церковнославянский язык, его история и развитие

[elenacatania]

Вторая диалектная синтаксически-фразеологическая черта, также присущая владимирско-поволжским говорам, состоит в употреблении повторяющегося глагола не знаю в своеобразной функции, приближающейся к функции разделительного союза, если высказывается сомнение. Приведем отрывок из Жития, где Аввакум рассказывает о своем пребывании в тюрьме Андроньева монастыря: И тут на чепи кинули в темную полатку; ушла в землю, и сиделъ три дни, ни ел, ни пил; во тьме сидя, кланялся на чепи, не знаю на восток, не знаю на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно... по исходЬ третьихъ сутокъ захотЬлось есть мнЬ; после вечерни ста предо мною, не вЬмъ, ангел, не вЬмъ человек, и по се время не знаю. Токмо в потемках, сотворя молитву и взяв меня за плечо, с чепью к лавке привел и посадил и лошку в руки дал и хлебца немношко и штец дал похлебать, зЬло привкусны, хороши! и реклъ мнЬ: "Полно, довлЬет ти ко укреплению!". Да и не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало! Угодно только человЬк, а что ж ангелу? ино тца вездЬ не загорожено.
В приведенном контексте названный оборот использован дважды. В первый раз в разговорной русской разновидности, в форме дважды повторенного глагола не знаю пока речь идет о внешне-бытовом изображении подземной палатки. Когда же Аввакум переходит к повествованию о случившемся с ним чуде, тут и стиль меняется, включается церковнославянская лексика, однако оборот остается прежним, но дважды повторяется глагол не вем, придающий всему рассказу оттенок торжественности.
Таким образом, накануне петровских реформ унаследованный от Древней Руси традиционный литературно-письменный язык даже в произведениях наиболее стойких и убежденных противников никоновских церковных новшеств, приходит в живое и непосредственное соприкосновение с народным просторечием и с непринужденной диалектной речевой манерой, чтобы тем самым почерпнуть новые силы и возможности развития. И если сторонники реформы тщательно ограждали свою речь от проникновения в нее простонародных элементов, то их противники стихийно стремились к сближению с языком народных масс.

[elenacatania]

XVIII век
В ряду общественных реформ, проводившихся при участии Петра I, непосредственное отношение к истории церковнославянского и русского языка имела реформа графики, введение так называемой гражданской азбуки, т. е. той формы русского алфавита, которую мы до сих пор используем в обиходе.
Реформа русской азбуки, проведенная при непосредственном участии Петра I была лишь внешним символом расхождения между церковно-книжным языком и светскими стилями письменной речи. Гражданская азбука приблизила русский печатный шрифт к образцам печати европейских книг. Старая кирилловская славянская графика, служившая русскому народу во всех ответвлениях его письменности в течение семи веков, сохранилась после реформы лишь для печатания церковно-богослужебных книг. Таким образом, она, как писали исследователи в советское время низводилась на роль иероглифического языка религиозного культа.
После многолетней тщательной подготовки (шрифт типографии Ильи Копиевича в Амстердаме и в Кенигсберге) новый гражданский шрифт был окончательно утвержден Петром I в январе 1710 г. До нас дошли корректурные листы пробных образцов шрифта, с пометами, сделанными рукою самого Петра I и указывавшими, какие именно образцы букв из представленных на утверждение оставить и какие отменить.
Петровская реформа графики, не перестраивая коренным образом систему русского письма, тем не менее значительно способствовала ее облегчению.
Были устранены те буквы старославянского кирилловского алфавита, которые уже издавна являлись лишними, не передавая звуков славянской речи,буквы кси, пси, малый и большой юсы. Как дублетная, была устранена буква зело. Всем буквам были приданы более округлые и простые начертания, приближавшие гражданский печатный шрифт к широко распространенному в те годы в Европе латинскому шрифту антиква. Отменены были все надстрочные знаки, применявшиеся в кирилловской славянской печати: титла (сокращения), придыхания, силы (значки ударений). Это все тоже приближало гражданскую азбуку в европейской графике и вместе с тем значительно упрощало ее. Наконец, были отменены числовые значения славянских букв и окончательно введена арабская цифровая система.
В это время в гражданском языке наблюдается волна заимствований.

