобы шум утих, после чего, слово попросил инжир.
- Позвольте мне сказать... Наша роза, которую мы все любим, и не только за её красоту
(коей она нас всех покорила, и без всякой на то своей вины, ибо как может быть повинен
кто-то в том, в чём он заслуженно родился), но и за её всегдашне доброе к нам расположение,
с присущей ей убедительностью разъяснила, на примере кактуса, что мы здесь посажены не
для того только, чтобы тень давать. В свою очередь добавлю, что в тени колючек кактуса
(ты уж брат извини), не только садовник или какой-то там слон (да ещё с роднёй) не укроется,
но, простите, и стрекоза. Далее, из сказанного розой, мы узнали и с превеликой
благодарностью приняли, что для садовника, в частности для его ока, так же очень важен
внешний вид сада, так сказать, извините что употреблю, эстетика и уже упомянутая здесь
красота. Должен же теперь заметить, и не в целях оспорить, но поправить, и даже не
поправить, но дополнить, что согластно своей же логике, роза должна была признать
(и не признала не вследствии преднамеренности или умысла, а от невинной своей
торопливости, чистого рвения поскорей вразумить нас), что если кактус, ввиду его
особенности, не был посажен для тени, то с таким же успехом, вряд ли он здесь растёт,
чтобы им любоваться. Это не сказать, что кактусом никак нельзя любоваться. Но что для
полного понимания кактусовой красоты, требуется этакий утончённый вкус, так сказать,
чувство стиля, и соответствующее воображение. Тут надо быть, если позволите, каким
нибудь Пикассо. Нам же хорошо известно, что садовник, если такими характеристиками и
обладает, то совершенно их не рекламирует. А кажется человеком простым, иногда даже
грубоватым; по театрам и галереям не ходит, и к тому же, имеет красную шею.
Примите это во внимание, и осмелюсь вам напомнить, что большинство из нас, в дополнение
к способности давать благословенную тень, в которой и птицы небесные укрываются,
в дополнение к прекраснейшим цветам и листьям, украшающим весь двор и всю землю,
ко всему этому, имеют ещё различные плоды. Всякого рода сочные, ароматные, сладкие,
кислые, сладкие с кислинкой, горькие, терпкие, вяжущие, освежающие и тому подобные
плоды... И будет ли так уж безрассудно предположить, что ради вот этих самых плодов
(не умаляя других достоинств), для укрепления, увеселения, и всякой пользы своей душе,
для этого, садовник нас всех насадил?...
Все посмотрели на китайскую розу. Она свои уши конечно же не закрывала и уже совсем
успокоилась.
- Эка завернул, эка настроил, - сказала она, и её глаза необычно блестели, - Вот за это я тебя
люблю, и не только тебя, но и всех вас люблю... Конечно плоды нужны! Как вы думали без
плодов то?!
Поднялся шум, какого ещё не было от начала разговора. Опять давай галдеть, дразнить друг
друга, спорить у кого больше тени, или кто красивее, или чьи плоды садовнику всех любимее.
Банан уже забыл свои недавние невзгоды и теперь доказывал, что ценность фрукта, мол,
определяется весом, и напоминал, как садовнику иногда нужна тачка, чтобы перевозить
банановые грозди. Манго, у которого в придачу к густой тени ещё и замечательный фрукт
(пожалуй слаще и приятней всех), теперь молчал и снисходительно улыбался. Китайскую
розу, однако, было слышно громче всех. Она всё не унималась:
- Инжир то как завернул. У кактуса, мол, ни тени, ни вида. Так что, получается у него плоды?
То есть, зачем же его сажать? Я вам так скажу, если наш садовник начнёт у кактуса иголки
жевать, то это будет уже не садовник, а какой-то тропический лось!
Опять все смеялись, да и не смеялись, а радовались. Радовались, что заморозок прошёл и уже
больше не будет, что оросительная система почти закончена, что обрезка на носу, и что
садовник опять начал развозить стружку и удобрять.Кактус смеялся и радовался со всеми.
И молчал. А что можно сказать? Всё верно. Какие у кактуса плоды?...




3.

Тут был ещё другой инжир, не тот, который уже брал слово. Хотя инжиром он себя не называл,
а услышал где-то, что правильнее будет назваться этаким подсластённым именем -
смоковница. Это имя ему очень нравилось, и он стал от всех требовать, чтобы под ним только
к нему обращались. И как никто не хотел его так называть, то он ни с кем не общался. Однако,
он всё же любил крутиться между деревьями, и часто приходил на такие беседы, послушать.
Теперь же, среди всеобщего веселья, он решил поделиться своею мудростью и говорит:
- Ну что вы все радуетесь, глупцы?! Нафантазировали себе здесь, навоображали, а очевидного
не видите. Разве вы не видите, что садовник часто палит костры? И что же вы думаете в них
горит? Чтобы костру гореть (да ещё так весело, как в последний раз), нужно в него какое
нибудь дерево бросить. Я это сразу понял, как только он меня посадил. Я понял, что садовник
человек жестокий. И я сказал, что не увидит он от меня никаких плодов, потому как почём я
знаю, что он и меня не для огня насадил? А вы тут хва́литесь кто чем, а сами то и не знаете,
что вам так же гореть как и другим прежде вас...
И от этого слова смоковницы, смутились все деревья, кусты и трава. И не говорили уже
больше, и затихли...
День уже преломился, и садовник подождав пока солнце бросило наконец раздумывать в
зените не помедлить ли мне здесь, и не попалить ли вконец эту несчастную землю, и
начало своё стремительное падение к горизонту, вышел пройтись по саду.
Что-то необычно тихо и душно сегодня, ни ветерка, - подумал он, глядя на застывшие
деревья. Присяду, пожалуй, в тени манго. Он сел и вгляделся в листву дерева, не запоёт ли
трясогуска? Но было душно и неуютно даже в тени манго, неудивидельно, что капризная
птица молчала. Он обвёл глазами сад. Оливки, как обычно, серебрились на солнце, и впереди
их, китайская роза со своими восхитительными алыми цветами, которые были настолько
красивы, насколько короткую жизнь имели. Ибо они рождались, и росли, и достигали
совершенства, и умирали за один день. Но сегодня, не было цветов. Здесь же рос инжир.
Садовник встал и подошёл посмотреть, нет ли на нём плодов. Там было несколько плодов, но
пара муравьиных семей уже тоже нашли их, и они теперь спорили: кто хозяин.
Садовник мог ещё вмешаться в их спор, и заявить своё право на эти плоды, то есть, стряхнуть
этих наглых муравьёв туда, откуда они приползли, но он не захотел ссориться (ибо то были
огненные муравьи) и отправился назад, в тень манго.
Он обогнул кактус, который рос тут же, возле дома.
Люблю я этот кактус, - подумал садовник, усаживаясь на своё место, - "С тех пор как посадил
его и полил один раз, не требует он ни воды ни пищи, не боится ни жары, ни мороза, всегда
доволен тем, что имеет. Правда бывает уколет, ну, так что ж? Когда я его сажал, то знал, что
колючий".
Кактус же сказал так: "Ты взял меня из пыльной земли, земли сухой и морщинистой. И принёс
в землю тёплую, и посадил под солнцем чистым, палящим, в укрытии из мудрых гроз.
Чтобы мне смотреть на запад, на молодые оливки, на изменчивые облака на багровом небе,
и ожидать закат. И во все дни, которые отведены мне на этой тёплой земле, не перстану я
благодарить за неё."
***
Заметил садовник и смоковницу, и пошевелился было проверить и её, но потом вспомнил,
что на ней никогда не было плодов.
"Вот уже три года, как я посадил это дерево. И вырывал вокруг него траву, и поливал, и
навоза с избытком... И вот, нет на нём плода... Сегодня же вечером спилю его! Будет на чём
шашлык пожарить.


