Твитнуть
Жернова любви
«Жестоко слово Его, кто может это слушать?» (Иоанна 6:60)
Большинство верующих так или иначе знают о том, что главной и, в конечном итоге, единственной заповедью Христовой, обращенной к человечеству, является заповедь о любви ко Христу. Как засвидетельствовал Он Сам, отвечая вопрошающему, есть две основные заповеди о любви к Богу и о любви к ближнему, к человеку. И вот обе эти заповеди-половинки сходятся в одной-единственной о любви к Богочеловеку Христу, любви одновременно к Сыну Божию и Сыну Человеческому. По сути, любовь Христова объемлет все, и действительно, как утверждает апостол, она является исполнением закона и, если можно так сказать, перевыполнением его, т.к. является исполнением Высшего Закона мироздания Закона Божественной Любви.
И вот очень часто в своей жизни мы ошибочно склонны принимать свои чувства, ощущения по отношению ко Христу, за нашу любовь к Нему. Мы уверены, будто любим Его, и потому свободны от каких-либо обязательств и вольны сами решать, как нам жить «по воле Божьей» и как служить Ему. И в то же время, будучи, как нам кажется, свободными и любящими, мы почему-то прозябаем в суете, грешим самыми разнообразными грехами (которые порой и за грехи-то не считаем): ленью, раздражительностью, обидчивостью, агрессией, жадностью и прочими гораздо более тяжкими. И проповедуем другим мнимую свободу (свободу от обязательств, но не от греха), тогда как сами являемся при этом «рабами плоти».
И получается парадокс: человек, уверенный о себе, что он любит Христа «всем сердцем, душой и разумением», реально ощущающий эту любовь, при этом живет жизнью бесконечно далекой от христианского идеала самоотрекающейся любви, и не только живет такой жизнью, но на глубине вполне довольствуется ею, и не стремится к иной. В большей или меньшей степени (причем, как правило, в большей) это касается каждого из нас все мы думаем о себе много лучше, чем следовало бы, и вовсе не так, как учит апостол, чтобы «каждый думал о себе скромно, по мере веры, какую кому Бог уделил» (то есть, чем больше веры, тем скромнее следует о себе думать, хотя у нас обыкновенно выходит с точностью до наоборот).
Отчего происходит подобная неощутимая, но губительная подмена подмена подлинной крестной любви самоощущениями, подмена реальности креста жизнью в иллюзорном, нами же вымышленном мире? На мой взгляд, в большинстве случаев это происходит оттого, что человек, вкусив на начальном этапе «как благ Господь», напитавшись от виноградника благодати, когда он как бы окрыленный, опьяненный ею обнимает, как ему кажется, весь мир, и готов, не раздумывая, жизнь отдать за него, вскоре принимает (зачастую будучи неверно научен) эту влюбленность, этот чувственный порыв, который есть реакция изъязвленной грехами души на нежное прикосновение Божье, за собственно любовь ко Христу, тогда как она есть лишь проявление Его любви и заботы о нас, Его заблудших чадах.
Со временем «первая любовь» проходит, человек оставляет ее, или скорее она оставляет человека. И он, который еще вчера купался в Божьей любви и ласке, внезапно оказывается один на один с жестокой реальностью, жизненными проблемами и невзгодами. Одни в результате с головой погружаются в суету, забыв о прежнем опыте, будто его и не было вовсе, другие же начинают мучиться из-за отсутствия прежней радости, тяготиться будничностью и искать Христа. Опять же кто-то в результате начинает искать не столько Христа, сколько приятных, возбуждающих дух ощущений и где-то пытаться имитировать их. А кто-то, однажды познав благость Божью, начинает поистине искать Его, трудясь в поте лица. Справедливо говорят, что человек не может начать искать то, чего не терял, и подлинный поиск Бога начинается лишь с первичной утратой благодати. До этого, прежде чем человеку открылся Бог, он еще не способен искать Его «я открылся не искавшим Меня». Но с момента откровения Христа в человеке начинается поиск. Человек теперь знает, что он не одинок в этом мире, и не успокоится, доколе не найдет Отца не найдет Его так, чтобы впредь более никогда не терять из виду. И, если это произойдет, тогда данная ему благодать усвоится им окончательно, и будет не чем-то внешним по отношению к нему уходящим и приходящим явлением но насквозь пропитает все его существо, нераздельно сроднится с ним. Тогда плоть Христова войдет в его плоть, и будут двое Христос и человек один Дух, одна Душа, и одно Тело.