[elenacatania]

Заимствования в течение первой четверти XVIII в. происходит преимущественно за счет заимствования слов из живых западноевропейских языков: немецкого, голландского, французского, частично из английского и итальянского. Наряду с этим лексика продолжает пополняться и из латинского языка. Посредничество польского языка, которое было столь характерно для XVII в., почти сходит на нет, и в Петровскую эпоху русский литературный язык приходит в непосредственное соприкосновение с языками Западной Европы. Мы можем отметить три основных пути, по которым осуществляются словарные заимствования. Это, во-первых, переводы с тех или иных языков книг научного или этикетного содержания. Во-вторых, проникновение иноязычных слов в русскую лексику из речи специалистов-иностранцев офицеров, инженеров или мастеров, служивших на русской службе и плохо знавших русский язык. В-третьих, привнесение в русский язык иноязычных слов и речений русскими людьми, посылавшимися по почину Петра I за границу и нередко в течение долгих лет там учившимися и работавшими.
М.В. Ломоносов и его «Предисловие о пользе книг церковных».
В 1825 г. А. С. Пушкин следующими словами охарактеризовал разносторонность деятельности Ломоносова: Соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия, Ломоносов обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшею страстию сей души, исполненной страстей. Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник: первый углубляется в историю отечества, утверждает правила общественного языка его, дает законы и образцы классического красноречия,... учреждает фабрику, сам сооружает махины, дарит художества мозаическими произведениями и наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического языка.
В другой статье А. С. Пушкин, называя Ломоносова самобытным сподвижником просвещения, также подчеркивает универсальный характер его гения: Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был нашим первым университетом С этой верной, проникновенной характеристикой невозможно не согласиться.
Одной из самых выдающихся черт деятельности М. В. Ломоносова во всех областях, охваченных его творчеством, мы можем признать его способность соединять теорию с практикой. Эта черта сказывается в постоянном объединении его теоретических изысканий в точных науках (физике, химии, астрономии) с непосредственным применением их в технике и производстве. Например, она проявилась в основании им стекольного и фарфорового завода под Петербургом, предприятия, носящего сейчас имя своего основателя, а цветные смальты, изготовленные на этом заводе, служили Ломоносову материалом для выполнения художественных мозаичных картин, одна из; которых, Полтавская баталия, до наших дней украшает собою здание Академии наук в Ленинграде.

[elenacatania]

И в области филологии теоретические труды Ломоносова Риторика, Российская
грамматика были неразрывно связаны с его литературной деятельностью. Речения, иллюстрирующие то или иное изучаемое им грамматическое явление русского языка, Ломоносов извлекал обычно из своих стихотворных произведений или тут же сочинял стихи специально, так что в его грамматических трудах помещено как бы второе собрание его поэтических сочинений. Стихотворство моя утеха; физика мои упражнения вот один из примеров, приведенных в Российской грамматике.
Природный речевой слух, активное, с детства усвоенное владение родной севернорусской диалектной речью, дополненное основательным изучением церковнославянского и древнерусского литературного языка, языков классической древности латинского и греческого, живых европейских языков немецкого и французского, способствовали тому, что именно. Ломоносову оказалось под силу и упорядочить стилистическую систему литературного языка в целом, и разработать научны функциональный стиль русского литературного языка, и преобразовать научно-техническую терминологию.
Ломоносов был первым в России ученым, выступавшим с общедоступными лекциями по точным наукам перед широкой аудиторией на русском языке, а не на латинском, как это было принято в европейской научной и университетской практике того времени. Однако средств, необходимых для выражения научных понятий, в русском литературном языке тогда еще почти не было. И Ломоносову прежде всего необходимо было выработать терминологическую систему для различных отраслей научного знания. Историки точных наук неоднократно отмечали выдающуюся роль Ломоносова в этом отношении.
Ломоносов при разработке терминологии держался следующих точно выраженных научных положений: а) чужестранные слова научные и термины надо переводить на русский язык; б) оставлять непереведенными слова лишь в случае невозможности подыскать вполне равнозначное русское слово или когда иностранное слово получило всеобщее распространение; в) в этом случае придавать иностранному слову форму, наиболее сродную русскому языку.