2016

[Шефифон]

Как рыкающий лев (рассказ третий)

Индюшка Дженни наконец выходила своих индюшат и была свободна заниматься любимым делом.
Ходила по обширному двору и всматривалась в траву: не зазевался ли где какой кузнечик,
чтобы его поймать и склевать? Дело это было хотя и интересное, но трудное, ибо во дворе,
зевать для кузнечика представлялось крайне вредно, и поэтому, зевающих из них почти не осталось,
а те что остались, совсем отказались зевать. А тут на их голову ещё добавились подросшие индюшата,
которых Дженни, будучи хорошей мамой, старательно научила кузнечному и всякому другому жучьему
ремеслу. А то, что она была хорошая мама, Дженни доказала когда ей пришлось ещё и выручать
своих индюшат, когда пёс Тузик, в следствии своей обычной безалаберности, забылся и решил за ними
погоняться. Дженни, по какой-то случайности, оказалась в это время за высокой загородкой, отдельно,
и не сразу смогла вмешаться. И когда наделав довольно шума, она наконец перелетела через
загородку и бросилась на Тузика, то вышла забавная сцена: убегающий и отчаянно голосящий пёс
Тузик и индюшка Дженни, словно самолёт, грозно над ним парящая. Если бы ей в это время приставить
пулемёт, она бынепременно из него Тузика и расстреляла. Причём, имея натренированное всякими
букашками зрение, ни одной пулей бы не промахнулась...

Тузик, конечно, никакой опасности для индюшат не представлял, и вообще никому никакой опасности
не представлял, а представлял опасность лишь самому себе. Когда он был ещё щенок, вздумалось ему
попробовать подружиться с двумя курами, на что те ответили с крайним недоверием. Они терпели раз
или два, когда он бегал вокруг них всячески заигрывая, скалясь и хлопая ушами, а потом вдруг
кинулись и стали его клевать, прихватив с собой и петуха. Курица же, когда приходит в ярость,
напускает на себя решительно устрашающий и жуткий вид. Топорщит перья, отчего кажется в три раза
больше, и способна напугать кого угодно, не то что Тузика. Тот, найдя себя атакованным курами и
обезумев от страха, не придумал никакой другой защиты, как упасть на спину, задрать все четыре лапы
к небу и истошно кричать нечеловеческим голосом, взывая к своему собакиному богу, чтобы если
таковой окажется, явился и спас его из этой отчаянной передряги...
(Тут было бы правильней написать, что Тузик кричал «несобачьим» голосом. Но так никто не пишет.
Вот и приходится писать «нечеловеческим», то есть «сильно кричал».)
И вот хотя его бога поблизости не оказалось, но зато рядом оказался садовник, который услышав
Тузикин крик, прибежал и насилу его от кур с петухом отбил. Позже, Тузик уразумел, что падать на спину
и задирать лапы кверху, не совсем спасает, однако же, громко голосить при любой такой неприятности
продолжал, что и делал убегая от Дженни

Впрочем, всё это осталось позади, индюшата выросли, и Дженни теперь была свободна, как бы не при
делах У неё даже как-то случилась возможность подкрасться и клюнуть кота Кузьку в затылок, когда тот
держал в своей пасти дятла. Кузька то тогда дятля и выпустил, о чём потом много болтали
А ещё, она любила ждать того момента, когда садовник выходил во двор, чтобы подбежать к нему и
потереться рядом, в надежде, что он возьмёт её на руки, а она при этом повозмущается и попричитает
Садовник брал её на руки, прикидывал на вес. «Хорошая», - думал он, - «Достаточно жирок нагуляла.
Пора резать, а то как бы не погибла».
И так он всегда думал, когда брал её наруки, ибо он знал

продолжение следует

[Шефифон]

...Вечером, вся домашняя птица собиралась в курятнике. Курятник этот был «временный», этакий
три на три закуток, с четырёх сторон огороженный крупной металлической сеткой рабицей и накрытый
шифером. Однако же, он запирался на щеколду. Все там собирались, и после коротких споров, иногда
довольно горячих, усаживались кто где на приготовленных лесенках и жёрдочках. Места хватало всем,
но домашние птицы никогда просто так, тихо и спокойно, на ночь не угомонятся, а будут всегда
спорить кому где сидеть. Вся домашняя птица, как известно, имеет в высшей степени сквернейший
характер. Любая курица если за день пребольно не клюнет кого нибуть слабее, к вечеру, впадёт в
глубокую депрессию. Самый же слабый, как не имея никого клюнуть, и сам натерпевшись тумаков,
засыпает не раньше, как помечтав, что рано или поздно, и для него появится кто нибуть слабее, и тогда
уж, он вдоволь его поклюёт. Но после этого все успокаивались, усаживались и начинали гадать: не
забудет ли садовник сегодня придти и запереть курятник? Садовник же никогда не забывал, и исправно,
после того как становилось темно, приходил, проверял все ли на месте и запирал. И делал он так всегда,
потому что знал
Правда иногда садовник доверял птицам, торопился или забывал взять фонарик, и хотя и запирал, но
всех не считал. Дженни, смекнув, повадилась, когда начинало темнеть, залетать на крышу сарая и
таиться там, в надежде, что он её не заметит. Он, в самом деле, пару ночей подряд не замечал, но потом
проверил и не досчитавшись, начал искать. Увидев, что она на крыше, он нашёл длинную бамбуковую
палку и сердито согнал её вниз, так что ей пришлось с воплями прыгать на землю, в темноту.
На следующую ночь, она по наивности подумала, что он снова перестанет считать, но у него и палка уже
была приготовлена, и Дженни хорошенько досталось, когда она, нежелая прыгать вниз, бегала с одного
конца крыши на другой. Ей таки пришлось спрыгнуть и забежать внутрь сарая и усесться со всеми.
«Надо бы ей крыло подрезать», - думал садовник направляясь обратно к дому. Он так всегда думал, когда
сгонял её с крыши. Он знал