Когда человек впервые получает дар благодати, он является еще младенцем в вере. Любит ли младенец или даже ребенок мать? По-своему конечно любит, любовью неосознанной, незрелой, смутной, привязанностью к матери, любит любовью получающей, но не могущей ничего отдать взамен. Младенец в вере является по большей части потребителем благодати этого духовного молока. Зрелый же христианин, христианин относительно нас совершенный подобно апостолу Павлу любит Христа любовью Христовой, любовью пламенной, жертвенной и при этом глубоко укорененной в сердце, и отдающей всего себя без остатка Любимому. И между этими двумя состояниями пропасть, которую переходят очень немногие, и которую без помощи свыше неспособен перейти вообще никто.
Любовь Христова в мире сем всегда означает крест. И слово о Христе есть в конечном счете слово о кресте, которое проповедовал Павел это слово о предельном самоотречении ради Христа. Мы часто молимся Христу о том, чтобы Он был с нами, но так ли уж мы сами пытаемся быть с Ним? Когда же просим Его о том, чтобы и нам быть там, где Он, слышим ли мы обращенный к нам немой вопрос: «Можете ли пить чашу, которую Я пью и креститься крещением, которым Я крещусь?», и понимаем ли, что это за чаша и что за крещение, когда отвечаем: «Можем»? Но если мы действительно хотим быть со Христом, пускай и не всегда отдавая себе отчет в том, что это значит для нас, то рано или поздно мы приступим к Чаше Его Любви и ко Кресту Его Спасения.
Христос в этом мире обречен обречен на вечное изгнание, скитания, непонимание, выставлен на всеобщее посмешище и поругание. Поэтому «каждый, желающий жить благочестиво, будет гоним», и каждый, истинно желающий быть со Христом, будет там, где Он. Пойти за Христом потому, что Он обещает рай несложно, и не является признаком подлинной любви. Но вот пойти за Ним туда, куда нисходит Он в ад человеческой боли и страданий, говоря вместе с Фомой «пойдем и мы с Ним туда, и умрем там» - это уже есть проявление подлинной любви к Богу. И многим христианам, привыкшим мыслить о Христе почти исключительно в контексте обетованной бесконечной и беззаботной жизни, претит и представляется несправедливо жестокой мысль о том, что путь в эту райскую жизнь лежит через ад креста причем, креста не менее реального, чем крест Христов. И мы останавливаемся в нерешительности ведь многим изначально обещали совсем другое, можно сказать прямо противоположное: но обещали люди, а не Бог.
Любить Христа в этом мире означает примерно то же, что и любить больше собственной жизни человека отверженного, обреченного на смерть. Это одновременно ни с чем не сравнимая, глубочайшая радость и счастье от торжества любви над злом и смертью, и в то же время ни с чем не сравнимая скорбь, когда «оружие проходит душу». История знает немало примеров, когда человек шел на нечеловеческие страдания ради любимого и такие люди являются в большей степени христианами, чем многие из нас, нежелающих подобно им страдать за Христа. В этом смысле, мне вспоминается одна история любви, когда женщина отпускала своего возлюбленного на казнь, и потом еще больше полувека жила этим моментом, жила любовью к нему, отсидев длительный срок за то, что любила «врага народа», будучи отвержена всеми, и, что самое страшное, в течение всей жизни не имея возможности хоть кому-то поведать о своей трагедии и любви оставаясь всегда наедине со своей болью и горем, которые с годами не ослабли, не притупились, со своей невосполнимой утратой, каждый год наедине с собою отмечая тот самый последний и страшный их прощальный день. Вот ее стихи:
«Полвека не могу принять - ничем нельзя помочь,
И все уходишь ты опять в ту роковую ночь.
