Твитнуть
Взгляд русского человека на Россию.
Из наследия И.А. Ильина (1883-1954).
Как можно говорить о Родине? Она как живая тайна: ею можно жить, о ней можно вздыхать, ей можно молиться; и, не постигая ее, блюсти ее в себе; и благодарить Творца за это счастье; и молчать. Но о дарах ее; о том, что она дала нам, что открыла; о том, что делает нас русскими; о том, что есть душа нашей души; о своеобразие нашего духа и опыта; о том, что смутно чуют в нас и не осмысливают другие народы, об отражение нашей Родины да будет сказано в благоговение и тишине.
Империя озарила нас бескрайними просторами, ширью уходящих равнин, вольно пронизываемых ветром, зовущих в даль, далекий путь. И просторы эти раскрыли наши души и дали им ширину, вольность и легкость, каких нет у других народов. Русскому духу присуща духовная свобода, внутренняя ширь, осязание неизведанных, небывалых возможностей. Мы родились в этой внутренней свободе, мы дышим ею, мы от природы несем ее в себе, - и все ее дары, и все ее опасности: и дары ее способность из глубины творить, беззаветно любить и гореть в молитве; и опасность ее тягу к безвластию, беззаконию, произволу и замешательству. Нет духовности без свободы; - и вот благодаря нашей свободе пути духа открыты для нас: и свои, самобытные; и чужие, проложенные другими. Но нет духовной культуры без дисциплины; - и вот, дисциплина есть наше великое задание, наше призвание и предназначение. Духовная свобода дана от природы, духовное оформление задано нам от Бога.
Разливается наша стихия, как весенняя полая вода, - ждет предела вне себя, ищет себе назатопимого берега. И в этом разливе наша душа требует закона, меры и формы; и когда находит, то врастает в эту форму свободно, вливается в ее целиком, блаженно вкушает ее силу и являет миру невиданную красоту.
Что есть форма? Грань в пространстве; мера и ритм во времени; закон и долг в жизни; обряд в религии.
Не разрешена еще проблема русского национального характера; ибо доселе он колеблется между слабохарактерностью и высшим героизмом. Тысячелетиями строили его храмы и армия, государственная служба и семья. И когда удавалось им их дело, то возникали дивные, величавые образы: русские подвижники, русские воины, русские бессеребреники, претворявшие свой долг в живую преданность, а закон в систему героических поступков; и в них свобода и дисциплина становились живым единством. А из этого рождалось еще более высокое; священная традиция выступать в час опасности и беды добровольцем, отдающим свое достояние и жизнь за дело Божье, всенародное и отечественное.
Наша Родина дала нам духовную свободу; ею проникнуто все наше лучшее, все драгоценнейшее и вера, и обращение к Царю, и воинская доблесть, и наше до глубины искреннее, певучее искусство, и наша творческая наука, и весь наш душевный быт и духовный уклад. Изменить этой свободе значило бы отречься от этого дивного дара и совершить предательство над собой. А о том, как понести бремя этого дара и отварить опасности на нашем пути об этом должны быть направлены все наши усилия. Ибо, если дисциплина без свободы мертва и унизительна, то свобода без дисциплины есть соблазн и разрушение.
Русская Империя одарила нас огромными природными богатствами, и внешними, и внутренними; они неисчерпаемы. Как поется в «Сказе о погибели земли Русской» - многими щедротами и красотами богата земля Русская. Мы слишком хорошо знаем, что глубины наши внутренние и внешние обильны и щедры. Мы родились в этой уверенности и живем с этим чувством, что «и нас-то много, и у нас всего много», и что «на всех хватит, да еще и останется»; и часто не замечаем ни благостности этого ощущения, ни сопряженных с ним опасностей. От этого чувства и разлита некая душевная доброта, некое органическое ласковое добродушие, спокойствие, открытость души, общительность.
Да, благодушен, легок и талантлив русский человек: из нечего создаст чудесное. И не он сделает; а как-то «само выйдет», неожиданно и без напряжения; а потом вдруг бросится и забудется. Не ценит русский человек своего дара; не умеет извлекать его из-под спуда, беспечное дитя вдохновения; не понимает, что талант без труда соблазн и опасность. Проживает свои дары, проматывает свое достояние, пропивает добро, катится вниз, по линии наименьшего сопротивления. Ищет легкости и не любить напряжения: развлечется и забудет; вспашет землю и бросит; чтобы срубить одно дерево, погубит пять. И земля у него «Божия», и лес у него «Божий»; а «Божье» - значит «ничье»; и потому чужое ему не запретно. Не справляется оно хозяйственно с бременем природной щедрости.