-И что тебе вздумалось на крыше прятаться?- спросил петух.
-А зачем ему нас запирать? - огрызнулась Дженни, - Можно подумать мы хотим убежать.
-Запирает, значит так нужно, - рассудительно заметил петух, и эта его рассудительность и степенность
больше всего раздражали Дженни.
-А причина какая? Причина должна быть, - она толкнула в бок индюка.
-Кто? - индюк успел задремать.
-Да что нам до причины то? - продолжал петух, - Какая бы она ни была причина, а ночью всем спать
полагается.
-Спите, спите, так вы всё проспите, - ворчала Дженни, - Вы тут сидите, и под своей крышей ничего не
видите. Не знаете какое у нас ночью небо красивое. Таких ярких звёзд мало где сыщешь. Я хоть за эти две
ночи налюбовалась.
-Как же не видим то? - удивился петух, - Да через эту сетку всё небо видно, вот пожайлуста, смотри...
Сетка в самом деле была крупная и практически не заслоняла вид.
-И заключённому через решётку солнце видать, да только светит ли оно ему? - умудрилась ответить Дженни.
Петух фыркнул, подвинулся на своей жерди и прислонился вплотную к тёплой проволке.
-Прекрасный вид и сетка совсем не мешает- сказал он, таращась одним глазом наружу.
-Одним глазом смотреть это как одной лапой грести, много ли нагребёшь? -Дженни уже решила подшутить
над степенным петухом. Тот опять фыркнул, без труда просунул голову сквозь сетку и уставился двумя
глазами в звёздное небо.
Южное ночное небо, в самом деле, очень красиво и теперь оно притянуло его своим древним блеском.
Он задержался, как если бы увидел в первый раз, и понаблюдал какое-то время, ошеломлённый величием и
стройностью созвездий. Когда же он втянул наконец свою голову назад, то в его глазах всё ещё отражалось
равнодушное сияние белых звёзд (так что он не мог видеть), и он достаточно глупо и смешно блымал ими,
переводя взгляд с одного на другого. Дженни весело захохотала, да и все, кто ещё неспал, засмеялись.
Петух махнул на них крылом и уселся на своё любимое место. Дженни, довольная собой, тоже устроилась
на ночлег

продолжение следует

[Шефифон]

...Трудно сказать, что больше любила Дженни - ночное небо или возможность рано утром слететь
с крыши и подобрать оставшуюся с вечера кукурузу.
Когда, к концу дня, садовник кормил птиц, все из них поспешно сбегались на кормёжку и
неизменно устраивали сцену, со всякою драмою, толкая и клюя друг друга, причём каждый считал
себя самым голодным и верил, что если он не выхватит из под клюва ближнего зёрнышко или
семечку или крошку, то непременно умрёт голодной смертью. В этой ежедневной постановке,
индюк всегда исполнял главную роль; носился от одного корытца к другому, и любого на пути
отшвыривал налево и направо как ледокол отшвыривает от себя куски льда. Так же и другие,
насколько позволял им статус, пихались и вытесняли всех кто незначительней, чтобы самим
поскорей наполнить зобы, и при возможности, клюнуть меньшего, раз уж тот попался под клюв
Какой нибудь сердобольный читатель здесь может задаться вопросом: и зачем же всем этим птицам
так непрестанно злиться? Неужто не хватало еды? Еды то хватало и даже оставалось, но тут
надлежит понаблюдать и поразмышлять.
Любая курица, она, в течении дня что ни найдёт, то и склюёт. При этом, никогда не задумается о
происхождении найденного. Того же самого червяка проглотит впопыхах, как есть, со всем, что на
него налипло, лишь бы никто не заметил.
Такой диеты не пережить если в своём строении не опираться на крепкую конституцию, в
особенности, что касается статьи пищеварения Но даже и при наличии таковой, всякое их
пренебрежение и неразборчивость в еде должны приводить к частым расстройствам желудка.
Отсюда и их всегдашняя вредность. Вот такое наблюдение...
Так вот, вечером все всегда наедались и привычно разбредались кто куда, чтобы пока светло,
порыться под деревьями, авось повезёт перед сном откопать на дессерт таракана. Ночью же, когда
этот сон прерывали бесконечные и невпопад крики петуха, каждый вздрагивал от своей дрёмы,
вспоминал, что в чашках ещё осталась кукуруза, и надеялся первым до неё добраться, как только
садовник утром отопрёт дверь
Дженни же поразмыслила, что вместо того, чтобы со всеми, спозаранку, толкаться и биться о сетку в
ожидании когда садовник откроет, не лучше ли будет на ночь оставаться вне, на свободе, а чуть свет,
первой и без суеты, лакомиться кукурузкой, которой в самом деле оставалось не так много
Возле курятника росла большая сосна, и следующим вечером, Дженни поднатужилась и взлетела на
неё, на высокую ветку.
Садовник пришёл запирать, и не нашёл её ни в курятнике, ни на крыше. Он стал озираться и увидел,
что она сидела на сосне, среди мягких иголок, да так высоко, что и палкой было не достать. Он подумал,
и как уже совсем темнело, решил оставить её там где была.
«Давно надо было ей крыло подрезать», - досадовал он, направляясь к дому

продолжение следует

[Шефифон]

