У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО. Светлана Алексиевич.

Свернуть
X
 
  • Время
  • Показать
Очистить всё
новые сообщения
  • Богдан Шевчук
    Бытие 3:15

    • 19 May 2011
    • 7733

    #1

    У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО. Светлана Алексиевич.

    Читаю книгу Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо". Голая правда о войне, трогает до глубины.

    Решил поделиться отрывками:

    Воспоминания женщин-ветеранов

    «Кто-то нас выдал Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда. Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она затягивала намертво. По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде. С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный Просит грудь Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели рядом С собаками Если собаки услышат, то все погибнем. Вся группа человек тридцать Вам понятно? Командир принимает решение...
    Никто не решается передать матери приказ, но она сама догадывается. Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит Ребенок больше не кричит Ни звука А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга»

    ..

    «Сорок первый год... Мы в окружении. С нами политрук Лунин Он зачитал приказ, что советские солдаты врагу не сдаются. У нас, как сказал товарищ Сталин, пленных нет, а есть предатели. Ребята достали пистолеты Политрук приказал: "Не надо. Живите, хлопцы, вы − молодые". А сам застрелился

    ..

    «Я была пулеметчицей. Я столько убила После войны боялась долго рожать. Родила, когда успокоилась. Через семь лет Но я до сих пор ничего не простила. И не прощу Я радовалась, когда видела пленных немцев. Я радовалась, что на них жалко было смотреть: на ногах портянки вместо сапог, на голове портянки Их ведут через деревню, они просят: "Мать, дай хлэба Хлэба" Меня поражало, что крестьяне выходили из хат и давали им кто кусок хлеба, кто картофелину Мальчишки бежали за колонной и бросали камни А
    женщины плакали Мне кажется, что я прожила две жизни: одну мужскую, вторую женскую»

    ..

    Знаете, как трудно убить человека. Я работала в подполье. Через полгода получила задание устроиться официанткой в офицерскую столовую Молодая, красивая Меня взяли. Я должна была насыпать яд в котел супа и в тот же день уйти к партизанам. А уже я к ним привыкла, они враги, но каждый день ты их видишь, они тебе говорят: "Данке шон Данке шон..." Это трудно Убить трудно Убить страшнее, чем умереть Я всю жизнь преподавала историю И всегда не знала, как об этом рассказать. Какими словами»

    ..

    "Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. "Не ходи, убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает". Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: "Заслуживает награды". В девятнадцать лет у меня была медаль "За отвагу". В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги... И меня посчитали убитой... В девятнадцать лет... У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не верю. Дите!"

    ..

    Мы совсем недавно, всего лет восемь назад, нашу Машеньку Алхимову нашли. Ранило командира артдивизиона, она поползла его спасти. Впереди разорвался снаряд Прямо перед ней Командир погиб, к нему она доползти не успела, и ей обе ноги искромсало, да так, что мы с трудом ее перевязали. Намучились. И так, и этак пробовали. Несли на носилках в медсанбат, а она просила: "Девочки, пристрелите Я не хочу такая жить" Так просила и молила Так! Отправили ее в госпиталь, а сами дальше пошли, в наступление. Когда стали искать След ее уже затерялся. Мы не знали, где она, что с ней? Много лет Куда только не писали, никто положительного ответа не давал. Помогли нам следопыты 73-й школы города Москвы. Эти мальчики, эти девочки Они нашли ее через тридцать лет после войны, нашли в доме инвалидов, где-то на Алтае. Очень далеко. Все эти годы она по интернатам для инвалидов, по госпиталям кочевала, ее десятки раз оперировали. Она матери своей даже не призналась, что живая От всех спряталась Мы ее привезли на нашу встречу. В слезах все выкупались. Потом свели с матерью Через тридцать с лишним лет они встретились Мать чуть с ума не сошла: "Какое счастье, что мое сердце от горя раньше не разорвалось. Какое счастье!" А Машенька повторяла: "Теперь мне не
    страшно встретиться. Я уже старая". Да Короче Это и есть война

    ..

    Самое сильное впечатление На всю жизнь Было это в первый год, когда мы отступали Я увидела мы прятались за кустами как наш солдат бросился с винтовкой на немецкий танк и бил прикладом по броне. Бил, кричал и плакал, пока не упал. Пока его не расстреляли немецкие автоматчики. Первый год воевали с винтовками против танков и "мессеров"»

    ..

    Эти картины в моей памяти Обычная поляна Мокро, грязно после дождя. Стоит на коленях молодой солдат. В очках, они без конца у него падают почему-то, он их поднимает. После дождя
    Интеллигентный ленинградский мальчик. Трехлинейку у него уже забрали. Нас всех выстроили. Везде лужи Мы Слышим, как он просит Он клянется Умоляет, чтобы его не расстреливали, дома у него одна мама. Начинает плакать. И тут же его прямо в лоб. Из пистолета. Показательный расстрел с любым так будет, если дрогнет.
    Пусть даже на одну минуту! На одну Этот приказ сразу сделал из меня взрослую. Об этом нельзя было Долго не вспоминали Да, мы победили, но какой ценой! Какой страшной ценой?!

    ..

    «Немцы въехали в деревню На больших черных мотоциклах Я глядела на них во все глаза: они были молодые, веселые. Все время смеялись. Они хохотали! Сердце останавливалось, что они здесь, на твоей земле, и еще смеются. Я только мечтала отомстить. Воображала, как погибну, и обо мне напишут книгу. Останется мое имя. Это были мои мечты В сорок третьем году родила дочку Это уже мы с мужем пришли в лес к партизанам. На болоте родила, в стогу сена. Пеленочки на себе сушила, положу за пазуху, согрею и опять пеленаю. Вокруг все горело, жгли деревни вместе с людьми. В школы сгоняли, в церкви Обливали керосином У меня моя пятилетняя племянница она слушала наши разговоры спросила: "Тетя Маня, когда я сгорю, что от меня останется? Только ботики" Вот о чем наши дети нас спрашивали

    ..