Мы поставлены лицом к лицу с природой, суровой и захватывающей. Она погрузила нас в свои колебания, растворила с ними, заставила ас жить из властью и глубиной. И души наши глубоки и буреломны, разливны и бездонны, и научились во всем идти до конца и не бояться смерти. Нас открылся весь размах страстей и все крайности верха и низа, «самозабвенной мглы» и «бессмертности солнца ума», сонной вялости и буйной одержимости, бесконечной преданности на смерть и неугасимой ненависти на всю жизнь. Мы коснулись в лице наших Святых, высшей праведности; и сами изведали природу последних падений, безумства, злодейства и сатанинства. Мы не выдержали соблазна вседоступности, этой душевной раскачки и впали в духовное всесмешения: мы потеряли грани Божественного и небожественного, неба и земли, добра и зла; мы попытались обожествить сладострастие и возвеличить грех; мы захотели воспеть преступление и прославить слепую одержимость; мы отвернулись от стыда, погасили разум, разлюбили трезвение, потеряли дорогу к духовной очевидности. И вот, Западное начло захватило нас политика вседоступности и вседозволенности. И воцарилась смута и все пошло верхним концом вниз.
Что есть жизнь человека без живой глубины, без этой осиянности и согретости внутренним светом? Это земное без Божественного; внешнее без внутреннего; видимость без сущности; оболочка, лишенная главного; пустой быт, суета, прах, пошлость
Вера родится от того, что человек созерцает Бога любовью. Но от черезмерной созерцательности души становятся мечтательными, ленивыми, безвольными, нетрудолюбивыми. Родина дала нам богатую, тонкую, подвижную и страстную жизнь чувств.
Что есть душа без чувств? Камень. Но разве на одном чувстве можно строить характер народа?
Носясь без руля и без ветрил, по воле «чувств», наша жизнь, принимает обличие каприза, самодурства, обидчивости. Вот она эта удоборастворимость русской души: способность умилиться без сентиминтальности; простить от всей души; закончить грешную разбойную жизнь подвижничеством. Вот она русская воля к совершенству: способность к монашескому целомудрию, содержимому втайне; поиски отречения и тишины; простота и естественность в геройстве; верность и стойкость перед лицом мучений и смерти Вот оно русское мечтание о полноте и всецелости: это собирание всех людей, всех сословий и всех земель русских под единую руку; эти юношеские грезы о безусловной справедливости; эти наивные мечтания о братстве всех народов. Вот она эта склонность русского народа взращивать те общественные формы, которые покоятся на братстве или зиждутся жертвою и любовию. Но ведь чувствительность и фантазерство бывают беспочвенны, безвольны, губительны; а нравственный идеализм может выродиться в сентиментальность, в пустое, прекраснословие, в моральную заносчивость. Нельзя забывать этого, чтобы не искать спасения в механической пустоте и «американизме».
Ни один народ в мире не имел такого бремени и такого задания, как Русский Народ. И ни один народ не вынес из таких испытаний и из таких мук такой силы, такой самобытности, такой духовной глубины. Тяжек наш крест. Не из одних ли страданий соткались ткани нашей Истории? И, если мы, подчас изнемогая, падаем под бременем нашего креста, то роптать ли нам и хулить ли себя в час упадка, или молиться, крепиться и собирать новые силы?
Первое наше бремя, есть бремя земли необъятного, непокорного, разбегающегося пространства: шестая часть суши, в едином великом куске; три с половиной Китая, сорок четыре германских империи. Не мы «взяли» это пространство: равнинное, открытое, беззащитное оно само навязалось нам; оно заставило нас овладеть им, из века в век насылая на нас вторгающиеся отовсюду армии оседлых соседей. Империя имела только два пути: или стереться и не быть; или замирить свои необозримые окраины оружием и государственной властью. Империя подняла это бремя и понесла его; и осуществлила единственное в мире явление.
Второе наше бремя есть бремя Природы.
