Твитнуть
Анатолий Сидорин
На 9 мая крестный уговорил меня сходить поработать в церковь. Ратминская церковь храм Похвалы Богородицы была построена в конце 19 века в усадьбе князей Вяземских. Сама усадьба сгорела в первые годы советской власти, практически сразу после того, как была объявлена памятником архитектуры, охраняемым государством. Каменная церковь, расположенная на небольшом возвышении при впадении речки Дубна в Волгу, простояла бесхозной более полувека. Коренные дубненцы (а город был построен километрах в пяти от этого места уже после Великой Отечественной, так что первому поколению «местных» сейчас едва исполнилось пятьдесят) рассказывали, как, будучи еще школьниками, приезжали сюда на велосипедах рыться в развалинах, в надежде найти, ну если и не клад, то хотя бы старинную монету. Церковь оставалась заброшенной и когда рядом выросли несколько корпусов пансионата «Ратмино», построенные Объединенным Институтом Ядерных Исследований. Только после краха коммунистической идеологии на небольшой промежуток времени православие стало вдруг супермодным и популярным, и нашлись откуда-то деньги на реставрацию.
Впервые я увидел эту церковь, когда работы по восстановлению только набирали обороты и под строительными лесами серым камнем просвечивали потрескавшиеся стены. Сейчас уже возведена ограда, двор в основном обихожен и белый храм радует глаз, как весенняя березка. Однако, работ по хозяйству по-прежнему невпроворот, а, после первого всплеска, энтузиазм вновь обращенных верующих пошел на спад. Как в свое время христианство вытеснило из сознания людей коммунистическую идею, так сейчас оба они оказались забыты ради суетного дела добычи пропитания. На праздники церковь не пустует, но вся текущая работа свалилась целиком на плечи батюшки и нескольких служек.
Начало весны было холодным, и батюшка решил, что вскапывать огород еще рано. Мы, в компании с еще несколькими доброхотами, занялись уборкой территории, приведением в порядок нескольких клумб, расчисткой старых завалов строительного мусора в дальнем углу двора. Отдыхали сидя на скамье обращенной к Волге. Сквозь безлиственные еще ветви деревьев открывалась почти левитановская перспектива с чахлыми кустами по крутому берегу, невеликими домиками на пологом противоположном берегу, дальним темнеющим лесом. Левый берег Волги это уже Тверская область. Подзол и нищета. Где-то там, в деревне Береза Оленинского района родился в середине века 19-го тот, кто сто лет спустя будет прославлен в лике святых, с именованием равноапостольный.
К кафедральному собору Русской Православной Церкви в Японии мы добрались уже к вечеру, вдоволь натолкавшись у прилавков Акихабары. Смеркалось, и хотя зима в Токио была удивительно теплой, в этот раз дул неприятный сырой ветер и даже срывался мелкий еле заметный снежок. Собор, неожиданно возникший в глубине боковой улицы, сначала почти потерялся среди окружающих его современных многоэтажек. Но у чугунной ограды, у высоких черных ворот мы остановились, запрокинув голову в небеса, чтобы рассмотреть тяжелый сферический купол.
Собор не похож на те белые свечки церквей, увенчанные золотыми маковками, которые разбросаны в редеющих лесах подмосковья. Подобные храмы большого камня, с узкими прямоугольными окнами, нижние из которых забраны решеткой, с темно-красными мраморными карнизами, широкие и грузные мне доводилось видеть в Бухаресте. Светлый камень стен делает его похожим и на те, разрушаемые косовскими повстанцами древние соборы, которые иногда мелькают в сводках новостей из Югославии. Сто лет назад, среди двухэтажных деревянных домишек старого Токио, наверное, эта каменная глыба выглядела расточительно огромной и величественной. Расписание служб на табличке подле входа написано на японском и английском языках.
Храм был безлюден и киоск перед входом, торгующий сувенирами, и несколько подсобных помещений в глубине двора. Да и дверь самого собора была заперта. Только за углом в маленькой часовенке горело несколько восковых свечей. От ветра вход в часовню заслоняла небольшая арка из пластика и металла, которые странно контрастировали с холодным камнем. Живое пламя свечей, наверное по контрасту, напомнило мне случайный эпизод из моей первой поездки за пределы бывшего Союза.