    Но всю войну думала, что могла бы просидеть дома, возле мамы. Моей красивой мамы, мама была очень красивая. Ой, что вы! Я бы не решилась Сама нет. Не решилась Но Нам сказали
    Город взяли немцы, и я узнала, что я еврейка. А до войны мы все жили дружно: русские, татары, немцы, евреи Были одинаковые. Ой, что вы! Даже я не слышала этого слова "жиды", потому что жила с папой, мамой и книгами. Мы стали прокаженными, нас отовсюду гнали. Боялись нас. Даже некоторые наши знакомые не здоровались. Их дети не здоровались. А соседи нам говорили:
    "Оставьте все свои вещи, они все равно вам уже не нужны". До войны мы с ними дружили. Дядя Володя, тетя Аня Что вы! Маму застрелили Случилось это за несколько дней до того, как мы должны были переселиться в гетто. Везде по городу висели приказы: евреям не разрешается ходить по тротуарам, стричься в парикмахерской, покупать что-либо в магазине Нельзя смеяться, нельзя петь Ой, что вы! Мама к этому еще не привыкла, она всегда была рассеянная. Наверное, не поверила Может, она зашла в магазин? Ей что-нибудь грубое сказали, и она засмеялась.Как красивая женщина До войны она пела в филармонии, ее все любили. Ой, что вы! Я представляю Если бы она не была такая красивая Наша мама Была бы она со мной или с папой Я все время об этом думаю Чужие люди принесли нам ее ночью, принесли мертвую. Уже без пальто и ботинок. Это был кошмар. Ужасная ночь! Ужасная! Пальто и ботинки кто-то снял. Снял золотое обручальное кольцо. Папин подарок В гетто у нас не было дома, нам достался чердак в чужом доме. Папа взял скрипку, самая дорогая наша довоенная вещь, папа хотел ее продать. У меня была тяжелая ангина. Я лежала Лежала с высокой температурой и не могла разговаривать. Папа хотел купить каких-нибудь продуктов, он боялся, что я умру. Умру без мамы Без маминых слов, без маминых рук. Я, такая балованная Любимая Ждала я его три дня, пока знакомые не передали, что папу убили Сказали, что из-за скрипки Не знаю, была ли она дорогая, папа, уходя, сказал: "Хорошо, если дадут банку меда и кусок масла". Ой, что вы! Я без мамы Без папы Пошла искать папу Хотела найти его хотя бы мертвого, чтобы мы были вдвоем. Была я светлая, а не черная, светлые волосы, брови, и меня в городе никто не тронул. Я пришла на базар И встретила там папиного друга, он уже жил в деревне, у своих родителей. Тоже музыкант, как и мой папа. Дядя Володя. Я все ему рассказала Он посадил меня на телегу, накрыл кожухом. На телеге пищали поросята, кудахтали куры, ехали мы долго. Ой, что вы! До вечера ехали. Я спала,просыпаласьТак попала к партизанам»

    ..


    Какие у нас были девчонки, спрашиваете? У нас была Чернова, уже беременная, она несла мину на боку, где рядом билось сердце будущего ребенка. Вот и разбирайтесь с этим, что это были за люди. Нам зачем в этом разбираться, мы такими были. Нас воспитали, что Родина и мы это одно и то же. Или другая моя подруга, она водила по городу свою девочку, а у той под
    платьицем тело было обернуто листовками, и она поднимала ручки и жаловалась: "Мама, мне жарко. Мама, мне жарко". А на улицах везде немцы. Полицаи. Немца еще можно обмануть, а полицая трудно. Он свой, он твою жизнь знает, твое нутро. Твои мысли. И даже вот дети Их мы забрали к себе в отряд, но это же дети. Как спасти? Решили отправить за линию фронта, так они из детприемников бежали на фронт. Их ловили в поездах, по дорогам. Они опять вырывались, и опять на фронт. История еще сотни лет будет разбираться: что это такое? Что это были за люди?Откуда? Вы представляете: беременная идет с миной Ну, ждала же она ребенка Любила, хотела жить. И конечно, боялась. Но она шла Не ради Сталина шла, а ради своих детей. Их будущей жизни. Она не хотела жить на коленях. Покориться врагу Может быть, мы были слепые, и даже не буду отрицать, многого мы тогда не знали и не понимали, но мы были слепые и чистые одновременно. Мы были из двух частей, из двух жизней. Вы должны это понять»

    ..

    Дисциплина, уставы, знаки различия вся эта военная премудрость не давалась сразу. Стоим, охраняем самолеты. А в уставе говорится, что если кто идет, надо останавливать: "Стой, кто идет?" Подружка моя увидела командира полка и кричит: "Стойте, кто идет? Вы меня извините, но я буду стрелять!" Вообразите это себе. Она кричит: "Вы меня извините, но я буду стрелять!" Вы меня извините Ха-ха-ха»

    ..

    В первые дни тренировок погибло два экипажа. Поставили четыре гроба. Все три полка, все мы плакали навзрыд. Выступила Раскова: Подруги, вытрите слезы. Это первые наши потери. Их будет много. Сожмите свое сердце в кулак Потом, на войне, хоронили без слез. Перестали плакать. Летали на истребителях. Сама высота была страшной нагрузкой для всего женского организма, иногда живот прямо в позвоночник прижимало. А девочки наши летали и сбивали асов, да еще каких асов! Вот так! Знаете, когда мы шли, на нас мужчины смотрели с удивлением:летчицы идут. Они восхищались нами»

    ..

    Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там Там я стала молиться Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые Мои слова Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы понимаете? Мы думали иначе, понимали Потому что Я расскажу случай Однажды среди новоприбывших оказался верующий, и солдаты смеялись, когда он молился: "Ну, что тебе твой Бог помог? Если он есть, как он все терпит?" Они не верили, как тот человек, что кричал у ног распятого Христа, мол, если Он тебя любит, почему Он тебя не спасет? После войны я прочла Библию Всю жизнь ее теперь читаю И этот солдат, он был уже немолодой мужчина, не хотел стрелять. Отказывался: "Не могу! Я не буду убивать!" Все соглашались убивать, а он нет. А время? Время какое Страшное время Потому что Отдали под трибунал и через два дня расстреляли Бах! Бах! Время другое Люди другие Как вам объяснить? Как

    ..

    Двадцать пятое декабря сорок второго года Наша триста тридцать третья дивизия пятьдесят шестой армии заняла высоту на подступах к Сталинграду. Противник решил ее во что бы то ни стало вернуть. Завязался бой. На нас двинулись танки, но их остановила артиллерия. Немцы откатились назад, на ничейной земле остался раненый лейтенант, артиллерист Костя Худов. Санитаров, которые пытались вынести его, убило. Поползли две овчарки-санитарки (я их там увидела впервые), но их тоже убило. И тогда я, сняв ушанку, стала во весь рост, сначала тихо, а потом все громче запела нашу любимую довоенную песню "Я на подвиг тебя провожала". Умолкло все с обеих сторон и с нашей, и с немецкой. Подошла к Косте, нагнулась,положила на санки-волокуши и повезла к нашим. Иду, а сама думаю: "Только бы не в спину, пусть лучше в голову стреляют". Вот сейчас сейчас Последние минуты моей жизни Сейчас! Интересно: я почувствую боль или нет? Как страшно, мамочка! Но не раздалось ни одного выстрела

    ..

    «Вот не скажу, где это было В каком месте Один раз человек двести раненых в сарае, а я одна. Раненых доставляли прямо с поля боя, очень много. Было это в какой-то деревне Ну не помню, столько лет прошло Помню, что четыре дня я не спала, не присела, каждый кричал: "Сестра! Сестренка! Помоги, миленькая!" Я бегала от одного к другому, один раз споткнулась и упала, и тут же уснула. Проснулась от крика, командир, молоденький лейтенант, тоже раненый, приподнялся на здоровый бок и кричал: "Молчать! Молчать, я приказываю!" Он понял, что я без сил, а все зовут, им больно: "Сестра! Сестричка!" Я как вскочила, как побежала не знаю куда, чего. И тогда я первый раз, как попала на фронт, заплакала.И вот Никогда не знаешь своего сердца. Зимой вели мимо нашей части пленных немецких солдат. Шли они замерзшие, с рваными одеялами на голове, прожженными шинелями. А мороз такой, что птицы на лету падали. Птицы замерзали. В этой колонне шел один солдат Мальчик У него на лице замерзли слезы А я везла на тачке хлеб в столовую. Он глаз отвести не может от этой тачки, меня не видит, только эту тачку. Хлеб Хлеб Я беру и отламываю от одной буханки и даю ему. Он берет Берет и не верит. Не верит Не верит! Я была счастлива Я была счастлива, что не могу ненавидеть. Я сама себе тогда удивилась»
    Господь - это все, чего я жажду.
  • Богдан Шевчук
    Бытие 3:15

    • 19 May 2011
    • 7733

    #2
    "Ехали много суток... Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули: один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам - кто косынками, кто пилотками. Стало понятно: мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них... Мама написала мне молитву. Я положила ее в медальон. Может, и помогло - я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала..."