Этот океан суши, оторванный от вольного моря, которое зовет и манит, но само не дается и нам ничего не дарит. Эта гладь повсюдная, безгорная; и лишь на краю света маячат Карпаты и Кавказ, Урал и Саяны, не ограждая нас ни от бури, ни от врага. Эта почва, - скудная там, где леса дают оборону, и благодатная там, где голая степь открыта для набега. Эти богатства, сокрытые в глубине и не дающиеся человеку до сих пор, пока он не создаст замирение и безопасность. Эти губительные засухи, эти ранние заморозки, эти бесконечные болота на севере, эти безлесные степи и сыпучие пески на юге: царство ледяного ветра и палящего зноя. Но Империя не имела выбора: и это бремя было принято нами, и суровая природа стала нашей судьбою, единственною и неповторимою в Истории.
И третье наше бремя есть бремя народности. Миллионы людей, то сосредоточенных, то рассеянных в степях, то затерянных в лесах и болотах; до ставосьмидесяти различных племен и наречий. Мы должны были принять и это бремя: не искоренить, не подавить, не поработить чужую кровь; не задушить иноплеменную и инославную жизнь; а дать всем жизнь, дыхание и великую Родину. Найти ту духовную глубину, и ширину, и гибкость творческого акта, в лоне которых каждое включаемое племя нашло бы себе место и свободу посильно цвести, - одни доцветая, другие расцветая. Надо было создать духовную, культурную и правовую Родину для всего этого разноголосого человеческого моря; всех соблюсти, всех примирить, роем дать молиться по-своему, и лучших отовсюду вовлечь в государственное и культурное строительство. Наш путь вел из непрестанной нужды, через непрерывные, великие опасности, к духовному и государственному величию; и не могло быть отсрочек, ни отпуска, ни отдыха. Из века в век наша забота была не о том, как лучше устроиться или как легче прожить; но лишь о том, чтобы вообще выжить и выйти из очередной беды. Народы не выбирают себе своих жребиев; каждый приемлет свое бремя и свое задание свыше. Вся жизнь нашего народа стала самоотверженным служением, непрерывным и часто непосильным. И как часто другие народы спасались нашими жертвами.
История Империи есть история борьбы. Мы научились хоронить нашу национальную святыню в недосягаемости. Наша русская способность незримо возрождаться в зримом умирание. Вот откуда наше русское искусство побеждать отступая, не гибнуть в огне земных пожаров и не распадаться в вещественной разрухе.
Неисповедимы Божии пути. Сокрыты от нас Его предначертания. И только края ризы Его касаемся мы в наших постижениях.
Не пытайтесь свести Родину к телесному, к земле и природе.
Ищите русскость русского в тех душевных состояниях, которые обращают человека к Богу в небесах и ко всему Божественному на земле, т.е. в духовности человека. Вот подлинное жилище Родины, вот подлинное ее обнаружение, когда душа человека, «томимая духовной жаждой», отвертывается от «случайных и напрасных даров» земной жизни и, испытывая жизнь без Бога, как «мрачную пустыню», обращается из глубины своей к благодатным предметам.
Душа не священна сама по себе; она священна духом и своей одухотворенностью. И быт не свят сам по себе, оно освящается бытием личным и народным. То, что освящено духом и бытием, то становится его сосудом или его ризою. И то, во что излился дух, - и человек, и картина, и напев, и храм, и крепостная стена становится священным и дорогим, как открывающийся мне и нам, нашему народу и нашей стране лик самого Божества.
И вот, Родина есть выстраданные нами и открывавшиеся нам лики Божии: в песнях, поэмах, трагедиях, в созданиях искусства и в подвигах наших святых и героев. И еще. Родина это тот национальный строй и уклад души, который выстрадался и выносился нашим народом в его бытии и в его быту, и который незаметно, но неизменно владеет и моею душою, ее дыханием, и вздохом, и стоном, и жестом, и языком, и пляскою. Родина это те люди, те вдохновленные боговидцы и осененные пророки, которые пребывали в этом духе, осуществляя и закрепляя его, увидели и создали для нас узренные ими лики Божии.
Родина есть нечто от Духа и для Духа. И тот, кто не живет Духом, тот не будет иметь Родины; и она останется для него темною загадкою и странною ненужностью. На безродность обречен тот, у кого душа закрыта для Божественного, глуха и слепа для него. Русская Религия, прежде всего призвана раскрыть души для божественного.
