Ранняя Церковь первых Христиан

[allona]

Последнее время много христиан задаются вопросом, а как бы нам узнать, как жили и что делали христиане самого первого периода, подражать их жизни и вернуться к тем самым истокам?

Недавно мне попалась книга французского писателя (Адальбера Гюстава Амана, профессора и историка, одного из лучших знатоков христианской древности) "Повседневная Жизнь Первых Христиан", которая поразила меня своей своеобразной вдохновенностью и скурпулезным описанием подробностей жизни наших предшественников, оказавшихся на небесах!... Каково им были, чем они занимались и чем жили? И что же надо сделать, чтобы вернуть к жизни Церковь раннего периода?....

И вот, информация к размышлению!

Выдержки из книги:

Христиане жили той же повседневной жизнью, что и прочие люди их времени. Они обитали в тех же городах, прогуливались в тех же садах, посещали те же общественные места (правда, их можно было реже встретить в термах или в театре), передвигались по тем же дорогам, были пассажирами тех же самых судов.


Для адептов Христа не составляло труда сочетать Небо и Землю, ибо даже самый банальный поступок в их глазах был полон значения. Они были связаны со зримым миром, в то же время порывая с ним во имя мира незримого, что обусловливало неловкость их положения: присутствие в этом мире и одновременно уход от него, участие в делах сограждан и вместе с тем одиночество, симпатия и взаимное отторжение.

Иерусалим Рим: таков первый этап распространения христианства[5]. Зародившись в священном городе евреев, Церковь еще при жизни Петра и Павла водрузила крест в столице Империи, где сходились все наземные и морские пути. Представьте себе изумление рыбака из Галилеи и Павла из Тарса, когда они, прибыв в Рим, увидели все его храмы, термы и дворцы, руины которых, бросая вызов времени, и сегодня еще приводят наши сердца в волнение.

Тацит нарисовал в своих «Анналах» волнующую картину города, уничтоженного пожаром. Самые позорные обвинения адресованы при этом императору, страдавшему манией величия. «Дабы прекратить эти толки, Нерон обвинил и подверг наиболее изощренным пыткам людей, вызывавших ненависть и отвращение к себе, коих простонародье называло христианами. Они получили свое название по имени того, кто при императоре Тиберии был отдан на казнь римским прокуратором Понтием Пилатом»[7].

Перечень преемников Петра достаточно хорошо отражает географию распространения христианства в первые два века его существования. Азия представлена единственным выходцем из нее, тогда как на долю греков приходится треть списка.


Языком первоначальной церкви в Риме едва ли была латынь. Христиане в то время там говорили по- гречески.


(Христианство была сначало распространено по городам) И лишь в IV‑V веках христианство стало проникать в деревни, как в Сирии и Греции, так и в Италии и Галлии.

В Карфагене, как и в Риме, первые случаи обращения в христианство, должно быть, имели место среди представителей еврейской колонии, многочисленной, как и в других приморских портовых городах, где количество евреев, несомненно, еще более возросло за счет беженцев из Иерусалима после победы, одержанной Титом[61]. На кладбище Тамара, севернее Карфагена, так же как и Гадрумета (современный город Сус), могилы евреев и христиан располагаются рядом[62]. Однако две религии не могли долгое время мирно сосуществовать; как и повсюду в Римской империи, отношения между ними вскоре стали враждебными. Во времена Тертуллиана разрыв уже произошел[63

Представьте себе первую христианскую общину, весьма пеструю по составу, включавшую в себя евреевэмигрантов, местную бедноту, предприимчивых греков и, несколько позже, римлян как образованных, так и простого сословия. Как и в Коринфе, основную массу членов общины составляли бедные и униженные, люди смешанных кровей. Их темперамент, живой и страстный, даже экзальтированный, был сродни темпераменту людей, исповедовавших религии Востока. Они говорили на греческом, пунийском или берберском языках и занимались своей работой или торговлей. Торговцы и прочие зажиточные горожане отдавали предпочтение пунийскому языку[64], особенно в приморских городах. Еще Августин был вынужден переводить на пунийский язык латинские слова, смысл которых ускользал от части его слушателей.

В ту эпоху христианская община Карфагена располагала местами для собраний и собственными кладбищами. Тертуллиан не без пафоса говорит о «тысячах людей обоего пола, всех возрастов, любого общественного положения»[70]. Он даже утверждает, что «в каждом городе больше половины жителей составляют христиане», с гордостью добавляя, что, если бы христиане ушли, «города опустели бы»[71]. В 197 году он писал: «Мы появились недавно и уже заполонили землю, заняв всё принадлежащее вам: города, доходные дома, крепости, муниципии, деревни и даже поля, конюшни, дворцы, сенат, форум. Мы оставляем вам лишь храмы»[72].

Александрия, открытая всем влияниям, жадная до всего нового, ставшая горнилом рас и религий, где переменчивость и неудовлетворенность сочетались со скептицизмом и синкретизмом, столь же охотно приняла первых проповедников Евангелия, сколь пристально будет внимать вскоре разглагольствованиям Валентина и Карпократа, а также Апеллеса, ученика Мар- киона, которые отправятся в Рим и Лион и в схватку с которыми не замедлит вступить Ириней[77]. Эти разногласия предполагают наличие главной Церкви.