    ..

    "Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. "Не ходи, убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь, уже светает". Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку. Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку. А заместитель командира полка отреагировал по-другому: "Заслуживает награды". В девятнадцать лет у меня была медаль "За отвагу". В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги... И меня посчитали убитой... В девятнадцать лет... У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не верю. Дите!"

    ..

    "У меня было ночное дежурство... Зашла в палату тяжелораненых. Лежит капитан... Врачи предупредили меня перед дежурством, что ночью он умрет... Не дотянет до утра... Спрашиваю его: "Ну, как? Чем тебе помочь?" Никогда не забуду... Он вдруг улыбнулся, такая светлая улыбка на измученном лице: "Расстегни халат... Покажи мне свою грудь... Я давно не видел жену..." Мне стало стыдно, я что-то там ему отвечала. Ушла и вернулась через час. Он лежит мертвый. И та улыбка у него на лице..."

    ..

    "И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье - то появится, то скроется, - я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх... Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение... После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко... И внутри у меня что-то противится... Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок... Не сразу у нас получилось. Не женское это дело - ненавидеть и убивать. Не наше... Надо было себя убеждать. Уговаривать..."

    ..

    "И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Я вам сейчас расскажу... Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом вторая, третья... Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль "За боевые заслуги", за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного... Из-под пуль..."

    ..

    "Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет. Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал команду: "Полк, под знамя! На колени!", все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя болезнь, а я заболела "куриной слепотой", это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось, так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через такое потрясение всей души..."

    ..

    "Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание... Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы - вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: "Кто вы? Откуда?" Подошла ближе, ахнула и говорит: "Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет". Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: "Скорей! Быстрей!" И опять - "Скорей! Быстрей!" Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь".
    "Мы же молоденькие совсем на фронт пошли. Девочки. Я за войну даже подросла. Мама дома померила... Я подросла на десять сантиметров..."

    ..

    "Организовали курсы медсестер, и отец отвел нас с сестрой туда. Мне - пятнадцать лет, а сестре - четырнадцать. Он говорил: "Это все, что я могу отдать для победы. Моих девочек..." Другой мысли тогда не было. Через год я попала на фронт..."

    ..

    "У нашей матери не было сыновей... А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт. Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал..."

    ..

    "Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте. Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте..."

    ..

    "Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
    - Дайте мне конфет.
    Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?" И все вдруг стали просить, вся очередь:
    - Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
    И мне дали".

    ..

    "И у меня впервые в жизни случилось... Наше... Женское... Увидела я у себя кровь, как заору:
    - Меня ранило...
    В разведке с нами был фельдшер, уже пожилой мужчина. Он ко мне:
    - Куда ранило?
    - Не знаю куда... Но кровь...
    Мне он, как отец, все рассказал... Я ходила в разведку после войны лет пятнадцать. Каждую ночь. И сны такие: то у меня автомат отказал, то нас окружили. Просыпаешься - зубы скрипят. Вспоминаешь - где ты? Там или здесь?"

    ..

    "Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там... Там я стала молиться... Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые... Мои слова... Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что... Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете?"

    ..

    "Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый - старший лейтенант Белов, мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон... Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь... Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов... И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес. Сейчас уже не верится..."

    ..


    "Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: "Старшина за бортом!" Вытащат. Вот такая элементарная мелочь... Но какая это мелочь? Я потом лечилась...

    ..

    "Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: "Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь". Брат на фронте погиб. Она плакала: "Одинаково теперь - рожай девочек или мальчиков".
    Господь - это все, чего я жажду.

    Комментарий

    • Богдан Шевчук
      Бытие 3:15

      • 19 May 2011
      • 7733

      #3
      "А я другое скажу... Самое страшное для меня на войне - носить мужские трусы. Вот это было страшно. И это мне как-то... Я не выражусь... Ну, во-первых, очень некрасиво... Ты на войне, собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы. В общем, ты выглядишь смешно. Нелепо. Мужские трусы тогда носили длинные. Широкие. Шили из сатина. Десять девочек в нашей землянке, и все они в мужских трусах. О, Боже мой! Зимой и летом. Четыре года... Перешли советскую границу... Добивали, как говорил на политзанятиях наш комиссар, зверя в его собственной берлоге. Возле первой польской деревни нас переодели, выдали новое обмундирование и... И! И! И! Привезли в первый раз женские трусы и бюстгальтеры. За всю войну в первый раз. Ха-а-а... Ну, понятно... Мы увидели нормальное женское белье... Почему не смеешься? Плачешь... Ну, почему?"

      ..

      "В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью "За боевые заслуги" и орденом Красной Звезды, в девятнадцать лет - орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение, ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они с насмешкой спрашивали: "А за что ты получила свои медали?" или "А была ли ты в бою?" Пристают с шуточками: "А пули пробивают броню танка?" Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под обстрелом, я и фамилию его запомнила - Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю, а он у меня прощения просит: "Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел..."

      ..

      "Замаскировались. Сидим. Ждем ночи, чтобы все-таки сделать попытку прорваться. И лейтенант Миша Т., комбат был ранен, и он выполнял обязанности комбата, лет ему было двадцать, стал вспоминать, как он любил танцевать, играть на гитаре. Потом спрашивает:
      - Ты хоть пробовала?
      - Чего? Что пробовала? - А есть хотелось страшно.
      - Не чего, а кого... Бабу!
      А до войны пирожные такие были. С таким названием.
      - Не-е-ет...
      - И я тоже еще не пробовал. Вот умрешь и не узнаешь, что такое любовь... Убьют нас ночью...
      - Да пошел ты, дурак! - До меня дошло, о чем он.
      Умирали за жизнь, еще не зная, что такое жизнь. Обо всем еще только в книгах читали. Я кино про любовь любила..."

      ..

      "Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят - это какие-то доли секунды... Как она успела? Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы... Нес и целовал... Было нас пять, конаковских девчонок... А одна я вернулась к маме..."

      ..

      "Был организован Отдельный отряд дымомаскировки, которым командовал бывший командир дивизиона торпедных катеров капитан-лейтенант Александр Богданов. Девушки, в основном, со средне-техническим образованием или после первых курсов института. Наша задача - уберечь корабли, прикрывать их дымом. Начнется обстрел, моряки ждут: "Скорей бы девчата дым повесили. С ним поспокойнее". Выезжали на машинах со специальной смесью, а все в это время прятались в бомбоубежище. Мы же, как говорится, вызывали огонь на себя. Немцы ведь били по этой дымовой завесе..."

      ..

      "Перевязываю танкиста... Бой идет, грохот. Он спрашивает: "Девушка, как вас зовут?" Даже комплимент какой-то. Мне так странно было произносить в этом грохоте, в этом ужасе свое имя - Оля".

      ..