[elenacatania]

Взгляды на национальную основу русского литературного языка приблизительно в те же годы были сформулированы в виде совета начинающему писателю в произведении, озаглавленном О качествах стихотворца рассуждение. В этом произведении читаем: Рассуди, что все народы в употреблении пера и изъявлении мыслей много между собой разнствуют. И для того бери свойство собственного своего языка. То, что любим в стиле латинском, французском или немецком, смеху достойно бывает в русском. Не вовсе себя порабощай однако ж употреблению, ежели в народе слово испорчено, но старайся оное исправить.
Таким образом, Ломоносов отстаивает рассудительное употребление чисто российского языка, однако не отказывается от тех богатств речевого выражения, которые были накоплены за многие века в церковнославянском языке. В новом литературном языке, ясном и вразумительном, по мнению Ломоносова, следует убегать старых и неупотребительных славенских речений, которых народ не разумеет, но при том не оставлять оных, которые хотя и в простых разговорах не употребительны, однако знаменование их народу известно.
Наиболее отчетливо и полно идеи Ломоносова, составляющие сущность его стилистической теории, которую обычно называют теорией трех стилей, изложены и обоснованы в знаменитом Рассуждении (предисловии) о пользе книг церковных в Российском языке (1757 г.).
Объективная значимость Рассуждения... определяется тем, что в нем Ломоносов строго ограничивает роль церковнославянизмов в русском литературном языке, отводя им лишь точно определенные стилистические функции. Тем самым он открывает простор использованию в русском языке слов и форм, присущих народной речи.
Начинает свое Рассуждение... Ломоносов оценкой роли и значения церковнославянского
языка для развития русского литературного языка в прошлом. И здесь он воздает должное несомненно положительному воздействию языка церковных книг на язык русского народа. Для Ломоносова церковнославянский язык выступает прежде всего как восприемник и передатчик античной и христианско-византийской речевой культуры русскому литературному языку. Этот язык, по словам Ломоносова, источник греческого изобилия: Оттуда умножаем довольство российского слова, которое и собственным своим достатком велико и к приятию греческих красот посредством славенского сродно.

[elenacatania]

Церковнославянский язык обогатил язык русский множеством речений и выражений разума (т.е. отвлеченных понятий, философских и богословских терминов).
Однако, по мнению Ломоносова, положительное воздействие церковнославянского языка на русский не сводится только к лексическому и фразеологическому обогащению последнего за счет первого. Церковнославянский язык рассматривается в Рассуждении... как своеобразный уравнительный маятник, регулирующий параллельное развитие всех говоров и наречий русского языка, предохраняя их от заметных расхождений между собою. Ломоносов писал: Народ российский, по великому пространству обитающий, не взирая на дальние расстояния, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например, в Германии, баварский крестьянин мало разумеет бранденбурского или швабского, хотя все того же немецкого народа. Ломоносов объясняет однородность русского языка на всей территории его распространения и сравнительно слабое отражение в его диалектах феодальной раздробленности также положительным воздействием на язык русского народа церковнославянского языка. И в этом он прав.
Еще одно положительное воздействие языка славянских церковных книг на развитие русского литературного языка Ломоносов усматривал в том, что русский язык за семь веков своего исторического существования не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было, т. е. относительно устойчив к историческим изменениям. И в этом плане он противопоставляет историю русского литературного языка истории других языков европейских: не так, как многие народы, не учась, не разумеют языка, которым их предки за четыреста лет писали, ради великой его перемены, случившейся через то время. Действительно, использование книг на церковнославянском языке, медленно изменявшемся в течение веков, делает древнерусский язык не столь уж непонятным не только для современников Ломоносова, но и для русских людей в наши дни.

[elenacatania]