...Тут надо вспомнить, что раньше было время, когда садовник не запирал курятник.
Дверь всегда была открыта, как если бы её вовсе и не было, и если не замечать сетки,
то, как если бы не было и самого курятника, а всего лишь крыша от дождя, чтобы птицам
было где собираться по ночам. Был ещё небольшой прудик, и гуси и утки (коих всего-то по
одной паре) из него не вылезали, да так, что и ночами плескались в нём с гоготаньем
и кряканьем.
Но одной ночью, вдруг, гоготанье утихло, и осталось одно громкое, встревоженное
кряканье. Садовник вышел проверить, и нашёл испуганную утку, одну посреди прудика.
Гусыни же не нашёл
Гусь остался один, и его пришлось зарезать После этого, всех птиц стали на ночь загонять
в курятник, и запирать. Но дело это было новое, и одним вечером, забыли запереть, и даже
не закрыли дверь, и утром обнаружилось, что пропала утка
Зарезали и селезня Стало ясно, что двор начала навещать рысь. Тут уж не то что помнить
запирать, тут надо было уходить в глухую оборону, то есть всячески укреплять курятник,
который на то время был как вокзал: в его двери и дыры в сетке, во всякое время, днём и
ночью, мог войти и выйти всякий желающий. Тузик, так тот только и делал, что таскал из него
деревянные яйца, чем немало раздражал садовника. Крыша на нём была собрана из кусков
старой фанеры, придавленных кирпичами тут и там.
И хотя все дыры в сетке были отремонтированы и закрыты, и дверь исправно запиралась,
рысь смогла таки отодвинуть один из этих кусков, и через узкое отверстие забралась внутрь
Садовник сразу выбежал во двор, как только услышал шум, но рысь уже ушла, прихватив с
собой одну из куриц. Всё заняло несколько секунд, так что оставалось лишь изумляться силе
и ловкости зверя
Петуха тогда резать не стали, он был не один, но крышу перекрыли, и птицы потом слушали
как дождь стучит по новому шиферу, и вспоминали ту молодую курицу, которую унесла рысь,
и её жертву за них, чтобы им уже не мокнуть как раньше, при прежней крыше, когда вода
капала на них, свободно протекая между кусками старой фанеры
Курятник наконец починили, и укрепили, и научились запирать, и научились следить, чтобы
было заперто, когда должно быть заперто, и закрыли для рыси вход к птицам И не могла она
уже пробраться внутрь к птицам. Хотя ещё и являлась каждую ночь пока боль в ободранном
куском фанерой боку напоминала ей о лёгкой добыче, о сочной гусыне и о утке, и о сладкой
курице.
Но и боль стихала, и она приходила всё реже. И птицы забыли её, и лишь вздрагивали,
просыпаясь от шелеста, от скрипа сетки, от звука, как если бы кто-то тронул щеколду на двери
(садовник пришёл?). И недоумевали, почему тревога на сердце
Рысь же не забыла, ибо память голодного крепче памяти сытого, и неимеющий сильнее того,
кто уже приобрёл

окончание следует...

[Шефифон]

окончание

...И в ту ночь, когда Дженни сидела на сосне, пришла рысь во двор, проталкивая
пред собою сырую, душную мглу. И обошла вокруг курятника. А птицы поёжились,
когда рядом сгустилась и задвигалась тьма, и вместе с ней, сгустился их древний страх.
И рысь всё проверила, и вот, всё надёжно заперто и не пробраться к добыче.
Она уже было обиделась и подняла свои глаза, чтобы пожаловаться луне, а луна
оделась в платье из сосновых веток.
- Нравится тебе рысь моё новое платье? - спросила луна.
И вгляделась рысь, чтобы оценить красоту наряда, а там, среди узоров из сосновых
иголок - чёрный овал, как если бы дыра в материи.
- Нравится, - сказала рысь, - Да только, какая-то ты неряшливая сегодня. Вот и пятно
у тебя на платье
- Как пятно? - забеспокоилась и присмотрелась луна. И увидев засмеялась:
- Так это не пятно. Это индюшка Дженни на ветке сидит!...
И прилегла рысь, и стала дожидаться утра

***

...Рано утром, садовник вышел из дома и направился отпирать птиц. Не доходя до
курятника, под сосной, он увидел несколько коричневых с белой каймой перьев Дженни.
Как если бы кто-то взял их в жменю и швырнул на землю. Ему вспомнилось время когда
Дженни вдруг стала линять. Как у неё оголилась грудь и было видно кожу, а потом
сыпались перья из крыльев и хвоста, так, что она совсем уж походила на курицу. Он
тогда даже думал, что она приболела Но разве могла она полинять за одну ночь?
На самой тропинке, тут и там, лежали ещё перья. Садовник направился по следу, мимо
курятника, и птицы уже начали беспокоиться и недоумевать почему он не отпирает.
Тропинка вела к сараю, возле которого был бразильский перец, который вечно ворчал
и жаловался на то, что его часто обрезают. Сам же только тем и был озабочен, что
тужился как мог, стремительно рос и наклонялся над проходом, требовал, чтобы
проходящие мимо пригибались.
Садовник пригнулся и увидел ещё одно небольшое перо. Он прошёл дальше между
гуавами и питомбой. Справа начался ряд авокадо, а слева, за стеной из страстоцвета,
пасека, и пчёлы глазели из летков. Садовник остановился полюбоваться на улики и
вдруг, заяц, не утерпев в своей засаде, выскочил чуть ли не из под самых ног и
поскакал прочь. Садовник улыбнулся, довольный, что вспугнул серого. За пасекой, ещё
довольно большой незасаженный участок весь заросший разного рода травой, зелёным
месивом по колено.
Садовник пробирался по нему, осторожно, как по воде, высоко задирая колени.
Какой-то белый уж, размером с хорошую палку, как стрела пронёсся совсем рядом,
и садовник вздрогнул и уже не улыбался... Он добрался наконец до самого конца двора,
и там, у забора, он нашёл Дженни, точнее то, что осталось от Дженни. Осталось ещё
прилично, почти половина, и на истерзанной тушке, среди мокрых перьев, проглядывало
здоровое, розовое мясо.
«Должно быть у рыси котята», - почему-то подумал садовник.
Он развернулся и отправился назад, не трогая ничего, зная, что зверь придёт и заберёт
оставшееся.
«Надо было её резать, или хотя бы вовремя крыло подрезать», - досадовал он
пробираясь по высокой траве, задирая колени, - «Ведь знал же, что могла погибнуть».