      "И вот я командир орудия. И, значит, меня - в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное... Горло пересыхало до рвоты... Ночью еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие. На тебя таранит! Это один миг... Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все - конец!"

      ..

      "И пока меня нашли, я сильно отморозила ноги. Меня, видимо, снегом забросало, но я дышала, и образовалось в снегу отверстие... Такая трубка... Нашли меня санитарные собаки. Разрыли снег и шапку-ушанку мою принесли. Там у меня был паспорт смерти, у каждого были такие паспорта: какие родные, куда сообщать. Меня откопали, положили на плащ-палатку, был полный полушубок крови... Но никто не обратил внимания на мои ноги... Шесть месяцев я лежала в госпитале. Хотели ампутировать ногу, ампутировать выше колена, потому что начиналась гангрена. И я тут немножко смалодушничала, не хотела оставаться жить калекой. Зачем мне жить? Кому я нужна? Ни отца, ни матери. Обуза в жизни. Ну, кому я нужна, обрубок! Задушусь..."

      "Там же получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка "ИС-122", а мужа - старшим механиком-водителем. И так мы дошли до Германии. Оба ранены. Имеем награды. Было немало девушек-танкисток на средних танках, а вот на тяжелом - я одна".

      ..

      "Нам сказали одеть все военное, а я метр пятьдесят. Влезла в брюки, и девочки меня наверху ими завязали".

      ..


      "Пока он слышит... До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его, обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу... Успокаиваю... Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались... "

      ..

      "У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку..."

      ..

      "Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке..."

      ..

      "Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине - что? Ему не так страшно, если даже ноги потеряет. Все равно - герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская судьба..."

      ..

      "Мужчины разложат костер на остановке, трясут вшей, сушатся. А нам где? Побежим за какое-нибудь укрытие, там и раздеваемся. У меня был свитерочек вязаный, так вши сидели на каждом миллиметре, в каждой петельке. Посмотришь, затошнит. Вши бывают головные, платяные, лобковые... У меня были они все..."

      ..

      "Под Макеевкой, в Донбассе, меня ранило, ранило в бедро. Влез вот такой осколочек, как камушек, сидит. Чувствую - кровь, я индивидуальный пакет сложила и туда. И дальше бегаю, перевязываю. Стыдно кому сказать, ранило девчонку, да куда - в ягодицу. В попу... В шестнадцать лет это стыдно кому-нибудь сказать. Неудобно признаться. Ну, и так я бегала, перевязывала, пока не потеряла сознание от потери крови. Полные сапоги натекло..."

      ..

      "Приехал врач, сделали кардиограмму, и меня спрашивают:
      - Вы когда перенесли инфаркт?
      - Какой инфаркт?
      - У вас все сердце в рубцах.
      А эти рубцы, видно, с войны. Ты заходишь над целью, тебя всю трясет. Все тело покрывается дрожью, потому что внизу огонь: истребители стреляют, зенитки расстреливают... Летали мы в основном ночью. Какое-то время нас попробовали посылать на задания днем, но тут же отказались от этой затеи. Наши "По-2" подстреливали из автомата... Делали до двенадцати вылетов за ночь. Я видела знаменитого летчика-аса Покрышкина, когда он прилетал из боевого полета. Это был крепкий мужчина, ему не двадцать лет и не двадцать три, как нам: пока самолет заправляли, техник успевал снять с него рубашку и выкрутить. С нее текло, как будто он под дождем побывал. Теперь можете легко себе представить, что творилось с нами. Прилетишь и не можешь даже из кабины выйти, нас вытаскивали. Не могли уже планшет нести, тянули по земле".

      ..

      "Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала - дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати. Ходила я в брюках, в пилотке, всегда оборванная, потому что всегда на коленках ползешь, да еще под тяжестью раненого. Не верилось, что когда-нибудь можно будет встать и идти по земле, а не ползти. Это мечта была! Приехал как-то командир дивизии, увидел меня и спрашивает: "А что это у вас за подросток? Что вы его держите? Его бы надо послать учиться".

      ..

      "Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову. Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги... Ну, понимаете, травой смывали... Мы же свои особенности имели, девчонки... Армия об этом не подумала... Ноги у нас зеленые были... Хорошо, если старшина был пожилой человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой, обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а их ведь только две. Это только четыре рукава..."
      Господь - это все, чего я жажду.

      Комментарий

      • Богдан Шевчук
        Бытие 3:15

        • 19 May 2011
        • 7733

        #4
        "Первая медаль "За отвагу"... Начался бой. Огонь шквальный. Солдаты залегли. Команда: "Вперед! За Родину!", а они лежат. Опять команда, опять лежат. Я сняла шапку, чтобы видели: девчонка поднялась... И они все встали, и мы пошли в бой..."



        Кому я могла сказать, что я раненая, контуженая. Попробуй скажи, а кто тебя потом на работу примет, кто замуж возьмет? Мы молчали, как рыбы. Никому не признавались, что воевали на фронте. Так между собой связь держали, переписывались. Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет Приглашать на встречи А первое время мы таились, даже награды не носили.
        Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими У нас, скажу я вам, забрали победу. Тихонько выменяли ее на обычное женское счастье. Победу с нами не разделили. И было обидно Непонятно Потому что на фронте мужчины относились к нам изумительно, всегда оберегали, я не встречала в мирной жизни, чтобы они так относились к женщинам. Когда отступали, ляжем отдохнуть земля голая, они сами останутся в гимнастерках, а нам отдадут свои шинели: "ДевчонокДевочек надо укрыть" Найдут где-то кусочек ваты, бинта: "На, возьми, тебе пригодится" Сухарик последний поделят. Кроме добра, кроме тепла мы ничего другого на войне не видели. Не знали. А после войны? Я молчу Молчу Что мешает нам вспоминать? Непереносимость воспоминаний Приехали с мужем в Минск. У нас ничего нет: ни простыни, ни кружки, ни вилки Две шинели, две гимнастерки. Нашли карту, она хорошая была, на бязи, мы ее отмачивали Большая карта Вот эта бязевая простыня первая простыня у нас была. Потом, когда дочка родилась, на пеленки ее пустили. Карту эту Как сейчас помню, политическая карта мира А спала дочка в чемодане Фанерный чемодан, с которым муж вернулся с фронта, служил вместо люльки. Кроме любви, ничего в доме не было. Так скажу Муж как-то пришел: "Пойдем, я видел выброшенный старый диван" И мы пошли за тем диваном ночью, чтобы никто не видел. Как мы радовались этому дивану!

        ..

        «Жили мы с мужем на Крайнем Севере, в Магадане. Муж работал шофером, я контролером. Как только началась война, мы оба попросились на фронт. Нам ответили, что работайте там, где вы нужны. Тогда мы послали телеграмму на имя товарища Сталина, что вносим пятьдесят тысяч рублей (по тем временам большие деньги, это все, что у нас было) на построение танка и желаем вдвоем идти на фронт. Нам пришла благодарность от правительства. И в сорок третьем году меня с мужем направили в Челябинское танко-техническое училище, которое мы окончили экстерном. Там же получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка "ИС-122", а
        мужа старшим механиком-водителем. И так мы дошли до Германии. Оба ранены. Имеем награды. Было немало девушек-танкисток на средних танках, а вот на тяжелом я одна. Иногда думаю: записать бы кому-нибудь из писателей мою жизнь. Сама я не умею, как следует»

        ..