Однако столь положительно оценив значение и роль церковнославянского языка в развитии языка русского в прошлом, Ломоносов для своей современности рассматривает его как один из тормозов, замедляющих дальнейший прогресс, и потому справедливо ратует за стилистическое упорядочение речевого использования восходящих к этому языку слов и выражений.
По Ломоносову, высота и низость литературного слога находятся в прямой зависимости от его связи с системой церковнославянского языка, элементы которого, сохранившие еще свою живую производительность, замыкаются в пределах высокого слога. Литературный язык, как писал Ломоносов, через употребление книг церковных по приличности имеет разные степени: высокий, посредственный и низкий. К каждому из названных трех штилей Ломоносов прикрепляет строго определенные виды и роды литературы. Высоким штилем следует писать оды, героические поэмы, торжественные речи о важных материях. Средний штиль рекомендуется к употреблению во всех театральных сочинениях, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия. Однако, продолжает Ломоносов, может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли; в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и элегии сего штиля дольше должны
держаться. В прозе предлагать им пристойно описание дел достопамятных и учений благородных (т. е. исторической и научной прозе). Низкий штиль предназначен для сочинений комедий, увеселительных эпиграмм, шуточных песен, фамильярных дружеских писем, изложению обыкновенных дел. Эти три стиля разграничены между собою не только в лексическом, но и в грамматическом и фонетическом отношениях, однако в Рассуждении... Ломоносов рассматривает лишь лексические критерии трех штилей.
Ломоносов отмечает в этой работе пять стилистических пластов слов, возможных, с его точки зрения, в русском литературном языке. Первый пласт лексики церковнославянизмы, весьма обветшалые и неупотребительные, например, обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные. Эти речения выключаются из употребления в русском литературном языке. Второй пластцерковнокнижные слова, кои хотя обще употребляются мало, а особенно в разговорах; однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насаждаю, взываю. Третий пластслова, которые равно употребляются как у древних славян, так и ныне у русских, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Мы назвали бы такие слова общеславянскими. К четвертому разряду относятся слова, которых нет в церьковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Это, с нашей точки зрения, слова разговорного русского языка. Наконец, пятый пласт образуют слова просторечные, диалектизмы и вульгаризмы, называемые Ломоносовым презренными словами, которых ни в котором штиле употребить не пристойно, как только в подлых комедиях.

[elenacatania]

Рассмотрев указанные лексические пласты, Ломоносов продолжает: от рассудительного употребления к разбору сих трех родов речений рождав три штиля: высокий, посредственный и низкий.
Высокий штиль должен складываться, по мнению Ломоносова, из слов третьего и второго рода, т. е. из слов общих церковнославянскому и русскому языкам, и из слов церковнославянских, понятных русским грамотным людям.
Средний штиль должен состоять из речений больше в pocсийском языке употребительных, куда можно принять и некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великой осторожностью, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако, остерегаться, чтобы не спуститься в подлость. Ломоносов специально подчеркивал: в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славянское положено будет подле российского простонародного. Этот стиль, образуя равнодействующую между высоким и низким, рассматривался Ломоносовым как магистральная линия развития русского литературного языка, преимущественно в прозе.
Низкий штиль образуется из речений русских, которых нет в славенском диалекте. Их Ломоносов рекомендует смешивать со средними, а от славенских обще неупотребительных вовсе удаляться, по пристойности материи... Он считал также, что простонародные низкие слова могут иметь в них (в произведениях низкого штиля) место по рассмотрению.18 Тем самым давалась возможность проникновению просторечной лексики в язык литературных произведений низкого стиля, чем пользовался нередко и сам Ломоносов, и другие писатели XVIII в., разрабатывавшие эти жанры литературы.

[elenacatania]

Грамматическим и фонетическим чертам, характерным для того или иного стиля литературного языка Ломосонов уделяет внимание в других трудах, в частности в Российской грамматике, систематически разграничивая употребление тех или иных категорий. Обращая внимание на вариантность многих грамматических категорий в русском языке его времени (примеры см. ниже), Ломоносов неизменно соотносил эти видоизменения с употреблением их в высоком или низком штиле.
Российская грамматика, созданная Ломоносовым в 1755 1757 гг., несомненно, может
быть признана наиболее совершенным из всех его филологических трудов. Основное ее значение для истории русского литературного языка заключается в том, что это первая действительно научная книга о русском языке; в собственном смысле слова. Все грамматические труды предшествовавшей поры Грамматика Мелетия Смотрицкого и ее переиздания и переработки, выходившие в течение первой половины XVIII в.,представляли в качестве предмета изучения и описания язык церковнославянский. М. В. Ломоносов же с самого начала делает предметом научного описания именно общенародный русский язык, современный ему.
Второе не менее важное для истории русского литературного языка качество Российской грамматики определяется тем, что эта грамматика не только описательная, но и нормативно-стилистическая, точно отмечающая, какие именно категории и формы русской речи, какие черты произношения присущи высокому или низкому стилю.
Книга Ломоносова опирается на предшествующую традицию церковнославянских грамматик, на грамматики западноевропейских языков того времени, а главное, она охватывает живой речевой опыт самого автора, иллюстрировавшего каждое грамматическое явление примерами, созданными им самим.