А я осуждена идти, пока не минет срок,
И перепутаны пути исхоженных дорог...
Но если я еще жива наперекор судьбе,
То только как любовь твоя, и память о тебе.»
Как это сравнить с нашим бесчувствием ко Христу и правде Божьей, с нашим равнодушием ко всему, кроме себя самих? Если и есть в нас толика любви Христовой (а она, в каком-то смысле, есть во всех, т.к. без любви к Богу, пускай и неосознанной, не может существовать человек), то давайте будем честными до конца и увидим, насколько же больше в нас нелюбви к Нему, и что такое наша любовь по сравнению с этой нелюбовью?
На мой взгляд, несознательными словами о любви, легкомысленными признаниями в ней, Христу причиняется несоизмеримо больше ран, нежели чем-либо другим. Эти слова приемлемы для тех, кто только сейчас принял Его милость, но они осуждают тех из нас, кто прикрывается любовью ко Христу, с тем, чтобы творить свою волю. Как прежде, так и теперь, Христос предается целованием, признанием в любви и как тогда, так и сейчас от Него отрекаются те, кто возможно больше других Его любит. В этом трагедия Христа и одиночество Бога в неразделенности Его любви теми, кого Он любит.
И совершенно справедливо слово о том, что святыми держится и ради них сотворен мир те единицы верных, которые оставили все ради Него, те на ком в полноте исполнилась любовь Христова, есть, с одной стороны ободрение для нас в возможности достижения святости уже в этой жизни, а с другой молчаливый укор нашей лени, праздности, себялюбию и свидетельство против нас. Если бы не было их, Бог не мог бы спросить с остальных, но поскольку есть они достигшие праведности то и с остальных конечно спрошено будет.
10.03.2009
Большинство верующих так или иначе знают о том, что главной и, в конечном итоге, единственной заповедью Христовой, обращенной к человечеству, является заповедь о любви ко Христу. Как засвидетельствовал Он Сам, отвечая вопрошающему, есть две основные заповеди о любви к Богу и о любви к ближнему, к человеку. И вот обе эти заповеди-половинки сходятся в одной-единственной о любви к Богочеловеку Христу, любви одновременно к Сыну Божию и Сыну Человеческому. По сути, любовь Христова объемлет все, и действительно, как утверждает апостол, она является исполнением закона и, если можно так сказать, перевыполнением его, т.к. является исполнением Высшего Закона мироздания Закона Божественной Любви.
И вот очень часто в своей жизни мы ошибочно склонны принимать свои чувства, ощущения по отношению ко Христу, за нашу любовь к Нему. Мы уверены, будто любим Его, и потому свободны от каких-либо обязательств и вольны сами решать, как нам жить «по воле Божьей» и как служить Ему. И в то же время, будучи, как нам кажется, свободными и любящими, мы почему-то прозябаем в суете, грешим самыми разнообразными грехами (которые порой и за грехи-то не считаем): ленью, раздражительностью, обидчивостью, агрессией, жадностью и прочими гораздо более тяжкими. И проповедуем другим мнимую свободу (свободу от обязательств, но не от греха), тогда как сами являемся при этом «рабами плоти».
И получается парадокс: человек, уверенный о себе, что он любит Христа «всем сердцем, душой и разумением», реально ощущающий эту любовь, при этом живет жизнью бесконечно далекой от христианского идеала самоотрекающейся любви, и не только живет такой жизнью, но на глубине вполне довольствуется ею, и не стремится к иной. В большей или меньшей степени (причем, как правило, в большей) это касается каждого из нас все мы думаем о себе много лучше, чем следовало бы, и вовсе не так, как учит апостол, чтобы «каждый думал о себе скромно, по мере веры, какую кому Бог уделил» (то есть, чем больше веры, тем скромнее следует о себе думать, хотя у нас обыкновенно выходит с точностью до наоборот).