        «Сорок второй год Меня назначили командиром дивизиона. Комиссар полка предупредил: "Учтите, капитан: вы принимаете не обычный, а "девичий" дивизион. В нем половина состава девушки, и они требуют особого подхода, особого внимания и заботы". Я, конечно, знал, что в армии служат девушки, но плохо себе это представлял. Мы, кадровые офицеры, несколько настороженно наблюдали, как "слабый пол" овладевает военным делом, которое испокон веков считалось мужским. Ну, скажем, медицинские сестры это привычно. Они хорошо себя зарекомендовали еще в первую мировую войну, затем в гражданскую. А что будут делать девушки в зенитной артиллерии, где надо таскать пудовые снаряды? Как разместить их на батарее, где всего одна землянка, а в состав расчетов входят и мужчины? Им придется часами сидеть на приборах, а те железные, сиденья на орудиях тоже железные, а это же девушки, им нельзя. Где они будут, наконец, мыть и сушить волосы? Возникала масса вопросов, такое это было необычное дело Стал ходить на батареи, присматриваться. Признаюсь, что малость не по себе было: девушка на посту с винтовкой, девушка на вышке с биноклем я ведь с передовой пришел, с фронта. И такие разные они застенчивые, боязливые, жеманные и решительные, с огоньком. Подчиняться военной дисциплине умеют не все, женская натура противится армейскому порядку. То она забыла, что ей приказано было сделать, то получила из дому письмо и все утро проплакала. Накажешь, а другой раз отменишь
        наказание жалко. Мысли были такие: "Пропал я с этим народом!" Но скоро мне пришлось отказаться от всех своих сомнений. Девушки стали настоящими солдатами. Прошли мы с ними жестокий путь. Приезжайте. Будем долго говорить»

        ..

        «Это был лыжный батальон Там одни десятиклассники Их из пулемета построчили Его такого привозят, он плачет. И мы их возраста, но уже старше себя чувствовали. Обнимешь его: "Дитя милое". А он: "Побывала бы ты там, не сказала бы тогда дитя". Он умирает и кричит всю ночь: "Мама! Мама! " Там было курских два парня, мы их звали "курские соловьи". Придешь будить, он спит, у него слюна на губах. Совсем махонькие» «Сутками стояли у операционного стола Стоишь, а руки сами падают. Бывает, уткнешься головой прямо в оперируемого. Спать! Спать! Спать! У нас отекали ноги, не вмещались в кирзовые сапоги. До того глаза устанут, что трудно их закрыть У моей войны три запаха: крови, хлороформа и йода»

        «Привезли раненого Лежит на носилках полностью забинтованный, у него было ранение в голову, он чуть только виден. Немножко. Но, видно, я ему кого-то напомнила, он ко мне обращается: "Лариса Лариса Лорочка" По всей видимости, девушку, которую он любил. А это мое имя, но я знаю, что никогда этого человека не встречала, а он зовет меня. Я подошла, никак не пойму, все присматриваюсь. "Ты пришла? Ты пришла?" Я за руку его взяла, нагнулась "Я знал, что ты придешь" Он что-то шепчет, но я не понимаю, что он шепчет. И сейчас не могу спокойно рассказывать, как вспомню этот случай, слезы пробиваются. "Я, говорит, когда уходил на фронт, не успел тебя поцеловать. Поцелуй меня" И я наклонилась над ним и поцеловала. У него слеза выскочила и поплыла в бинты, спряталась. И все. Он умер.»

        ..

        Долго меня мотало по разным местам, и наконец попала я в город Тамбов, устроилась в госпиталь. В госпитале было хорошо, я после голодовки поправилась, такая полненькая стала. И вот когда мне исполнилось шестнадцать лет, мне сказали, что я могу, как и все медсестры, врачи, сдавать кровь. Начала я сдавать кровь каждый месяц. В госпитале постоянно требовались сотни литров, не хватало. Сдавала сразу по пятьсот кубиков, по поллитра крови два раза в месяц. Получала донорский паек: килограмм сахара, килограмм манки, килограмм колбасы, чтобы восстановить силы. Я дружила с нянечкой тетей Нюрой, у нее было семь детей, а муж погиб в начале войны. Старший мальчик, которому одиннадцать лет, пошел за продуктами и потерял
        карточки, так я свой донорский паек отдавала им. Один раз врач мне говорит: "Давай напишем твой адрес, вдруг объявится тот, кому вольют твою кровь". Мы написали адрес и пристегнули эту бумажку к бутылочке. И вот через какое-то время, месяца два прошло, не больше, я сменилась после дежурства и пошла, спать легла. Тормошат меня: Вставай! Вставай, к тебе брат приехал. Какой брат? Нет у меня брата. Наше общежитие было на последнем этаже, я спустилась вниз, смотрю: стоит лейтенант молодой, красивый. Спрашиваю: Кто тут звал Омельченко? Он отвечает: Я звал. И показывает мне записку, которую мы с врачом написали. Вот Я
        твой брат по крови Привез мне два яблока, кулечек конфет, тогда конфет нигде невозможно купить. Боже! Какие это были вкусные конфеты! Пошла к начальнику госпиталя: "Брат приехал!" Пустили меня в увольнение. Он пригласил: "Пойдем в театр". А я еще ни разу в жизни не была в театре, а тут в театр да еще с парнем. Парень красивый. Офицер! Через несколько дней он уезжал, у него было направление на Воронежский фронт. Когда он пришел попрощаться, я открыла окно и помахала ему рукой. В увольнение меня не пустили: как раз привезли много раненых. Ни от кого писем не получала, даже не имела представления, что это такое получить письмо. И вдруг мне вручают треугольничек, распечатала, а там написано: "Ваш друг, командир пулеметного взвода погиб смертью храбрых" Это тот, мой брат по крови. Он сам детдомовский, и, видимо, единственный адрес, который у него был, это мой. Мой адрес
        Господь - это все, чего я жажду.

        Комментарий

        • Богдан Шевчук
          Бытие 3:15

          • 19 May 2011
          • 7733

          #5
          ..Снаряд попал в склад с боеприпасами, вспыхнул огонь. Солдат стоял рядом, охранял, его опалило. Это уже был черный кусок мяса. Он только прыгает Подскакивает на одном месте А все смотрят из окопчиков, и никто с места не сдвинется, все растерялись. Схватила я простыню, подбежала, накрыла этого солдата и сразу легла на него. Прижала к земле. Земля холодная Вот так Он кидался, пока не разорвалось сердце, и затих Я в крови вся Кто-то из старых солдат подошел, обнял, слышу говорит: "Кончится война, и если она останется жива, из нее человека все равно уже не будет, ей теперь все". Мол, что я среди такого ужаса, и пережить его, да еще в таком молодом возрасте! Меня трясло, как в припадке, отвели под руки в землянку. Ноги не держали Трясло, будто через меня ток пропустили Непередаваемое чувство А тут снова бой начался Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках На жилах В кровище весь Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке Через несколько дней, когда на нас пошли танки, двое струсили. Они побежали И вся цепь дрогнула Погибло много наших товарищей. Раненые, которых я стащила в воронку, попали в плен. За ними должна была прийти машина А когда эти двое струсили, началась паника. И раненых бросили. Мы пришли потом на то место, где они лежали: кто с выколотыми глазами, кто с животом распоротым Я, как это увидела, за ночь почернела. Это же я их в одно место собрала Я Мне так сильно страшно
          стало Утром построили весь батальон, вывели этих трусов, поставили впереди. Зачитали, что расстрел им. И надо семь человек, чтобы привести приговор в исполнение. Три человека вышли, остальные стоят. Я взяла автомат и вышла. Как я Вышла Девчонка Все за мной Нельзя было их простить. Из-за них такие ребята
          погибли! И мы привели приговор в исполнение Опустила автомат, и мне стало страшно. Подошла к ним Они лежали У одного на лице живая улыбка Не знаю, простила бы я их сейчас? Не скажу Не буду говорить неправду. В другой раз хочу поплакать. Не получается Я на войне все забыла. Свою прежнюю жизнь. Все И любовь забыла