[elenacatania]

Российская грамматика состоит из шести основных разделов, названных наставлениями, которым предшествует пространное Посвящение, выполняющее функцию предисловия, В Посвящении читается вдохновенная характеристика величия и мощи русского языка. Сославшись на исторический пример императора Священной Римской империи Карла V (XVI в.), который пользовался основными языками подвластных ему европейских народов в различных обстоятельствах своей жизни, разговаривая испанским языком с богом, французским с друзьями, итальянским с женщинами и немецким с врагами, Ломоносов продолжает: Но есть ли бы он российскому языку был искусен, то конечно к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверьх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка.
Величие и мощь русского языка явствуют, по мнению Ломоносова, из того, что сильное красноречие Цицеронвво, великолепия Вергилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке. Тончайшие философские воображения и рассуждения, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи. Русский язык достоин глубочайшего изучения и ежели чего точно изобразить не может, не языку нашему, по недовольному своему в нем искусству приписывать долженствуем. Эта характеристика может быть расценена как гениальное научное и поэтическое предвидение Ломоносова, ибо в его время русский язык далеко еще не развил всех своих возможностей, раскрывшихся впоследствии под пером великих русских писателей XIX в.
Наставление первое в грамматике Ломоносова посвящено раскрытию общих вопросов языкознания и озаглавлено О человеческом слове вообще. В этом же разделе дана классификация частей речи, среди которых выделяются в соответствии с давней грамматической традицией следующие осмь частей знаменательных: имя, местоимение, глагол, причастие, наречие, предлог, союз, междуметие.
Наставление второеО чтении и правописании российскомрассматривает вопросы фонетики, графики и орфографии Говоря о различном произношении слов, свойственном различным наречиям русского языка (северному, московскому и украинскому), Ломоносов, будучи сам уроженцем Архангельской области и носителем севернорусского наречия, тем не менее сознательно отдает предпочтение московскому произношению. Московское наречие,пишет он,не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной
красоты протчим справедливо предпочитается, а особливо выговор буквы о без ударения, как а, много приятнее. По указанию Ломоносова, в высоком штиле буква в должна всегда произноситься без перехода в о. Произношение в ряде форм этой буквы как ио (ё) рассматривается им как принадлежность низкого штиля.

[elenacatania]

В Наставлении третьемО именисодержатся правила склонений. В качестве приметы высокого слога Ломоносов отмечает здесь флексию -а в род пад ед. числа муж рода твердого и мягкого склонения. Окончание -у в том же падеже рассматривается как примета низкого стиля Русские слова, пишет Ломоносов, тем больше оное принимают, чем далее от славянского отходят. Сие различие древности слов и важности знаменуемых вещей, продолжает он, весьма чувствительно и показывает себя нередко в одном имени, ибо мы говорим: святаго духа, человеческаго долга, ангельскаго гласа, а не святаго духу, человеческаго долгу, ангельскаго гласу. Напротив того, свойственнее говорится: розоваго духу, прошлогодняго долгу, птичья голосу (§ 172173).
Подобное же стилистическое соотношение устанавливается Ломоносовым и между формами предложного падежа (кстати, отметим, что Ломоносов впервые ввел этот грамматический термин для обозначения падежа, ранее называвшегося сказательным) мужского рода на е (ять) и на у (§ 188189).
Формы степеней сравнения на -ейший, -айший, -ший также признаются приметой важного и высокого слога, особливо в стихах: далечайший, светлейший, пресветлейший, высочайший, превысочайший, обильнейший, преобильнейший. При этом Ломоносов предупреждает: но здесь должно иметь осторожность, чтобы сего не употребить в прилагательных низкого знаменования или неупотребительных в славянском языке, и не сказать: блеклейший, преблеклейший; прытчайший, препрытчайший (§ 215).
Наставление четвертое, имеющее заглавие О глаголе, посвящено образованию и употреблению различных глагольных форм и категорий, и здесь также даны стилистические рекомендации.