В столице итальянской провинции Молиссе в городке с помпезным названием Кампобассо я заглянул в маленький католический собор. Здание, ничем не выделяющееся по архитектуре, по внутреннему убранству напоминало лекционный зал. Несколько ровных рядов скамей и кафедра на возвышении. Справа от кафедры, рядом с небольшой скульптурой Богоматери, располагалось устройство, назначение которого я понял не сразу. Жестяной ящик для пожертвований соседствовал с пультом, в три ряда заполненным круглыми пластмассовыми кнопками. Сзади пульта располагалась горизонтальная панель с ровными пластмассовыми столбиками белого цвета, увенчанными электрическими лампочками от карманного фонарика. Если нажать на кнопку, то загорается соответствующая лампочка. Несколько минут я смотрел на это техническое чудо, попеременно зажигая и гася лампочки. Ба, да это же свечи!
Получая японскую визу, из-за неудачного расписания электричек я приехал в Москву часа за два до открытия посольства. Консульский отдел расположен в одном из переулков рядом с Арбатской площадью, как раз напротив ГИТИСа. Чтобы скоротать время я отправился в Дом Книги на Калининском. В разделе философии и религии я с удовольствием полистал отлично изданный и прокомментированный Коран. Полтора десятка книг Ошо соседствовали с пухлым многотомником Блаватской. Тут же оказалась и полушарлатанская «Диагностика кармы» и несколько книжек Даниила Андреева, аляповатые издания кришнаитов, но, как это ни странно, ни одного издания Библии я не обнаружил. На входе на второй этаж на столе с десятком бестселлеров сезона я увидел и новый роман Харуки Мураками.
Мураками я впервые читал в Америке на родине его книг и книги мне показались полностью лишенными какой-либо национальной окраски: замени названия нескольких географических пунктов, и автора можно смело записывать в прогрессивные австралийские писатели. И, все же, что-то несомненно японское в них присутствовало. Нет, не характерные пейзажи: описания Мураками неярки и почти лишены индивидуальной окраски. Скорее что-то из манеры повествования, свойственной средневековой японской классике, хотя такой же рваный стиль найдем мы, например, и у того же Курта Воннегута. Может быть, самое японское в этих книгах это крайняя отстраненность, почти отрешенность автора от повествования. Что-то такое чисто буддистское по своему духу.
Буддизм религия для Японии относительно новая. Каким-то образом она смогла ужиться с древней языческой верой Синтоизмом. Сам синтоизм, наверное уже под влиянием буддизма, потерял в последнее время черты преклонения перед необузданной силой, которые остались лишь в изображениях драконов, да прочих сверхъестественных существ. Но именно приверженцы синтоизма в наибольшей степени воспротивились проповеди христианства, когда иеромонах Николай, уроженец Тверской губернии и выпускник Санкт-Петербургской Духовной Академии, после путешествия длительностью более года, добрался в 1867 году до русского посольства в Токио. (Ожидающего парохода будущего святого благословил на проповедь христианства в Японии архиепископ Иннокентий, апостол Камчатки и Америки, и Америка еще встретится нам на кривых тропках этого рассказа.)
В Православном интернете Вы можете найти почти сказочные истории первых лет жизни Николая в Японии (где сегодня он более известен под именем Николай До). О том, как служитель синтоистской шрины (так называются храмы этой религии) набросился на него с мечом, угрожая скорее убить, чем допустить кощунственную проповедь. И как затем тот же языческий жрец, крестившись с именем Павел, стал первым японским священником. О гонениях со стороны властей на первых христиан в Японии, о Божьем заступничестве, о явленных чудесах. Что-то ностальгическое присутствует в этих рассказах, хотя труды Святителя Николая включали в себя и множество дел весьма прозаичных. Он перевел на японский язык Священное Писание и Закон Божий, составил один из первых русско-японских словарей, руководил строительством собора в Токио. 16 февраля 1912 года святитель Николай Японский закончил свой земной путь, и этот день отмечается Русской Православной Церковью как день его памяти.