2017

[Шефифон]

Ирма (рассказ четвёртый)


Часть первая

Вот так живёт себе человек, как все живёт. Копается потихоньку в доме, во дворе,
в огороде. Что сломалось починит, что завяло польёт, что пропало поищет.
А как иначе? К примеру, индюшка села на яйца, да ещё умудрилась их всех
высидеть. Индюков прибавилось, а курятник маленький. Самое время
построить ещё один курятник. Места то много. Садовник поднатужился, достал
всё необходимое... и построил. Ходит вокруг, любуется. Новая сетка блестит, стоит
твёрдо на прочном фундаменте из цементных блоков, накрыта плотной крышей из
асфальтового шифера. Тут тебе ни дырочки для зверя, всё надёжно запирается,
всё как надо...
И вот вам новый курятник. Казалось бы, что здесь такого? При достаточном
количестве птицы, вещь совершенно необходимая. И всякое такое дело должно
быть ко благу, но однако же я вам скажу, что в мире есть такие люди (забегая
вперёд даже осмелюсь назвать их негодными), которые только и ищут причину,
кого либо в чём нибуть обвинить.
И вот один такой человек проходил мимо и увидел садовника и его новый курятник.
И вдруг, ни с того ни с сего, возьми и скажи, и даже не скажи, а брякни:
«Грех это!»
«Что грех?»
«То, что ты этот курятник построил.»
Вы меня извините уважаемый читатель, но такому человеку, ничего не остаётся,
как только уши надрать. Однако же мы знаем, что для некоторых людей всё грех.
И потому, так и оставим...
У садовника ещё был сарай. Хороший такой сарай, вместительный. Только старый.
И садовнику приходилось его чуть ли ни каждый год чинить. И в этот раз опять,
пара стоек совсем сгнили снизу, а фанера на стенах местами никуда не годилась, а
местами и вовсе поотлетала, так что содержимое сарая было всем на обозрение...
Садовник, довольный новым курятником, настроился и на капитальный ремонт
сарая. Подгнившие стойки заменил, и для стен не поскупился, приобрёл новые
листы хорошей фанеры и не стал как раньше прибивать их гвоздями, а прикрутил
шурупами, куда уж прочнее...
Сарай то, как обрядился новой фанерой, так весь и засиял, а главное, хватит уж
всякому проходящему мимо в него заглядывать... Как тут не порадоваться делу рук
своих.
Только я вам так скажу уважаемый читатель. Если у вас есть причина радоваться, то
радуйтесь как можно скорее, не теряйте времени. Потому как, вокруг нас всегда
полно людей, которые только и ждут, что бы вашу радость нарушить.
Тот самый человек не угомонился, и мало ему было обругать новый курятник, а в
другой раз проходит мимо, видит обновлённый сарай и опять:
«Грех это!»
«Да что грех то?»
«То, что ты этот сарай починил.»
Вот тебе и на. Человек починил свой сарай, а ему грех.
Мы конечно люди смиренные и всегда со всякими благими намерениями, но
бывают моменты, когда наше смирение немного притупляется. И как таким
моментам не быть, если рядом находятся такие персонажи?
Да этому негоднику не то что уши надрать, для него не жалко и, простите, розги.
Взять его и выпороть, то есть предать сатане..., что бы впредь знал, как людей
смущать, и их радость нарушать.
Однако же моменты моментами, но нам самим надлежит быть осторожными, что
бы в самом деле не согрешить, хотя бы и в слове, и поэтому мы отошлём его с
миром, пусть идёт...
Тот человек сказал и ушёл, а у садовника новая забота. Ему пчелиные соты негде
хранить. Места много, а хранить негде. И всё по причине восковой моли.
О нашем непредвзятом отношении к восковой моли можно было бы написать
пространно и со всяким красноречием, но чтобы чрезмерно не отягощать писателя,
скажем лишь, что моль есть существо крайне вредное, созданное для истребления
разного рода полезного у человека, в особенности пчелиных сот. И что если бы у
вас такие соты отыскались и они вам полюбились, и вы решили их во что бы то ни
стало сохранить, и не пожалели бы никаких средств, и приложили к этому всё своё
старание, и спрятали бы их, то куда бы вы их ни спрятали, хотя бы и в мешок, хотя
бы и в сейф под замок, хотя бы к себе за пазуху или в любое другое место, моль
бы там их непременно нашла, и непременно всех уничтожила. А если бы вы по
несторожности оставили эти соты где нибуть на открытом месте, под ярким светом
и при свежем воздухе, а потом про них забыли, то придя через месяц или два, да
хоть три, нашли бы их нетронутыми, в целости и сохранности. Ибо для моли и её
личинок, что бы творить своё недоброе дело, требуется место такое же тёмное, и
воздух такой же спёртый и душный, как и все их намерения и помышления.
У садовника же от прежней теплицы оставались несколько полупрозрачных листов
из плестигласа, из которых бы получился неплохой навес. А ещё, напротив сарая
оказалась расчищенная площадка, и этот навес как раз там помещался. Садовник
засучил рукава, и в короткий срок сделал и навес, и дело спорилось...
Тут какой нибуть весёлый читатель может заметить про себя, что мол видно делает
тяп ляп, вот оно всё и спорится. И что бы такого недоразумения не вышло, будучи
непосредственным свидетелем и участником всего описанного, заверяю вас, что
вся работа производилась добросовестно и со всякой ответственностью. Всё
дерево для навеса было закуплено новое, хорошее. Стойки были забетонированы
в земле, а все балки и перекладины скреплялись между собой шурупами. Листы на
крыше соединялись особыми алюминевыми полосками, тоже от теплицы,
установка коих представляла некую трудность, так что садовник даже подумывал
обойтись и без них, но потом всё же настроился и сделал как надо.
И закончен был навес, и было под ним и светло, и свежо. И всякий знающий, глядя
на него сказал бы: «под этим навесом, самое лучшее, так это хранить пчелиные
соты». Да что там соты, под этим навесом самого себя впору хранить. Ставь
раскладушку и дремай. И пока садовник стоял и размышлял, не присесть ли под
ним в самом деле и не отдохнуть, вдруг слышит позади себя:
«Грех это!»
«То, что я построил этот навес это грех, так?»
«Так...»
Будучи уже знакомы с этим умником, и даже некоторым образом приучены
ожидать от него подобных скверных высказываний, мы уже было решили
воздержаться от дальнейших на него коментариев, потому как «все мы много
согрешаем», о чём всегда должны помнить. Однако же, у какого нибудь читателя
может возникнуть такой вопрос: если на человека и розга не действует, то что
делать? То есть, его секи не секи, а он всё на своём. А здесь уже ничего не остаётся,
как только, опять же не забываяя о должном смирении и испросив надлежащего
прощения..., гнать его поганой метлой! Неужто так?! Да, только так! Иногда знаете
нужно и твёрдость проявить. Не полениться и отыскать место где у вас хранится
ваша поганая метла, и если она у вас бережно во что либо завёрнута и обвязана, то
развязать и развернуть, и если запылилась, то отряхнуть, впрочем, можно и не
отряхивать, и взявши её, этого самого обличителя, у которого бревно в глазу, этою
самою метлою прогнать. Всем же хорошо известно, что если кого-то прогнать
поганой метлой, то он уже никогда более не вернётся...

продолжение следует...