[elenacatania]

В Наставлении пятом рассматривается употребление вспомогательных и служебных частей словца, в том числе и причастий, и содержатся важные стилистические указания. По мнению Ломоносова, причастные формы на -ущий, -ащий могут образовываться лишь от глаголов, которые от славянских как в произношении, так и в знаменовании никакой разности не имеют, например: венчающий, питающий, пишущий (§ 440), а также от глаголов на -ся: возносящийся, боящийся (§ 450). Весьма не надлежит, писал Ломоносов, производить причастий от тех глаголов, которые нечто подлое значат и только в простых разговорах употребительны, например: говорящий, чавкающий (§ 440), трогаемый, качаемый, мараемый (§ 444), брякнувший, нырнувший (§ 442). Примечательно также наблюдение Ломоносова о соотношении употребления причастных оборотов и параллельных им придаточных предложений со словом который. Причастные конструкции, полагал Ломоносов,употребляются только в письме, а в простых разговорах должно их изображать через возносимые местоимения который, которое, которая (§ 338, 443) .
Шестое Наставление, посвященное вопросам синтаксиса, озаглавлено О сочинении частей слова и разработано в Российской грамматике значительно менее подробно, что отчасти восполняется рассмотрением подобных же вопросов в Риторике (1748 г.). В области синтаксиса литературно-языковая нормализация, по наблюдениям В. В. Виноградова, в середине XVIII в. была сосредоточена почти исключительно на формах высокого слога.
Отметим, что Ломоносов в § 533 грамматики рекомендовал возродить в русском литературном языке оборот дательного самостоятельного. Может быть со временем,писал он, общий слух к тому привыкнет, и сия потерянная краткость и красота в российское слово возвратится.
Следует заметить, что синтаксис литературного языка XVIII в. ориентировался на немецкий
или латинский, в частности сложные предложения с причастными оборотами строились по образцу названных языков. Язык прозаических произведений самого Ломоносова в этом отношении не представлял исключения. В них преобладали громоздкие периоды, причем глаголы-сказуемые в предложениях, как правило, занимали последнее место. Равным образом и в причастных или деепричастных оборотах аналогичное место принадлежало причастным или деепричастным формам. В работах Г. Н. Акимовой убедительно показано, что разносторонняя деятельность Ломоносова и в области синтаксиса способствовала становлению органической фразы в современном русском языке.
Таким образом, стройная стилистическая система, созданная Ломоносовым для русского литературного языка середины XVIII в., стремилась охватить все компоненты языка и отвечала нуждам развивавшейся русской литературы, соответствуя принципам классицизма.

[elenacatania]

Церковнославянский язык в последней трети XVIII века.
В последней трети XVIII века произошли серьезные изменения в области функционирования церковнославянского языка в русском обществе.
церковнославянская речевая культура, господствовавшая в русском дворянском обществе еще в середине XVIII в., при Ломоносове и Сумарокове, постепенно утрачивает свое ведущее положение и сменяется западноевропейским, главным образом французским воздействием на речь дворянства, а через него и на язык всего общества. Французский языкязык великих просветителей: Вольтера, Дидро, Руссо в то время являлся наиболее лексически богатым и стилистически развитым языком Европы.
В литературных произведениях, написанных выдающимися писателями второй половины XVIII в., мы находим немало свидетельств указанных языковых процессов.
Так, Д. И. Фонвизин в Чистосердечном признании (1790 г.) на личном примере изображает, как провинциальный дворянин в годы его юности сначала изучал русский язык по сказкам дворового человека и по церковным книгам, а затем, попав в Петербург и устремившись к великолепию двора, убеждался, что без знания французского языка в аристократическом кругу столицы жить невозможно. Он писал: Как скоро я выучился читать, то отец мой у креста заставлял меня читать. Сему обязан я, если имею в российском языке некоторое знание, ибо, читая церковные книги, ознакомился с славянским языком, без чего российского языка и знать невозможно. Стоя в партерах, пишет Д. Фонвизин о первых годах пребывания в столице,свел я знакомство с сыном одного знатного господина, которому физиономия моя понравилась, но как скоро он спросил меня, знаю ли я по-французски, и услышав от меня, что не знаю, то он вдруг переменился и ко мне похолодел: он счел меня невеждою и худо воспитанным молодым человеком, начал надо мною шпынять... но тут я узнал, сколько нужен молодому человеку французский язык и для того твердо предпринял и начал учиться оному.