После Второй Мировой Япония приняла решение о том, что все главы иностранных конфессий должны утверждаться на должность японским правительством. Русская православная церковь не признала правомерность этого акта, и на три десятка лет кафедральный собор перешел в ведение православной церкви Америки. В середине 70-х конфликт был урегулирован, но службы в соборе ведутся сейчас в основном на японском и иногда на английском языке. В период временного разделения японской церкви, часть православных храмов осталось верными России. В Токио службы на церковнославянском начали проводится в русском подворье. Русское подворье это частный особняк, пожертвованный бывшими хозяевами еще до войны на нужды русской общины. Внутренние помещения особняка были переоборудованы для проведения служб, а снаружи он так и остался обычным домом, на обычной улице.
В русское подворье я зашел на вечернюю службу накануне Татьянина дня. Только батюшка русский, все остальные служители - японцы. Среди немногочисленных прихожан есть и японцы, и русские. Внутри храм аккуратен и бел, воздух тяжел и сладок от дыма свечей и ладана. И, хотя на щуплом японце пышное одеяние православного священнослужителя очень похоже на кимоно рефери поединка в борьбе сумо, а его церковнославянский почти неотличим на слух от японского, все равно, какая-то домашняя атмосфера присутствует в этом неторопливом, почти нудном, действии.
По дороге от института, в который я приезжал на работу в Токио, к станции метро, на перекрестке двух автострад, где бетонная развязка делит потоки машин на два этажа, притаилась в уголке старая синтоистская шрина. От гремящего города ее дворик отделен живой изгородью, и по периметру стоят уже наполовину высохшие невысокие деревья. Во дворе сам храм и маленький служебная постройка, напоминающая сарай. На пути к храму по обе стороны от дорожки на высоких каменных постаментах стоят каменные же скульптуры киринов. Кирин фантастическая помесь пса, льва и дракона существо потенциально опасное, но доброе, и призвано охранять покой сего места. Сам храм убогая на вид хижина, с черной покатой крышей, на входе большой деревянный ящик с желобом, в который можно бросить мелочь, перед тем, как прочитать молитву и хлопнуть в ладоши.
У живой изгороди, под сенью дерев раньше стояла длинная деревянная скамья, на которой пешеход, измученный настырным мегаполисом, мог отдохнуть, запивая свой бутерброд саке из бумажного стаканчика. Когда я зашел во двор шрины после двухлетнего отсутствия, собираясь снова надолго покинуть Токио, то вместо скамьи обнаружил временный склад стройматериалов. Бетонные блоки в углу двора также указывали на то, что всеяпонский зуд строить и перестраивать все на свете добрался и сюда. Примостившись на одном из бетонных блоков, я выпил бутылку стаута, который недавно начала выпускать фирма «Кирин» один из крупнейших производителей пива в Японии.
Свечи на ветру
Впервые я увидел эту церковь, когда работы по восстановлению только набирали обороты и под строительными лесами серым камнем просвечивали потрескавшиеся стены. Сейчас уже возведена ограда, двор в основном обихожен и белый храм радует глаз, как весенняя березка. Однако, работ по хозяйству по-прежнему невпроворот, а, после первого всплеска, энтузиазм вновь обращенных верующих пошел на спад. Как в свое время христианство вытеснило из сознания людей коммунистическую идею, так сейчас оба они оказались забыты ради суетного дела добычи пропитания. На праздники церковь не пустует, но вся текущая работа свалилась целиком на плечи батюшки и нескольких служек.
Начало весны было холодным, и батюшка решил, что вскапывать огород еще рано. Мы, в компании с еще несколькими доброхотами, занялись уборкой территории, приведением в порядок нескольких клумб, расчисткой старых завалов строительного мусора в дальнем углу двора. Отдыхали сидя на скамье обращенной к Волге. Сквозь безлиственные еще ветви деревьев открывалась почти левитановская перспектива с чахлыми кустами по крутому берегу, невеликими домиками на пологом противоположном берегу, дальним темнеющим лесом. Левый берег Волги это уже Тверская область. Подзол и нищета. Где-то там, в деревне Береза Оленинского района родился в середине века 19-го тот, кто сто лет спустя будет прославлен в лике святых, с именованием равноапостольный.