[Шефифон]

Часть вторая

Об ураганах наслышаны все. При этом, те у которых ураганы случаются, знают о
них не намного больше, чем те, у которых их никогда не бывает. Взять тех же
флоридцев. В большинстве своём, во Флориду они приехали из других штатов,
ураганов не видели, и потому относятся к ним как к некой возможной
неприятности, которая скорее всего никогда не случится.
- Вы слышали, что в мексиканском заливе ураган Харви?
- А-а-а.
- Движется на Техас.
- О-о-о.
- Говорят, могут быть сильные наводнения...
- У-у-у.
Садовник переехал во Флориду из Массачусетса и от других ничем не отличался.
- Передают, что в Атлантике сильный ураган.
- А-а-а. Как зовут?
- Ирма.
- О-о-о.
- Говорят, может к нам зайти.
- У-у-у.
Он всё же зашёл на интернет, проверить о чём толкуют. Ураган был в середине
океана и ещё не дошёл до карибских островов, но уже раскрутился до пятой
категории, имел непомерный глаз, и как говорили, ослабевать совсем не
собирался. Прогнозировали, что двигаться он будет прямо на запад, затронув
возможно различные острова, но потом повернёт на север и пройдёт совсем
близко к восточному побережью Флориды. Садовник жил на западном берегу и
такой прогноз ему нравился...
В последующие дни, он продолжал внимательно следить за ураганом. Тот, такой
же мощный, двигался на запад, как и прогнозировали, хотя, вопреки ожиданиям,
пренебрёг Пуэрто Рико (к большой досаде садовника, который имел зуб на Пуэрто
Рико) и Гаити, но Кубу полюбил, и зацепившись за её северный берег,
прижимался к ней и не оставлял долго, до неприличия, так что Гавана уже начала
готовиться к худшему. Вместе с ураганом, передвигался и конус его возможного,
будущего пути. Синоптики об этом конусе только и болтали. И если вначале он
практически не затрагивал землю, то потом, смещаясь влево на карте, всё более
накрывал Флориду. Другими словами, если раньше говорили, что ураган вряд ли
затронет материк, разве что достанется немного Майами, то теперь указывали на
самый центр полуострова и далее на запад. Садовника это крайне разражало.
- Эти гадатели на облаках толком ничего не знают, а лишь морочат людям голову, -
ворчал он.
Конус же продолжал смещаться влево, так что восточный берег совсем от него
обнажился и Майями вздохнуло с облегчением. Ожидаемый поворот урагана на
север не происходил, и садовник уже начал надеяться, что синоптики в самом деле
ошиблись, и что даже если шторм и повернёт, то вовсе минует Флориду и растает в
заливе. Обнадёживало также, что репортёры на телевидении заметно приуныли,
как бы сомневаясь своим обещаниям об исторической катастрофе надвигающейся
на землю. Как водится, они находили открытые места и стояли там под дождём,
рапортуя о том какой сильный ветер на них дует, и о том как трудно при нём
устоять. Они качались, сгибались и хватались за фонари, для драмы, как бы
находясь в большой опасности. Ведущие в студиях не переставали твердить о
безпрецедентных наводнениях, разрушениях и непомерной цене они за собой
несут. Один из них, наиболее осведомлённый и разбирающийся в бесчисленной
информации ежеминутно к нему поступающей, уверенно говорил, что поворот
урагана на север непременно случится, и что он уже начался, хотя и не такой
резкий как ожидалось.
Садовник уже совсем не отрывался от экрана, слушал, наблюдал за ходом шторма,
и всё более верил, что он его минует. Глаз теперь находился непосредственно на
юге от его места, всё ещё возле Кубы, на приличном расстоянии. Даже если он
начнёт поворачивать на север, не может же он в самом деле повернуть на 90
градусов. А если так, то ко времени он доберётся до широты садовника, он должен
сместиться далее на запад, и пройти мимо.
«Эти гадатели будут до победного на своём стоять. Если уж не угадали, то
признайтесь. Так нет, будут в тебя своими моделями тыкать. А потом как ни в чём
не бывало: поздравляем вас, беда миновала. А это разве не беда, что мы уже две
недели вас слушаем, всё оставили...», - утешал себя садовник такими мыслями
таращась на экран. Ураган же двигался медленно и степенно, как и подобало его
статусу рекордсмена, надмеваясь своим огромным глазом в 50 километров в
ширину. Его тяжёлые шаги не были прямыми однако, но он ежечастно менял курс,
шатался туда сюда, то направляясь прямо на запад, то слегка к северу. Он начал
ещё более замедлять свой ход, и наконец совсем остановился, как бы не зная куда
идти.
«И чего тебе топтаться?», ворчал садовник чуя недоброе, «Шёл себе на запад, вот и
иди».
Ураган постоял, подумал и... отправился прямо на север, на Флориду...
Садовник глазел на экран, на оживившихся репортёров, на синоптиков, на то как
они отчаянно пытались скрыть свою радость, на ихние карты, модели и конусы, и
подобно как снежок лепится из ковра снежинок, или как шахматная доска
собирает в себя все фигуры и захлопывается, или как рыба ловится сетью из реки и
высыпается в одну кучу, таким же образом, из событий последних дней, из
сказанных слов, мыслей и всех переживаний, из всего этого, в его голове
сложилась одна предельно ясная и твёрдая мысль: с того момента, как Африка
отшвырнула от себя этот ураган и он отравился в своё путешествие через
атлантику, всё это время его главной целью было посетить садовника и его
землю... Не было никаких сомнений, что теперь он взял свой единственно верный
курс, от которого уже не свернёт, и этот курс пролегал через его город.
Ошеломлённый садовник так и продолжал бы таращиться на монитор, но вскоре
должно быть оборвался кабель и интернет отклучился. Оставалось только ждать.
Сильный ветер поднялся ещё с утра и на перенюю сторону дома, откуда он дул,
выходить уже было опасно. Свет каким-то чудом продолжал гореть ещё часа два,
хотя столбы уже качались, а провода крутились как скакалки. Свет мерк и
вспыхивал, потухал несколько раз, но упрямо загорался опять, напоминая уже
забытые сцены из советских фильмов о войне. Потом он потух в последний раз...
Всякий повидавший виды читатель пожалуй согласится, что наша жизнь имеет две
отчётливо разные стороны. Одна это когда есть электричество и горит свет, и
вторая когда он не горит. Другими словами, все знают как трудно без света, но
только те знают как трудно без света, кто остался без света...
Садовник сидел в тёмном гараже, наблудая как трясутся и гремят железные
ворота, как если бы какой то нетерпеливый гигант просился внутрь и не собирался
уходить... Ворота, внизу, с двух сторон, были обложены мешками с землёй, очень
удачно недавно купленных для новой грядки.
«Однако эти мешки пришлись кстати», - думал садовник.
Он встал и пошёл на другую сторону дома. Ураган был уже совсем близко.