Отчего происходит подобная неощутимая, но губительная подмена подмена подлинной крестной любви самоощущениями, подмена реальности креста жизнью в иллюзорном, нами же вымышленном мире? На мой взгляд, в большинстве случаев это происходит оттого, что человек, вкусив на начальном этапе «как благ Господь», напитавшись от виноградника благодати, когда он как бы окрыленный, опьяненный ею обнимает, как ему кажется, весь мир, и готов, не раздумывая, жизнь отдать за него, вскоре принимает (зачастую будучи неверно научен) эту влюбленность, этот чувственный порыв, который есть реакция изъязвленной грехами души на нежное прикосновение Божье, за собственно любовь ко Христу, тогда как она есть лишь проявление Его любви и заботы о нас, Его заблудших чадах.
Со временем «первая любовь» проходит, человек оставляет ее, или скорее она оставляет человека. И он, который еще вчера купался в Божьей любви и ласке, внезапно оказывается один на один с жестокой реальностью, жизненными проблемами и невзгодами. Одни в результате с головой погружаются в суету, забыв о прежнем опыте, будто его и не было вовсе, другие же начинают мучиться из-за отсутствия прежней радости, тяготиться будничностью и искать Христа. Опять же кто-то в результате начинает искать не столько Христа, сколько приятных, возбуждающих дух ощущений и где-то пытаться имитировать их. А кто-то, однажды познав благость Божью, начинает поистине искать Его, трудясь в поте лица. Справедливо говорят, что человек не может начать искать то, чего не терял, и подлинный поиск Бога начинается лишь с первичной утратой благодати. До этого, прежде чем человеку открылся Бог, он еще не способен искать Его «я открылся не искавшим Меня». Но с момента откровения Христа в человеке начинается поиск. Человек теперь знает, что он не одинок в этом мире, и не успокоится, доколе не найдет Отца не найдет Его так, чтобы впредь более никогда не терять из виду. И, если это произойдет, тогда данная ему благодать усвоится им окончательно, и будет не чем-то внешним по отношению к нему уходящим и приходящим явлением но насквозь пропитает все его существо, нераздельно сроднится с ним. Тогда плоть Христова войдет в его плоть, и будут двое Христос и человек один Дух, одна Душа, и одно Тело.
Когда человек впервые получает дар благодати, он является еще младенцем в вере. Любит ли младенец или даже ребенок мать? По-своему конечно любит, любовью неосознанной, незрелой, смутной, привязанностью к матери, любит любовью получающей, но не могущей ничего отдать взамен. Младенец в вере является по большей части потребителем благодати этого духовного молока. Зрелый же христианин, христианин относительно нас совершенный подобно апостолу Павлу любит Христа любовью Христовой, любовью пламенной, жертвенной и при этом глубоко укорененной в сердце, и отдающей всего себя без остатка Любимому. И между этими двумя состояниями пропасть, которую переходят очень немногие, и которую без помощи свыше неспособен перейти вообще никто.
Любовь Христова в мире сем всегда означает крест. И слово о Христе есть в конечном счете слово о кресте, которое проповедовал Павел это слово о предельном самоотречении ради Христа. Мы часто молимся Христу о том, чтобы Он был с нами, но так ли уж мы сами пытаемся быть с Ним? Когда же просим Его о том, чтобы и нам быть там, где Он, слышим ли мы обращенный к нам немой вопрос: «Можете ли пить чашу, которую Я пью и креститься крещением, которым Я крещусь?», и понимаем ли, что это за чаша и что за крещение, когда отвечаем: «Можем»? Но если мы действительно хотим быть со Христом, пускай и не всегда отдавая себе отчет в том, что это значит для нас, то рано или поздно мы приступим к Чаше Его Любви и ко Кресту Его Спасения.