К кафедральному собору Русской Православной Церкви в Японии мы добрались уже к вечеру, вдоволь натолкавшись у прилавков Акихабары. Смеркалось, и хотя зима в Токио была удивительно теплой, в этот раз дул неприятный сырой ветер и даже срывался мелкий еле заметный снежок. Собор, неожиданно возникший в глубине боковой улицы, сначала почти потерялся среди окружающих его современных многоэтажек. Но у чугунной ограды, у высоких черных ворот мы остановились, запрокинув голову в небеса, чтобы рассмотреть тяжелый сферический купол.
Собор не похож на те белые свечки церквей, увенчанные золотыми маковками, которые разбросаны в редеющих лесах подмосковья. Подобные храмы большого камня, с узкими прямоугольными окнами, нижние из которых забраны решеткой, с темно-красными мраморными карнизами, широкие и грузные мне доводилось видеть в Бухаресте. Светлый камень стен делает его похожим и на те, разрушаемые косовскими повстанцами древние соборы, которые иногда мелькают в сводках новостей из Югославии. Сто лет назад, среди двухэтажных деревянных домишек старого Токио, наверное, эта каменная глыба выглядела расточительно огромной и величественной. Расписание служб на табличке подле входа написано на японском и английском языках.
Храм был безлюден и киоск перед входом, торгующий сувенирами, и несколько подсобных помещений в глубине двора. Да и дверь самого собора была заперта. Только за углом в маленькой часовенке горело несколько восковых свечей. От ветра вход в часовню заслоняла небольшая арка из пластика и металла, которые странно контрастировали с холодным камнем. Живое пламя свечей, наверное по контрасту, напомнило мне случайный эпизод из моей первой поездки за пределы бывшего Союза.
В столице итальянской провинции Молиссе в городке с помпезным названием Кампобассо я заглянул в маленький католический собор. Здание, ничем не выделяющееся по архитектуре, по внутреннему убранству напоминало лекционный зал. Несколько ровных рядов скамей и кафедра на возвышении. Справа от кафедры, рядом с небольшой скульптурой Богоматери, располагалось устройство, назначение которого я понял не сразу. Жестяной ящик для пожертвований соседствовал с пультом, в три ряда заполненным круглыми пластмассовыми кнопками. Сзади пульта располагалась горизонтальная панель с ровными пластмассовыми столбиками белого цвета, увенчанными электрическими лампочками от карманного фонарика. Если нажать на кнопку, то загорается соответствующая лампочка. Несколько минут я смотрел на это техническое чудо, попеременно зажигая и гася лампочки. Ба, да это же свечи!
Получая японскую визу, из-за неудачного расписания электричек я приехал в Москву часа за два до открытия посольства. Консульский отдел расположен в одном из переулков рядом с Арбатской площадью, как раз напротив ГИТИСа. Чтобы скоротать время я отправился в Дом Книги на Калининском. В разделе философии и религии я с удовольствием полистал отлично изданный и прокомментированный Коран. Полтора десятка книг Ошо соседствовали с пухлым многотомником Блаватской. Тут же оказалась и полушарлатанская «Диагностика кармы» и несколько книжек Даниила Андреева, аляповатые издания кришнаитов, но, как это ни странно, ни одного издания Библии я не обнаружил. На входе на второй этаж на столе с десятком бестселлеров сезона я увидел и новый роман Харуки Мураками.
Мураками я впервые читал в Америке на родине его книг и книги мне показались полностью лишенными какой-либо национальной окраски: замени названия нескольких географических пунктов, и автора можно смело записывать в прогрессивные австралийские писатели. И, все же, что-то несомненно японское в них присутствовало. Нет, не характерные пейзажи: описания Мураками неярки и почти лишены индивидуальной окраски. Скорее что-то из манеры повествования, свойственной средневековой японской классике, хотя такой же рваный стиль найдем мы, например, и у того же Курта Воннегута. Может быть, самое японское в этих книгах это крайняя отстраненность, почти отрешенность автора от повествования. Что-то такое чисто буддистское по своему духу.