продолжение следует...

[Шефифон]

Часть третья

На другой стороне была веранда, и она надёжно защищалась от ветра самим
домом. Отсюда хорошо просматривался весь двор. Папайи, у которых корни такие
же хрупкие как и их трубчатые стволы, попадали первыми. За ними бананы, те что
повыше, утучнённые соком, обременённые массивными зреющими гроздями. Они
ломались и рушились, подминая под собой других, поменьше.
Деревья не переставая кланялись так низко, как могли. Многие изнемогали и
наклонившись в который раз, прижимались к земле и уже не вставали. Среди них
лишь оливки, которых садовник частенько обрезал, ибо они ему нравились
похудевшие, наряженные в новые платьеца из нежных листьев, не поддавались
стихии и почти не гнулись. Они не приносили плодов в этом жарком, тропическом
климате и были легки и крепки как зрелые девы и теперь отмахивались от ветра
своими гибкими ветвями...
Из всех построек, новый курятник был к дому ближе всех. И здесь надлежит
остановиться и подумать: будет ли уместно обременять нашего читателя
излишним описанием местоположения курятника или нет?... Пожалуй, будет...
Когда садовник закончил установку нового курятника и ходил вокруг радуясь делу
рук своих, то вдруг, к собственному разочарованию и как бы недовольству,
обнаружил, что курятник стоит в непосредственной близости к забору отделяющему
соседский двор, и не только к забору, но и к самому соседскому дому.
«Надо ж так» - думал садовник, - «Как же я раньше то не увидел».
Кто-то спросит: а в чём дело то? А в том, что у садовника постоянно нарождались
новые петухи, и если повсеместно о них говорится, что они поют, то здесь они не
пели, а все как один, не дожидаясь утра, начинали горланить, стараясь
перекричать друг друга, и так без перерыва, часами. И даже если сосед и
промолчал бы, однако ж было досадно. Садовник начал уже раздумывать «а не
перенести ли курятник в другое место?». И вот тебе, как если бы кто-то отрыл
глаза: напротив старого курятника, отличнейшая площадка для нового. Только
согласитесь, самая неохотная работа какая есть это уже что-то сделанное опять
переделать. Нужно было снять крышу, разобрать сетку, перенести блоки и всё это
заново установить. И как ни досадно это было, садовник уже собрался
переделывать, ибо он дружил с соседом, но тут ему вспомнился один прошлый
эпизод...
Несколько лет назад, с того самого дня как садовник въехал в свой новый дом, он
тут же обнаружил, что его сосед имеет собаку. И не просто собаку, но
йоркширского терьера. Если вы мало знакомы с породами собак, то позвольте вас
известить, что большинство йоркширских терьеров рождаются на свет с
единственной, чётко обозначенной целью во все дни отведённые им под
солнцем, наделать как можно много шума, в чём, наделённые всеми
необходимыми для этого дела способностями, они в совершенстве преуспевают.
Соседский, прозванный Харти, никак не был исключением. Садовника, он с
первого взгляда не взлюбил, записал его в лютые враги и сразу же взялся не
переставая на него гавкать. На то время, два двора разделяла лишь крупная сетка,
так что Харти только и делал, что сидел возле неё, ожидая не покажется ли
садовник. Дошло до того, что тот боялся лишний раз выйти во двор, что бы не
слышать лая собаки. Сосед пытался урезонить Харти, прикрикивал на него, иной
раз давал пинка, и может быть он бы и успокоился, но тут ему приснился сон.
Снится, что приходит к нему сенбернар, крупный даже для своей породы, выводит
его со двора и поводит к большой чашке. А чашка полная костей, и не говяжих,
зубы ломать, а куриных, из холодца, ещё тёплых, с сухожилиями и лохмотьями
мяса на них. И говорит:
- Верный ты раб, принимай награду.
Как водится во снах, костей отведать не пришлось, но Харти, проснувшись, долго
размышлял: в чём надо быть верным? И хотя в его обязанности ещё входило
охранять свой двор, а именно, вынюхивать змей и предупреждать о них хозяина,
он всё же порешил, что выжить садовника из его дома будет куда важнее, в чём
наверное бы и преуспел, если бы садовник не догадался наконец поставить
сплошной деревянный забор в два метра, к большому своему и соседа
облегчению...
Сейчас же, глядя на этот забор и вспомнив Харти, садовник подумал так:
«Я его собаку терпел, теперь пусть моих петухов терпит...».
На том и успокоился...
...Забор ходил волнами. Ирма не торопясь раскачивала стойки, проверяла прочны
ли гвозди... Пара панелей уже оторвалась, и соседский двор вновь открылся, как и
раньше. Курятник же стоял себе как ни в чём не бывало и даже крыша
отказывалась слетать. Так случилось, что новый курятник надёжно защищался не
только забором, но и росшим совсем рядом большим кустом бамбука. Бамбук
отчаянно гнулся, хлопал по крыше курятника, нависал над ним аркой, но
неизменно выпрямлялся. Однако дождь хлестал не переставая, и вся земля
напилась воды. И как ни прочны были корни у бамбука, и как ни глубоко уходили в
землю, но и они начали терять хватку. Ирма, почуствовав слабину, надавила
неистовым рывком ветра, и бамбук подскользнулся, и упал всеми своими ста
отростками, и падая, подстелил под собой новый курятник. И преломились новые
железные трубки и все соединения вывернулись, а крыша провалилась почти до
самой земли. И лежал бамбук на курятнике и было это как если бы кто-то по
ошибке сел на пустую картонную коробку...
Всё это было прекрасно видно садовнику из веранды. Было видно как напрягался и
дрожал недавно отремонтированный сарай, не поддавался, не желал, чтобы
ничего в нём хранимого не пропало. А пропасть было чему. Ибо они, сараи, к тому
и предназначены, что бы в них хранить. В этом, так сказать, их достоинство. Ибо у
каждой вещи есть своё достоинство. Лампочка нужна, чтобы светить, калитка в
огород, чтобы куры в него не залезли, а тропинка, чтобы легче и радостнее идти.
Но когда лампочка перегорела, то как бы умерла, и если калитку забыли закрыть,
то постыжена курами, а осиротевшая тропинка непременно зарастёт... Сарай же,
он только тогда полезен и хорош, когда в нём всё аккуратно, на своём месте
сложено. Если же в нём всё в кучу навалено, без разбору, нужное и ненужное, то
это уже не сарай, а некий бункер, на который впору табличку «посторонним вход
воспрещён» повесить. Ибо в хозяйстве, всегда найдутся вещи, которые как бы не
нужны, но могут когда нибуть пригодиться. И в этом мучение. По внутреннему
человеку находим, что такие вещи нужно выбрасывать, но в членах видим
противоборствующее желание: всё сохранить... Бедные мы люди... Надо заметить,
что у садовника таковых вещей накопилось предостаточно, так что с некоторого
времени, он уже не сладывал в сарае, но «складал», то есть ложил туда какую
нибуть вещь, в надёжное место, и потом совершенно о ней забывал. А забытые,
обиженные вещи имеют способность всё окружающее пространство приводить в
удручающий вид. Таким образом сарай с некоторого времени захламился до
унижения. В нём появились крысы, и из-за этого, даже собирался поселиться
местный филин, но и у того от множества вещей зарябило в глазах, и он исчез.
По причине этих же вещей, садовник не заметил, что не только две, но все стойки
подгнили и требовали замены. И может быть если бы он не поставил новую
фанеру, то ветер дул бы сквозь дыры, и пусть даже старые листы поотрывались, но
сам сарай устоял бы. Но теперь всё это новое, блистающее одеяние не было ни
прикрытием и ни защитой от непогоды, но неким парусом, в который со всё более
нарастающей силой упирался ветер... И нажала довольная Ирма на сарай, и он
заревел, и поддались старые стойки, а с ними и новые, и он весь, целиком, так
сразу в один момент и рухнул, а его внутренности рассыпались и разлетелись над
землёй.
- Папа! Твой сарай развалился! радостно закричали дети. Садовник молчал...