[elenacatania]

В произведениях Д. Фонвизина, в частности в ранней редакции Недоросля, мы находим изображение культурно-языкового расслоения в русском дворянском обществе той поры, борьбу между носителями старой речевой культуры, опиравшейся на церковнославянскую книжность, и новой, светской, европеизированной. Так, отец Недоросля, Аксен Михеич, высказывает свои мечты о том, чтобы одумались другие отцы в чужие руки детей своих отдавать. Намеднись был я у Родиона Ивановича Смыслова и видел его сына... французами ученого. И случилось быть у него в доме всенощной, и он заставляет сына-то своего прочесть святому кондак. Так он не знал, что то кондак, а чтобы весь круг церковный знать, то о том и не спрашивай. Между Аксеном Михеичем и Добромысловым (прообраз будущего Правдина) происходит следующая беседа о воспитании детей дворянства: Аксен: Неужели-то ваш сын выучил уже грамоту?
Добромыслов: Какая грамота? Он уже выучился по-немецки, по-французски, по-итальянски, арифметику, геометрию, тригонометрию, архитектуру, историю, географию, танцевать, фехтовать, манеж и на рапирах биться и еще множество разных наук окончил, а именно на разных инструментах музыкальных умеет играть.
Аксен: А знает ли он часослов и псалтырь наизусть прочесть?
Добромыслов: Наизусть не знает, а по книге прочтет.
Аксен: Не прогневайся ж, пожалуй, что и во всей науке, когда наизусть ни псалтыри, ни часослова прочесть не умеет? Поэтому он и церковного устава не знает?
Добромыслов: А для чего же ему и знать? Сие предоставляется церковнослужителям, а ему надлежит знать, как жить в свете, быть полезным обществу и добрым слугою отечеству.
Аксен: Да я безо всяких таких наук, и приходский священник отец Филат выучил меня грамоте, часослов и псалтырь и кафизмы наизусть за двадцать рублев, да и то по благодати божьей дослужился до капитанского чину.
Таким образом, традиционное церковнокнижное образование и воспитание сменяется светским, западноевропейским, проводниками которого были иностранные гувернеры. Хотя некоторые из них и не отличались высоким культурным уровнем, но в одном они всегда преуспевали: обучали своих питомцев непринужденно разговаривать на иностранных языках.

[elenacatania]

XIX-XXвв.
История церковнославянского языка XIX-XX в. практически не изучена. Академическая наука не обращалась к истории этого языка, т.к. возникший в XVIII-XIX в. интерес к старославянскому языку был связан с изучением сравнительной грамматики славянских языков, поэтому в центре внимания исследователей оказывались только древнейшие тексты. В духовных академиях история ц/сл. языка позднего периода также не разрабатывалась. Из книги в книгу переходило утверждение, что после исправления книг при патриархе Никоне и его преемниках язык и текст богослужебных книг оставался неизменным.
Пионером изучения ц/сл. языка позднейшего периода стал выпускник парижского Свято-Сергиевского института Б.И.Сове. Проанализировав случайные упоминания о выходе богослужебных книг в исправленном виде, рецензии и мемуары Б.И.Сове убедительно показал, что богослужебные книги XIX-XX в. имеют историю. Т.к. Б.И.Сове жил вне России, ему не были доступны архивные материалы и его работы оказались скорее программой, чем исследованием.
Приступая к изучению истории церковнославянского языка нового периода, мы сталкиваемся с серьезными источниковедческими проблемами. Приходится иметь дело с сотнями изданий одного и того же текста, причем в выходных данных богослужебных книг, как правило, отсутствует информация об исправлениях или же пересмотре текста. Сориентироваться в этом море изданий - непростая задача.
Мы будем опираться на тот факт, что контроль за богослужебными книгами всегда являлся обязанностью высшей церковной власти. Относительно контроля над богослужебными
книгами мнение "Духовного регламента" практически не отличается от деяний Поместного собора 1917-1918 г . В обоих случаях постулируется жесткий контроль высшей церковной власти над исправлением богослужебных книг и введением в богослужебный обиход новых служб и акафистов. Отсюда следует, что изучение материалов синодального архива может дать возможность еще до просмотра выделить издания, при подготовке которых текст был подвергнут правке. Такие издания естественно являются для историка церковнославянского языка наиболее существенными. Именно на них исследователь истории церковнославянского языка должен сосредоточить свое внимание, отказавшись от время емкого сплошного просмотра.