Христос в этом мире обречен обречен на вечное изгнание, скитания, непонимание, выставлен на всеобщее посмешище и поругание. Поэтому «каждый, желающий жить благочестиво, будет гоним», и каждый, истинно желающий быть со Христом, будет там, где Он. Пойти за Христом потому, что Он обещает рай несложно, и не является признаком подлинной любви. Но вот пойти за Ним туда, куда нисходит Он в ад человеческой боли и страданий, говоря вместе с Фомой «пойдем и мы с Ним туда, и умрем там» - это уже есть проявление подлинной любви к Богу. И многим христианам, привыкшим мыслить о Христе почти исключительно в контексте обетованной бесконечной и беззаботной жизни, претит и представляется несправедливо жестокой мысль о том, что путь в эту райскую жизнь лежит через ад креста причем, креста не менее реального, чем крест Христов. И мы останавливаемся в нерешительности ведь многим изначально обещали совсем другое, можно сказать прямо противоположное: но обещали люди, а не Бог.
Любить Христа в этом мире означает примерно то же, что и любить больше собственной жизни человека отверженного, обреченного на смерть. Это одновременно ни с чем не сравнимая, глубочайшая радость и счастье от торжества любви над злом и смертью, и в то же время ни с чем не сравнимая скорбь, когда «оружие проходит душу». История знает немало примеров, когда человек шел на нечеловеческие страдания ради любимого и такие люди являются в большей степени христианами, чем многие из нас, нежелающих подобно им страдать за Христа. В этом смысле, мне вспоминается одна история любви, когда женщина отпускала своего возлюбленного на казнь, и потом еще больше полувека жила этим моментом, жила любовью к нему, отсидев длительный срок за то, что любила «врага народа», будучи отвержена всеми, и, что самое страшное, в течение всей жизни не имея возможности хоть кому-то поведать о своей трагедии и любви оставаясь всегда наедине со своей болью и горем, которые с годами не ослабли, не притупились, со своей невосполнимой утратой, каждый год наедине с собою отмечая тот самый последний и страшный их прощальный день. Вот ее стихи:
«Полвека не могу принять - ничем нельзя помочь,
И все уходишь ты опять в ту роковую ночь.
А я осуждена идти, пока не минет срок,
И перепутаны пути исхоженных дорог...
Но если я еще жива наперекор судьбе,
То только как любовь твоя, и память о тебе.»
Как это сравнить с нашим бесчувствием ко Христу и правде Божьей, с нашим равнодушием ко всему, кроме себя самих? Если и есть в нас толика любви Христовой (а она, в каком-то смысле, есть во всех, т.к. без любви к Богу, пускай и неосознанной, не может существовать человек), то давайте будем честными до конца и увидим, насколько же больше в нас нелюбви к Нему, и что такое наша любовь по сравнению с этой нелюбовью?
На мой взгляд, несознательными словами о любви, легкомысленными признаниями в ней, Христу причиняется несоизмеримо больше ран, нежели чем-либо другим. Эти слова приемлемы для тех, кто только сейчас принял Его милость, но они осуждают тех из нас, кто прикрывается любовью ко Христу, с тем, чтобы творить свою волю. Как прежде, так и теперь, Христос предается целованием, признанием в любви и как тогда, так и сейчас от Него отрекаются те, кто возможно больше других Его любит. В этом трагедия Христа и одиночество Бога в неразделенности Его любви теми, кого Он любит.
И совершенно справедливо слово о том, что святыми держится и ради них сотворен мир те единицы верных, которые оставили все ради Него, те на ком в полноте исполнилась любовь Христова, есть, с одной стороны ободрение для нас в возможности достижения святости уже в этой жизни, а с другой молчаливый укор нашей лени, праздности, себялюбию и свидетельство против нас. Если бы не было их, Бог не мог бы спросить с остальных, но поскольку есть они достигшие праведности то и с остальных конечно спрошено будет.
10.03.2009
Комментарий