Из наследия И.А. Ильина (1883-1954).
Как можно говорить о Родине? Она как живая тайна: ею можно жить, о ней можно вздыхать, ей можно молиться; и, не постигая ее, блюсти ее в себе; и благодарить Творца за это счастье; и молчать. Но о дарах ее; о том, что она дала нам, что открыла; о том, что делает нас русскими; о том, что есть душа нашей души; о своеобразие нашего духа и опыта; о том, что смутно чуют в нас и не осмысливают другие народы, об отражение нашей Родины да будет сказано в благоговение и тишине.
Империя озарила нас бескрайними просторами, ширью уходящих равнин, вольно пронизываемых ветром, зовущих в даль, далекий путь. И просторы эти раскрыли наши души и дали им ширину, вольность и легкость, каких нет у других народов. Русскому духу присуща духовная свобода, внутренняя ширь, осязание неизведанных, небывалых возможностей. Мы родились в этой внутренней свободе, мы дышим ею, мы от природы несем ее в себе, - и все ее дары, и все ее опасности: и дары ее способность из глубины творить, беззаветно любить и гореть в молитве; и опасность ее тягу к безвластию, беззаконию, произволу и замешательству. Нет духовности без свободы; - и вот благодаря нашей свободе пути духа открыты для нас: и свои, самобытные; и чужие, проложенные другими. Но нет духовной культуры без дисциплины; - и вот, дисциплина есть наше великое задание, наше призвание и предназначение. Духовная свобода дана от природы, духовное оформление задано нам от Бога.
Разливается наша стихия, как весенняя полая вода, - ждет предела вне себя, ищет себе назатопимого берега. И в этом разливе наша душа требует закона, меры и формы; и когда находит, то врастает в эту форму свободно, вливается в ее целиком, блаженно вкушает ее силу и являет миру невиданную красоту.
Что есть форма? Грань в пространстве; мера и ритм во времени; закон и долг в жизни; обряд в религии.
Не разрешена еще проблема русского национального характера; ибо доселе он колеблется между слабохарактерностью и высшим героизмом. Тысячелетиями строили его храмы и армия, государственная служба и семья. И когда удавалось им их дело, то возникали дивные, величавые образы: русские подвижники, русские воины, русские бессеребреники, претворявшие свой долг в живую преданность, а закон в систему героических поступков; и в них свобода и дисциплина становились живым единством. А из этого рождалось еще более высокое; священная традиция выступать в час опасности и беды добровольцем, отдающим свое достояние и жизнь за дело Божье, всенародное и отечественное.
Наша Родина дала нам духовную свободу; ею проникнуто все наше лучшее, все драгоценнейшее и вера, и обращение к Царю, и воинская доблесть, и наше до глубины искреннее, певучее искусство, и наша творческая наука, и весь наш душевный быт и духовный уклад. Изменить этой свободе значило бы отречься от этого дивного дара и совершить предательство над собой. А о том, как понести бремя этого дара и отварить опасности на нашем пути об этом должны быть направлены все наши усилия. Ибо, если дисциплина без свободы мертва и унизительна, то свобода без дисциплины есть соблазн и разрушение.
Русская Империя одарила нас огромными природными богатствами, и внешними, и внутренними; они неисчерпаемы. Как поется в «Сказе о погибели земли Русской» - многими щедротами и красотами богата земля Русская. Мы слишком хорошо знаем, что глубины наши внутренние и внешние обильны и щедры. Мы родились в этой уверенности и живем с этим чувством, что «и нас-то много, и у нас всего много», и что «на всех хватит, да еще и останется»; и часто не замечаем ни благостности этого ощущения, ни сопряженных с ним опасностей. От этого чувства и разлита некая душевная доброта, некое органическое ласковое добродушие, спокойствие, открытость души, общительность.
Да, благодушен, легок и талантлив русский человек: из нечего создаст чудесное. И не он сделает; а как-то «само выйдет», неожиданно и без напряжения; а потом вдруг бросится и забудется. Не ценит русский человек своего дара; не умеет извлекать его из-под спуда, беспечное дитя вдохновения; не понимает, что талант без труда соблазн и опасность. Проживает свои дары, проматывает свое достояние, пропивает добро, катится вниз, по линии наименьшего сопротивления. Ищет легкости и не любить напряжения: развлечется и забудет; вспашет землю и бросит; чтобы срубить одно дерево, погубит пять. И земля у него «Божия», и лес у него «Божий»; а «Божье» - значит «ничье»; и потому чужое ему не запретно. Не справляется оно хозяйственно с бременем природной щедрости.