окончание следует...

[Шефифон]

Часть четвёртая

Из всех его строений, кроме старого курятника, оставался лишь недавно
законченный навес для пчелиных сот. Садовник смотрел как с него, один за
другим, порхая словно бабочки, слетали лёгкие, плестигласовые листы.
«Это ничего» - думал он «Листы можно будет потом собрать, а рама устоит».
Надо заметить, что садовник преживал за этот навес больше всего, ибо он любил
своих пчёл. Раньше соты и все корпуса и разная другая пасечная утварь хранились
в сарае. Но так как там сделалось мало места, навес становился всё более
необходимым. К сожалению, садовник не подозревал, что сами пчёлы этот навес
терпеть не могли. И не только навес, но и самого садовника. Если хотите знать, то
самый что ни на есть главный враг пчёл это пчеловод. В особенности тот, у
которого времени много. Надо и не надо, а будет пчёлам «помогать», улики
открывать и в них заглядывать. А потом надумает рамки вытягивать, матку искать.
А потом вдруг спохватится, забыл что-то... И бросает открытый улик, и бежит к
навесу искать... И казалось, построил бы навес на пасеке, так нет, построил за сто
метров, где ему удобней... А пчёлы сидят в открытом улике и злятся. У них расплод
стынет. Им, чтобы нужные условия в улье опять восстановить, три дня требуется.
И если бы садовник об этом знал, или научился, или догадался, то не жаловался бы
на пчёл, что они, мол, одичали и жалят его чрезмерно. И тогда не переживал бы за
свой навес, наблюдая как ураган сметает с него крышу...

Ирма расправившись с крышей навеса, ходила между стойками, пощупывала и
поглаживала их, присматривалась к новой работе. Дело это было трудное, даже
для неё. Ибо ветру, чтобы что-то завалить, необходимо на это что-то покрепче
навалиться. Тут площадь нужна. Навес же, оставшись без крыши, оказался худой
как велосипед. И хотя Ирма на своём пути успела повалить многие столбы куда
крепче стоек навеса, все они были отягощены увесистыми проводами и
различными кабелями, которые-то и тянули их вниз...
И может быть, как надеялся садовник, навес бы и устоял, но он же сам,
незадолго до урагана, увидел на одном из бананов огромную
поспевающую гроздь, и додумался срезать её, и взявши тачку, привёз и повесил на
одну из балок навеса дозревать. Она так и осталась там висеть, на самом видном
месте, незаметная и забытая. Теперь она качалась, тяжёлая как боксёрская груша,
и вместе с собой, раскачивала всю раму.
«Пусть качает» - думал садовник, увидев наконец её на балке, «А рама всё равно
должна устоять.»
Ирма в самом деле уже начала слабеть и отчаиваться и уже было собралась
уходить, но тут случилось нечто ещё...

Должен же вначале предупредить недоверчивого читателя, если таковой найдётся,
что всё описываемое не есть некая басенка со всякими там выдумками. И что если
тут и находятся детали, которые уж очень подозрительно «к месту», то это не
потому, что они надуманы автором, но случились в действительности. Мы же все
должны помнить, что хотя сами мы и можем что-то утаить или придумать или
извратить, но написанного о том в Книгах, мы изменить никах не в силах. И помня
это, должны всегда стараться оставить о своих делах добрую память, чтобы когда
эти Книги откроются, то откроются не для нашего обличения и стыда, но для
оправдания в радости... Притом и всякий писатель тоже, если не приукрасит своё
повествование заманчивым, пусть изобретённым, но по вдохновению, оборотом,
сродни художнику украшающему свою картину разными красками, то у него
вместо рассказа получится учебник, как у художника без красок вместо картины
чертёж...

Случилось, что у сосновой стойки, возле которой висела банановая гроздь, у
самого основания, нашёлся большой, почти во всю ширину, сучёк. Сучёк как сучёк,
ничем не выдающийся, совсем без амбиций. И так бы он и остался неизвестным,
так бы и продремал во все свои дни, как и полагается сучку, если бы не то
обстоятельство, что когда он ещё созидался, когда нарезалась стойка, и он
притаился в ней, в то же самое время, он был избран для дела о котором никакой
сучёк и не мечтает...
И потянула Ирма со всей мочи за банановую гроздь, и стойка на которой та
висела прогнулась и отчаянно затряслась, и вот в ней, у самой земли, открылся
сучёк и она преломилась на нём, и начала валиться, и за ней, сломались остальные
три стойки, и вся рама упала. И смотрел садовник из веранды и видел, что был
навес а теперь нет, ибо не суждено было навесу укрывать пчелиные соты, как
Титанику не суждено было бороздить морские просторы.
Ирма же осмотрелась вокруг, проверить всё ли исполнено, всё ли сделано как
предписано? И видит всё сделано очень хорошо, ибо земля исцелилась. И
засмеялась Ирма, и ушла...

***
На другой день, утром, проходил тот человек мимо, остановился и видит
садовника на том месте где был навес. И сарай повержен, и его чрево открылось, и
внутренности рассыпались по земле. А между ними, бродят и крутят головами
бездомные куры.
Смотрит он, качает головой:

- Вот так-то, я же говорил, что грех...


2017