          А сколько вам было лет?
          Как кончилась война, шел двадцатый год. Конечно, я и замуж-то не думала выходить.
          Почему?
          Я чувствовала себя очень уставшей, намного старше своих сверстников, даже старой. Подружки танцуют, веселятся, а я не могу, я смотрела на жизнь старыми глазами. Из другого мира Старуха! За мной молодые ребята ухаживали. Пацаны. Но они не видели мою душу, что там внутри у меня творится. Вот я вам рассказала один день О боях под Севском. Всего один день
          Господь - это все, чего я жажду.

          Комментарий

          • Богдан Шевчук
            Бытие 3:15

            • 19 May 2011
            • 7733

            #6
            ..Перевязываю танкиста Бой идет, грохот. Он спрашивает: «Девушка, как вас зовут?» Даже комплимент какой-то. Мне так странно было произносить в этом грохоте, в этом ужасе свое имя Оля. Всегда я старалась быть подтянутой, стройной. И мне часто говорили: «Господи, разве она была в бою, такая чистенькая". Я очень боялась, что если меня убьют, то буду лежать некрасивая. Я видела много убитых девочек В грязи, в воде Ну Как это Мне не хотелось так умереть Другой раз прячешься от обстрела и не столько думаешь о том, как бы тебя не убило, а прячешь лицо. Руки. Мне кажется, все наши девчонки об этом думали. А мужчины над нами смеялись, им это казалось забавным. Мол, не о смерти думают, а черт-те о чем, о глупом. О женской чепухе.

            Господь - это все, чего я жажду.

            Комментарий

            • Богдан Шевчук
              Бытие 3:15

              • 19 May 2011
              • 7733

              #7
              «Ездила я на санпоезде Помню, первую неделю проплакала: ну, во-первых, без мамы, а во-вторых, оказалась на третьей полке, где теперь багаж кладут. Там была моя "комната".
              В каком возрасте вы ушли на фронт?
              Я училась в восьмом классе, но до конца года не дотянула. Убежала на фронт.
              Все девчонки на санпоезде моего возраста.
              А что вы там делали?
              Мы ухаживали за ранеными, поили, кормили, подать судно это все наша работа. Со мной вместе одна девушка постарше дежурила, она меня первое время щадила: "Если будут утку просить, ты меня зови". Раненые тяжелые: у кого руки, у кого ноги нет. Я первый день звала ее, а потом она же не может весь день со мной быть и всю ночь осталась я одна. И вот меня зовет раненый: "Сестричка, утку!" Я протягиваю ему утку и вижу, что он ее не берет. Смотрю: у него нет рук. В мозгу где-то пронеслось, как-то я сообразила, что надо делать, но несколько минут стояла и не знала, как быть. Вы меня понимаете? Я должна была помочь А я не знала, что это такое, я еще этого не видела. Этому даже на курсах нас не учили»

              ..

              «Стирала Через всю войну с корытом прошла. Стирали вручную. Телогрейки, гимнастерки Белье привезут, оно заношенное, завшивленное. Халаты белые, ну эти, маскировочные, они насквозь в крови, не белые, а красные. Черные от старой крови. В первой воде стирать нельзя она красная или черная Гимнастерка без рукава, и дырка на всю грудь, штаны без штанины. Слезами отмываешь и слезами полощешь. И горы, горы этих гимнастерок Ватников Как вспомню, руки и теперь болят. Зимой ватники тяжелые, кровь на них замерзшая. Я часто их и теперь во сне вижу Лежит черная гора»

              ..

              «Мы строили Строили железные дороги, мосты понтонные, блиндажи. Фронт рядом. Копали землю ночью, чтобы нас не заметили. Лес валили. В основном девчонки у меня в отделении, все молоденькие. Мужчин несколько, кто не строевые. Дерево как выносили? Беремся все за это дерево и несем. Одно дерево целым отделением. Кровавые мозоли на руках На плечах»

              ..

              «А я все четыре года войны на колесах Ездила, согласно указателям: "Хозяйство Щукина", "Хозяйство Кожуро". Получим на базе табак, папиросы, кремни все, без чего бойцу не обойтись на передовой, и в путь. Где на машинах, где на повозках, а чаще пешком с одним или двумя солдатами. На своем горбу тянем. До траншеи на лошадях не проедешь, немцы услышат скрип. Все на себе. На своем горбу, моя миленькая»

              ..

              Восьмое марта сорок пятого года. Мы устроили себе праздник. Чай. Какие-то конфеты раздобыли. Выходят мои девчата на улицу и вдруг видят: идут из леса два немца. Волокут за собой автоматы Раненые Мои девчата окружили их. Ну и я, как замполит, конечно, написала в донесении, что сегодня, восьмого марта, прачки взяли в плен двух немцев. Назавтра у нас было совещание командиров, начальник политотдела первым делом объявяляет:
              Ну, товарищи, я хочу вас обрадовать: скоро конец войне. Вчера прачки из двадцать первого полевого прачечного отряда взяли в плен двух немцев. Все захлопали.
              Когда шла война, нас не награждали, а когда кончилась, мне сказали: "Наградите двух человек". Я возмутилась. Взяла слово, выступила, что я замполит прачечногоотряда, и какой это тяжелый труд прачек, что у многих из них грыжи, экземы рук и так далее, что девчонки молодые, работали больше машин, как тягачи. У меня спрашивают: "Можете к завтрашнему дню представить наградной материал? Мы еще наградим". И мы с командиром отряда ночь сидели над списками. Многие девчата получили медали "За отвагу", "За боевые заслуги", а одну прачку наградили орденом Красной Звезды. Самая лучшая прачка, она не отходила от корыта: бывало, все уже без сил, падают, а она стирает. Это была пожилая женщина, у нее вся семья погибла.
              Господь - это все, чего я жажду.

              Комментарий

              • ph999
                Отключен

                • 24 February 2007
                • 2013

                #8
                Да, страшно и больно это читать. Но надо.