Буддизм религия для Японии относительно новая. Каким-то образом она смогла ужиться с древней языческой верой Синтоизмом. Сам синтоизм, наверное уже под влиянием буддизма, потерял в последнее время черты преклонения перед необузданной силой, которые остались лишь в изображениях драконов, да прочих сверхъестественных существ. Но именно приверженцы синтоизма в наибольшей степени воспротивились проповеди христианства, когда иеромонах Николай, уроженец Тверской губернии и выпускник Санкт-Петербургской Духовной Академии, после путешествия длительностью более года, добрался в 1867 году до русского посольства в Токио. (Ожидающего парохода будущего святого благословил на проповедь христианства в Японии архиепископ Иннокентий, апостол Камчатки и Америки, и Америка еще встретится нам на кривых тропках этого рассказа.)
В Православном интернете Вы можете найти почти сказочные истории первых лет жизни Николая в Японии (где сегодня он более известен под именем Николай До). О том, как служитель синтоистской шрины (так называются храмы этой религии) набросился на него с мечом, угрожая скорее убить, чем допустить кощунственную проповедь. И как затем тот же языческий жрец, крестившись с именем Павел, стал первым японским священником. О гонениях со стороны властей на первых христиан в Японии, о Божьем заступничестве, о явленных чудесах. Что-то ностальгическое присутствует в этих рассказах, хотя труды Святителя Николая включали в себя и множество дел весьма прозаичных. Он перевел на японский язык Священное Писание и Закон Божий, составил один из первых русско-японских словарей, руководил строительством собора в Токио. 16 февраля 1912 года святитель Николай Японский закончил свой земной путь, и этот день отмечается Русской Православной Церковью как день его памяти.
После Второй Мировой Япония приняла решение о том, что все главы иностранных конфессий должны утверждаться на должность японским правительством. Русская православная церковь не признала правомерность этого акта, и на три десятка лет кафедральный собор перешел в ведение православной церкви Америки. В середине 70-х конфликт был урегулирован, но службы в соборе ведутся сейчас в основном на японском и иногда на английском языке. В период временного разделения японской церкви, часть православных храмов осталось верными России. В Токио службы на церковнославянском начали проводится в русском подворье. Русское подворье это частный особняк, пожертвованный бывшими хозяевами еще до войны на нужды русской общины. Внутренние помещения особняка были переоборудованы для проведения служб, а снаружи он так и остался обычным домом, на обычной улице.
В русское подворье я зашел на вечернюю службу накануне Татьянина дня. Только батюшка русский, все остальные служители - японцы. Среди немногочисленных прихожан есть и японцы, и русские. Внутри храм аккуратен и бел, воздух тяжел и сладок от дыма свечей и ладана. И, хотя на щуплом японце пышное одеяние православного священнослужителя очень похоже на кимоно рефери поединка в борьбе сумо, а его церковнославянский почти неотличим на слух от японского, все равно, какая-то домашняя атмосфера присутствует в этом неторопливом, почти нудном, действии.
По дороге от института, в который я приезжал на работу в Токио, к станции метро, на перекрестке двух автострад, где бетонная развязка делит потоки машин на два этажа, притаилась в уголке старая синтоистская шрина. От гремящего города ее дворик отделен живой изгородью, и по периметру стоят уже наполовину высохшие невысокие деревья. Во дворе сам храм и маленький служебная постройка, напоминающая сарай. На пути к храму по обе стороны от дорожки на высоких каменных постаментах стоят каменные же скульптуры киринов. Кирин фантастическая помесь пса, льва и дракона существо потенциально опасное, но доброе, и призвано охранять покой сего места. Сам храм убогая на вид хижина, с черной покатой крышей, на входе большой деревянный ящик с желобом, в который можно бросить мелочь, перед тем, как прочитать молитву и хлопнуть в ладоши.
У живой изгороди, под сенью дерев раньше стояла длинная деревянная скамья, на которой пешеход, измученный настырным мегаполисом, мог отдохнуть, запивая свой бутерброд саке из бумажного стаканчика. Когда я зашел во двор шрины после двухлетнего отсутствия, собираясь снова надолго покинуть Токио, то вместо скамьи обнаружил временный склад стройматериалов. Бетонные блоки в углу двора также указывали на то, что всеяпонский зуд строить и перестраивать все на свете добрался и сюда. Примостившись на одном из бетонных блоков, я выпил бутылку стаута, который недавно начала выпускать фирма «Кирин» один из крупнейших производителей пива в Японии.