Мы поставлены лицом к лицу с природой, суровой и захватывающей. Она погрузила нас в свои колебания, растворила с ними, заставила ас жить из властью и глубиной. И души наши глубоки и буреломны, разливны и бездонны, и научились во всем идти до конца и не бояться смерти. Нас открылся весь размах страстей и все крайности верха и низа, «самозабвенной мглы» и «бессмертности солнца ума», сонной вялости и буйной одержимости, бесконечной преданности на смерть и неугасимой ненависти на всю жизнь. Мы коснулись в лице наших Святых, высшей праведности; и сами изведали природу последних падений, безумства, злодейства и сатанинства. Мы не выдержали соблазна вседоступности, этой душевной раскачки и впали в духовное всесмешения: мы потеряли грани Божественного и небожественного, неба и земли, добра и зла; мы попытались обожествить сладострастие и возвеличить грех; мы захотели воспеть преступление и прославить слепую одержимость; мы отвернулись от стыда, погасили разум, разлюбили трезвение, потеряли дорогу к духовной очевидности. И вот, Западное начло захватило нас политика вседоступности и вседозволенности. И воцарилась смута и все пошло верхним концом вниз.
Что есть жизнь человека без живой глубины, без этой осиянности и согретости внутренним светом? Это земное без Божественного; внешнее без внутреннего; видимость без сущности; оболочка, лишенная главного; пустой быт, суета, прах, пошлость
Вера родится от того, что человек созерцает Бога любовью. Но от черезмерной созерцательности души становятся мечтательными, ленивыми, безвольными, нетрудолюбивыми. Родина дала нам богатую, тонкую, подвижную и страстную жизнь чувств.
Что есть душа без чувств? Камень. Но разве на одном чувстве можно строить характер народа?
Носясь без руля и без ветрил, по воле «чувств», наша жизнь, принимает обличие каприза, самодурства, обидчивости. Вот она эта удоборастворимость русской души: способность умилиться без сентиминтальности; простить от всей души; закончить грешную разбойную жизнь подвижничеством. Вот она русская воля к совершенству: способность к монашескому целомудрию, содержимому втайне; поиски отречения и тишины; простота и естественность в геройстве; верность и стойкость перед лицом мучений и смерти Вот оно русское мечтание о полноте и всецелости: это собирание всех людей, всех сословий и всех земель русских под единую руку; эти юношеские грезы о безусловной справедливости; эти наивные мечтания о братстве всех народов. Вот она эта склонность русского народа взращивать те общественные формы, которые покоятся на братстве или зиждутся жертвою и любовию. Но ведь чувствительность и фантазерство бывают беспочвенны, безвольны, губительны; а нравственный идеализм может выродиться в сентиментальность, в пустое, прекраснословие, в моральную заносчивость. Нельзя забывать этого, чтобы не искать спасения в механической пустоте и «американизме».
Ни один народ в мире не имел такого бремени и такого задания, как Русский Народ. И ни один народ не вынес из таких испытаний и из таких мук такой силы, такой самобытности, такой духовной глубины. Тяжек наш крест. Не из одних ли страданий соткались ткани нашей Истории? И, если мы, подчас изнемогая, падаем под бременем нашего креста, то роптать ли нам и хулить ли себя в час упадка, или молиться, крепиться и собирать новые силы?
Первое наше бремя, есть бремя земли необъятного, непокорного, разбегающегося пространства: шестая часть суши, в едином великом куске; три с половиной Китая, сорок четыре германских империи. Не мы «взяли» это пространство: равнинное, открытое, беззащитное оно само навязалось нам; оно заставило нас овладеть им, из века в век насылая на нас вторгающиеся отовсюду армии оседлых соседей. Империя имела только два пути: или стереться и не быть; или замирить свои необозримые окраины оружием и государственной властью. Империя подняла это бремя и понесла его; и осуществлила единственное в мире явление.
Второе наше бремя есть бремя Природы.