                Комментарий

                • Богдан Шевчук
                  Бытие 3:15

                  • 19 May 2011
                  • 7733

                  #9
                  Наш эшелон остановился. Не помню, что там было то ли ремонт дороги, то ли меняли паровоз. Сидим мы с одной медсестрой, а рядом двое наших солдат варят кашу. И откуда-то подходят к нам два пленных немца, стали просить есть. А у нас был хлеб. Мы взяли булку хлеба, разделили и дали им. Те солдаты, которые варили кашу, слышу,
                  рассуждают:
                  Смотри, сколько врачи дали хлеба нашему врагу! И дальше что-то в таком духе, мол, разве они знают настоящую войну, сидели в госпиталях, откуда им Через какое-то время другие пленные подошли уже к тем солдатам, которые варят кашу. И тот солдат, который нас недавно упрекал, говорит одному немцу:
                  Что жрать захотел? А тот стоит Ждет. Другой наш солдат передает буханку хлеба своему товарищу:
                  Ладно, отрежь ему. Тот отрезал по куску хлеба. Немцы взяли хлеб и стоят видят, что каша варится.
                  Ну, ладно, говорит один солдат, дай им каши
                  Да она еще не готова.
                  Вы слышали? И немцы, как будто тоже понимают язык, стоят. Ждут. Солдаты заправили кашу салом и дали им в консервные банки. Вот вам душа русского солдата. Они осуждали нас, а сами дали хлеба, да еще каши, и только тогда, когда заправили салом. Вот что я помню И такое острое чувство Такое сильное И такое острое чувство Такое сильное Война давно кончилась Я собиралась на курорт Как раз это был Карибский кризис. Опять в мире неспокойно стало. Все закачалось. Укладываю чемодан, платья взяла, кофточки сложила. Ну, кажется, ничего не забыла? Достаю сумочку с документами и беру оттуда свой военный билет. Думаю: "Случится что, я там сразу пойду в военкомат". Уже я на море, отдыхаю и возьми расскажи кому-то за столиком в столовой, что ехала сюда и взяла военный билет. Я так сказала, без всякой мысли или желания порисоваться. А один мужчина за нашим столиком как разволновался:
                  Нет, только русская женщина, уезжая на курорт, может взять в собой военный билет и думать, что, если что такое, она сразу пойдет в военкомат. Я помню его восторг. Его восхищение. Так на меня мой муж смотрел. Этим взглядом Простите за длинное вступление Я не умею говорить по порядку. Мысль всегда у меня скачет, чувства рвутся Мы вместе с мужем ушли на фронт. Вдвоем. Я многое забыла. Хотя вспоминаю каждый день Кончился бой Не верилось тишине. Он гладил траву руками, трава мягкая И смотрел на меня. Смотрел Такими глазами
                  Они ушли группой в разведку. Ждали их два дня Я не спала два дня Задремала. Просыпаюсь от того, что он сидит рядом и смотрит на меня. "Ложись
                  спать". − "Жалко спать". И такое острое чувство Такая любовь Сердце рвется Я многое забыла, почти все забыла. А думала, что не забуду. Ни за что не забуду. Мы уже шли через Восточную Пруссию, уже все говорили о Победе. Он погиб Погиб мгновенно От осколка Мгновенной смертью. Секундной. Мне передали, что их привезли, я прибежала Я его обняла, я не дала его забрать. Хоронить. В войну хоронили быстро: днем погиб, если бой быстрый, то сразу собирают всех, свозят отовсюду и роют большую яму. Засыпают. Другой раз одним сухим песком. И если долго на этот песок смотреть, то кажется, что он движется. Дрожит. Колышется этот песок. Потому что там Там для меня еще живые люди, они недавно были живые Я вижу их, я с ними разговариваю Не верю Мы все ходим и не верим еще, что они там Где? И я не дала его тут же хоронить. Хотела, чтобы еще была у нас одна ночь. Сидеть возле него. Смотреть Гладить Утром Я решила, что увезу его домой. В Беларусь. А это несколько тысяч километров. Военные дороги Неразбериха Все подумали, что от горя я сошла с ума. "Ты должна успокоиться. Тебе надо поспать". Нет! Нет! Я шла от одного генерала к другому, так дошла до командующего фронтом Рокоссовского. Сначала он отказал Ну, ненормальная какая-то! Сколько уже в братских могилах похоронено, лежит в чужой земле Я еще раз добилась к нему на прием:
                  − Хотите, я встану перед вами на колени?
                  − Я вас понимаю Но он уже мертвый
                  − У меня нет от него детей. Дом наш сгорел. Даже фотографии пропали. Ничего нет. Если я его привезу на родину, останется хотя бы могила. И мне будет куда возвращаться после войны. Молчит. Ходит по кабинету. Ходит.
                  Вы когда-нибудь любили, товарищ маршал? Я не мужа хороню, я любовь хороню. Молчит.
                  Тогда я тоже хочу здесь умереть. Зачем мне без него жить? Он долго молчал. Потом подошел и поцеловал мне руку. Мне дали специальный самолет на одну ночь. Я вошла в самолет Обняла гроб И потеряла сознание»
                  Господь - это все, чего я жажду.

                  Комментарий

                  • Богдан Шевчук
                    Бытие 3:15

                    • 19 May 2011
                    • 7733

                    #10
                    В партизанский отряд каким-то чудом мне пришло письмо от мужа. Это было столько радости, так неожиданно, два года я о нем ничего не знала. А тут самолет сбросил еду, боеприпасы И почту И в этой почте, в этом мешке брезентовом мне письмо. Тогда я обращаюсь письменно в ЦК. Я написала, что все буду делать, только чтобы мы с мужем были вместе. И это письмо тихонечко от командира нашего отряда я передала летчику. Скоро узнаю новость: передали по связи после выполнения задания нашу группу ждут в Москве. Всю нашу спецгруппу. Пошлют на новое место Все должны лететь, а Федосенко так обязательно. Ждем мы самолет, а это ночь, темно, как в бочке. И какой-то самолет кружит вверху, а потом как даст по нас бомбами. Это был "мессершмитт", немцы нашу стоянку засекли, он пошел на новый разворот. А в это время наш самолет опускается "У-2", и как раз под елку, где я рядом стояла. Этот летчик чуть присел над землей и давай сразу подниматься, потому что он увидел: немец сейчас сделает разворот и опять пойдет стрелять. Я зацепилась за крыло и кричу: "Мне в Москву! У меня разрешение!" Он даже матюкнулся: "Садись!" Так мы и летели с ним вдвоем. Не было ни раненых Никого. В мае месяце в Москве я ходила в валенках. Пришла в театр в валенках. И было прекрасно. Пишу мужу: как нам встретиться? Я пока в резерве Но мне обещают Везде прошу: пошлите меня туда, где муж, дайте мне хотя бы два дня, мне только поглядеть на него один раз, а потом я вернусь и посылайте куда хотите. Все пожимают плечами. Но я все-таки узнаю по номеру почты, где мой муж воюет, и еду к нему. Приезжаю сначала в обком партии, показываю этот адрес мужа, документы, что я жена, и говорю, что хочу встретиться с ним. Мне отвечают, что это невозможно, он на самой передовой, отправляйтесь назад, а я вся такая побитая, такая голодная, и как это назад? Пошла к военному коменданту. Он посмотрел на меня и приказал, чтобы мне дали немного одеться. Дали мне гимнастерку, ремень подпоясаться. И он начал меня отговаривать:
                    Ну что вы, там очень опасно, где ваш муж Я сижу и плачу, тогда он сжалился, дал мне пропуск.
                    Выйдете, говорит, на шоссе, там будет регулировщик, и он вам покажет, как ехать. Нашла это шоссе, нашла этого регулировщика, посадил он меня на машину, и я еду. Приезжаю в часть, там все удивляются, все кругом военные. "А вы кто?" спрашивают. Я не могу сказать жена. Ну, как такое скажешь, кругом бомбы рвутся Я отвечаю сестра. Даже не знаю, почему я так сказала сестра. "Подождите, говорят мне, еще шесть километров туда надо идти". Как это я буду ждать, когда я так далеко добиралась? А как раз оттуда машина за обедом пришла, и там был старшина такой рыжеватый, конопатый. Он говорит:
                    О, я Федосенко знаю. Но это в самой траншее. Ну, упросила я его. Посадили меня, еду, нигде ничего не видно Лес Лесная дорога Для меня это новость: передовая, но нигде никого. Изредка где-то постреливают. Приехали. Старшина спрашивает:
                    А где Федосенко? Ему отвечают:
                    Они вчера ушли в разведку, их застал рассвет, и они там пережидают. Но связь у них есть. И ему по связи сказали, что приехала сестра. Какая сестра? Говорят: "Рыжая". А сестра у него черная. Ну, раз рыжая, он сразу догадался, какая сестра. Не знаю, как он там выполз, но Федосенко скоро появился, и мы там устроили встречу. Радости было Пробыла я у него один день, второй и решаю:
                    Иди в штаб и докладывай. Я с тобой здесь останусь. Он пошел к начальству, а я не дышу: ну, как скажут, чтобы в двадцать четыре
                    аса ноги ее не было? Это же фронт, это понятно. И вдруг вижу идет в землянку начальство: майор, полковник. Здороваются за руку все. Потом, конечно, сели мы в землянке, выпили, и каждый сказал свое слово, что жена нашла мужа в траншее, это же настоящая жена, документы есть. Это же такая женщина! Дайте посмотреть на такую женщину! Они такие слова говорили, они все плакали. Я тот вечер всю жизнь вспоминаю Что у меня еще осталось? Зачислили санитаркой. Ходила с ним в разведку. Бьет миномет, вижу упал. Думаю: убитый или раненый? Бегу туда, а миномет бьет, и командир кричит:
                    Куда ты прешь, чертова баба!! Подползу живой Живой! Около Днепра ночью при луне мне вручили орден Красного Знамени. А на другой день муж был ранен, тяжело. Мы вместе бежали, мы вместе шагали по такому болоту, вместе ползли. Пулеметы били и били, а мы ползли и ползли, и его ранило в бедро. Ранило разрывной пулей, и попробуй-ка наложить повязку, это же ягодица. Все разорвалось, и грязь, и земля все туда. А мы выходили из окружения. Вывозить раненых некуда, медикаментов у меня тоже никаких. Одна надежда, что прорвемся. Когда прорвались, мужа я сопровождала до самого госпиталя. Пока я его довезла, было уже общее заражение крови. Это был Новый год Наступал сорок четвертый год Он умирает Я понимала, что он умирает А он был много раз награжден, я собрала все его ордена, положила возле него. Был как раз обход, а он спал. Врач подходит:
                    Вам надо уйти отсюда. Он уже мертвый. Я отвечаю:
                    Тихо, он еще живой. Муж как раз открыл глаза и говорит:
                    Что-то потолок голубой стал. Я смотрю:
                    Нет, он не голубой. Потолок, Вася, белый. А ему казалось, что голубой. Сосед ему говорит:
                    Ну, Федосенко, если ты останешься жить, то ты свою жену должен на руках носить.
                    И буду носить, соглашается он. Я не знаю, он, наверное, чувствовал, что умирает, потому что взял меня за руки, наклонил к себе и поцеловал. Вот как последний раз целуют:
                    Любочка, так жалко, у всех Новый год, а мы с тобой тут Но ты не жалей, у нас еще все будет И когда осталось ему несколько часов жить У него случилось это несчастье, что нужно было поменять ему постель Я ему постелила чистую простыню, ногу перевязала, а на подушку его надо подтянуть, это же мужчина, тяжелый, я его тяну, наклонилась низко-низко, и вот чувствую, что это уже все, что еще минута-другая и его не станет Это был вечер. Десять часов пятнадцать минут До минуты запомнила И мне захотелось самой умереть Но я носила под сердцем нашего ребенка, и только это меня удержало, я пережила те дни. Похоронила я его первого января, а через тридцать восемь дней у меня родился сын, он с сорок четвертого года, сам уже имеет детей. Мужа звали Василий, сын у меня Василий Васильевич, и внук у меня Вася Василек»
                    Господь - это все, чего я жажду.

                    Комментарий

                    • Богдан Шевчук
                      Бытие 3:15

                      • 19 May 2011
                      • 7733

                      #11
                      Иосиф Георгиевич:

                      Все отдал для победы Самое родное. Сыны мои воевали на фронте. Двоих племянников расстреляли за связь с партизанами. Сестру мою, их мать, фашисты сожгли. В их же хате Люди пересказывали, что пока дым не закрыл, стояла она ровненько, как свечка, и икону держала. После войны: солнце заходит, мне кажется, что-то горит


                      Мария:

                      Я была девочка, тринадцать лет. Я знала, что отец помогает партизанам. Понимала. Приходили какие-то люди ночью. Что-то оставляли, что-то забирали. Часто отец брал с собой меня, посадит на воз: "Сиди и не поднимайся с этого места". Когда приедем куда надо, он достает оттуда оружие или листовки. Потом стал меня посылать к станции. Научил, что надо запоминать. Я тихонько прокрадусь к кустам и до ночи там, считаю, сколько составов прошло. Запоминаю, что везут, оно видно: оружие, танки или солдаты едут. Два-три раза в день немцы простреливали кусты.
                      А не страшно было?
                      Я маленькая, проберусь всегда так, что меня никто не заметит. А тот день Я хорошо помню Отец два раза пытался выехать с хутора, где мы жили. Под лесом его ждали партизаны. Два раза выезжал, и два раза его возвращали патрули. Стало темнеть. Зовет меня: "Марийка" А мать в голос: "Не пущу дитя!" Тянет меня от отца Но я побежала через лес, как он велел. Я там все дорожки наизусть знала, правда, темноты боялась. Партизан нашла, они ждали, все передала, что отец сказал. А когда возвращалась назад, уже светать начало. Как обойти немецкие патрули? Кружила по лесу, кружила и провалилась в озеро, пиджак отцовский, сапоги, все утонуло, Из полыньи выбралась Бежала по снегу босиком Заболела, и как слегла, так уже с кровати и не встала. Ноги отнялись. Врачей и лекарств тогда не было. Мама лечила отварами из трав. Глину прикладывала После войны повезли к врачам. Но уже было поздно. Осталась я лежать Могу посидеть, но немного, лежу и смотрю в окно Войну вспоминаю


                      Иосиф Георгиевич:

                      Я ее на руках ношу Сорок лет. Как дитя малое Два года назад умерла жена. Все, сказала мне, простила. Грехи молодые Все А Марийку не простила. По глазам понял А я умирать боюсь, тогда Марийка одна останется. Кто ее на руках понесет? Кто перекрестит на ночь? Бога попросит
                      Господь - это все, чего я жажду.

                      Комментарий

                      Обработка...