Этот океан суши, оторванный от вольного моря, которое зовет и манит, но само не дается и нам ничего не дарит. Эта гладь повсюдная, безгорная; и лишь на краю света маячат Карпаты и Кавказ, Урал и Саяны, не ограждая нас ни от бури, ни от врага. Эта почва, - скудная там, где леса дают оборону, и благодатная там, где голая степь открыта для набега. Эти богатства, сокрытые в глубине и не дающиеся человеку до сих пор, пока он не создаст замирение и безопасность. Эти губительные засухи, эти ранние заморозки, эти бесконечные болота на севере, эти безлесные степи и сыпучие пески на юге: царство ледяного ветра и палящего зноя. Но Империя не имела выбора: и это бремя было принято нами, и суровая природа стала нашей судьбою, единственною и неповторимою в Истории.
И третье наше бремя есть бремя народности. Миллионы людей, то сосредоточенных, то рассеянных в степях, то затерянных в лесах и болотах; до ставосьмидесяти различных племен и наречий. Мы должны были принять и это бремя: не искоренить, не подавить, не поработить чужую кровь; не задушить иноплеменную и инославную жизнь; а дать всем жизнь, дыхание и великую Родину. Найти ту духовную глубину, и ширину, и гибкость творческого акта, в лоне которых каждое включаемое племя нашло бы себе место и свободу посильно цвести, - одни доцветая, другие расцветая. Надо было создать духовную, культурную и правовую Родину для всего этого разноголосого человеческого моря; всех соблюсти, всех примирить, роем дать молиться по-своему, и лучших отовсюду вовлечь в государственное и культурное строительство. Наш путь вел из непрестанной нужды, через непрерывные, великие опасности, к духовному и государственному величию; и не могло быть отсрочек, ни отпуска, ни отдыха. Из века в век наша забота была не о том, как лучше устроиться или как легче прожить; но лишь о том, чтобы вообще выжить и выйти из очередной беды. Народы не выбирают себе своих жребиев; каждый приемлет свое бремя и свое задание свыше. Вся жизнь нашего народа стала самоотверженным служением, непрерывным и часто непосильным. И как часто другие народы спасались нашими жертвами.
История Империи есть история борьбы. Мы научились хоронить нашу национальную святыню в недосягаемости. Наша русская способность незримо возрождаться в зримом умирание. Вот откуда наше русское искусство побеждать отступая, не гибнуть в огне земных пожаров и не распадаться в вещественной разрухе.
Неисповедимы Божии пути. Сокрыты от нас Его предначертания. И только края ризы Его касаемся мы в наших постижениях.
Не пытайтесь свести Родину к телесному, к земле и природе.
Ищите русскость русского в тех душевных состояниях, которые обращают человека к Богу в небесах и ко всему Божественному на земле, т.е. в духовности человека. Вот подлинное жилище Родины, вот подлинное ее обнаружение, когда душа человека, «томимая духовной жаждой», отвертывается от «случайных и напрасных даров» земной жизни и, испытывая жизнь без Бога, как «мрачную пустыню», обращается из глубины своей к благодатным предметам.
Душа не священна сама по себе; она священна духом и своей одухотворенностью. И быт не свят сам по себе, оно освящается бытием личным и народным. То, что освящено духом и бытием, то становится его сосудом или его ризою. И то, во что излился дух, - и человек, и картина, и напев, и храм, и крепостная стена становится священным и дорогим, как открывающийся мне и нам, нашему народу и нашей стране лик самого Божества.
И вот, Родина есть выстраданные нами и открывавшиеся нам лики Божии: в песнях, поэмах, трагедиях, в созданиях искусства и в подвигах наших святых и героев. И еще. Родина это тот национальный строй и уклад души, который выстрадался и выносился нашим народом в его бытии и в его быту, и который незаметно, но неизменно владеет и моею душою, ее дыханием, и вздохом, и стоном, и жестом, и языком, и пляскою. Родина это те люди, те вдохновленные боговидцы и осененные пророки, которые пребывали в этом духе, осуществляя и закрепляя его, увидели и создали для нас узренные ими лики Божии.
Родина есть нечто от Духа и для Духа. И тот, кто не живет Духом, тот не будет иметь Родины; и она останется для него темною загадкою и странною ненужностью. На безродность обречен тот, у кого душа закрыта для Божественного, глуха и слепа для него. Русская Религия, прежде всего призвана раскрыть души для божественного.
Комментарий