Все древние историки[94] приписывают Фоме распространение христианского вероучения в Пар- фии и Персии, о чем свидетельствовал еще Ори- ген[95]. Начиная с III века, могила апостола в Эдессе стала местом поклонения[96]. От этой традиции, возможно, также легендарной, отпочковалась другая, согласно которой тот же самый апостол проповедовал христианство в Индии[97], обратив в свою веру царя гундафара. Приняв смерть мученика, он сперва был похоронен в Маилапуре (пригороде Мадраса). Во всяком случае, вполне вероятно, что деяния Фомы были записаны в Эдессе на сирийском языке в начале III века. Гностические секты той эпохи представили апостола Фому своего рода мифической личностью, верной откровениям, исходившим от Спасителя. Подлинное или легендарное предание о странствиях апостола намечает путь, по которому Евангелие, должно быть, очень рано проникло вплоть до Индии.


Несомненно, что в конце II века в Эдессе христианское вероучение уже пустило корни и здесь образовалась своя церковь, возможно, похожая на церковь в Дура Европос[98]. В ходе полемики по поводу празднования Пасхи около 190 года «епископы Ос- роэны и других городов страны»[99] выразили свою точку зрения и обратились в Рим. До нас дошло даже имя епископа Палюта, рукоположенного в сан Сера- пионом Антиохийским[100]. Аггаия, его преемник, принял смерть мученика[101].


Понадобилось около двух столетий, чтобы духовные наследники «нового Израиля», о котором говорил святой Павел, принесли свет Евангелия на землю своих далеких предков, обетование которого некогда заставило содрогнуться Авраама.


«Присутствие Рима обеспечило единство миру, писал Ириней. Все люди должны признать услуги, оказанные человечеству римлянами, облегчившими им сообщение друг с другом и позволившими совместно пользоваться благами мирной жизни»[105]. Действительно, во II веке Римская империя в полной мере пользовалась своими победами и переживала период прежде невиданного процветания. «Римский мир» (pax готапа) не был мифом: христианам той эпохи он казался небесным даром, и Аристид провозглашал в своей знаменитой филиппике, посвященной Риму: «Весь мир стал единым государством». На суше и на море люди чувствовали себя в безопасности, города, наслаждаясь мирной жизнью, процветали, горы и долины были возделаны, по морским водам бежали суда, перевозившие изделия из разных концов света[106]. Можно было проехать с Востока до Запада[107], от Рейна и Роны до Тигра и Евфрата, не покидая территории Римской империи.

Если отправлявшийся в путешествие был христианином, его провожала община: он служил посланцем и живым связующим звеном с другими братьями и другими церквами.
Трудно вообразить себе кишащие массы народа на судах и в портах, скопление солдат и чиновников, повозок и вьючных животных на дорогах. Среди них везде встречались христиане или же готовившиеся принять крещение. Ничто не отличало их от прочих путешественников, разве что сопровождавший их незримый свет. Идя от города к городу, они наблюдали, слушали и в конце концов обретали духовный свет и сердечный покой, подобно Юс- тину или Клименту: вчерашние ученики становились учителями.


Другие христиане, подобно Гегезиппу, путешествовали ради того, чтобы больше узнать о церквах в Коринфе или Риме, ознакомиться с их истинными доктринами[


Рим, столица Империи, вскоре ставший и центром Церкви, имел христианскую общину, которую особенно часто посещали единоверцы и контактов с которой особенно добивались. Каждый отправлявшийся в Галлию или Испанию неминуемо проезжал через Рим. Поликарп прибыл туда из Смирны, Валентин из Египта, Маркион из Синопа, на Черном море, Эвельпист, ученик Юстина, из Каппа- докии, Родон из Азии.

Гостеприимство, античная добродетель, стало и добродетелью христианской.


Следует постоянно помнить об условиях, с которыми сталкивались в те времена пускавшиеся в путешествие, чтобы понять увещания о гостеприимстве, коими изобилуют послания апостолов[171] и христианские сочинения[172]. Античность усматривала в нем нечто священное. Странник, переступивший порог дома, считался посланцем богов или Бога. Города, корпорации и члены ассоциаций практиковали взаимную обязанность оказывать гостеприимство[173].

Похвальное слово гостеприимству встречается в Евангелии[179]. Другие священные книги Нового Завета не только настаивают на обязанности принимать странников, но и дают духовную мотивацию этого. Хозяин, принимающий странника, принимает самого Иисуса Христа[180], что служит одним из оснований для принятия в Царство Небесное.


Третье соборное послание святого апостола Иоанна Богослова, адресованное Гаию, открывает перед нами обыденную жизнь одной из общин Малой Азии, тем самым снижая идеальный образ первоначального христианства, столь широко распространенный. Глава упомянутой общины не отличается гостеприимством, что вызывает недовольство странствующих проповедников.

[allona]

Если даже братский дом порой оказывал плохой прием христианину, не желавшему иметь ничего общего с язычниками, то наплыв странников должен был сделать долг гостеприимства тягостным, особенно в крупных городах, через которые проходило много народу, таких, как Коринф и уж тем более, по вполне понятной причине, сам Рим. Легко представить себе, каким бременем ложился долг гостеприимства на христианскую общину города, в котором братьястранники появлялись ежедневно. И даже в наши дни некоторые монастыри Парижа, Лондона и даже Страсбурга со страхом ждут приближения времени каникул!


Прием странников был обязанностью всей общины, но в первую очередь епископа, диаконов и вдов[185]. В середине II века в Риме и Карфагене существовала касса, пополнявшаяся по воскресеньям за счет пожертвований членов общины и служившая для приема странников[186]. Путешествующий брат обычно имел рекомендательное письмо[187]. Если же возникали сомнения, то простая беседа позволяла выявить самозванцев. Позднее Церковь стала устраивать специальные постоялые дворы для своих странников[188].

Со II века начинает формироваться законодательство о христианском гостеприимстве. Предписания «Дидахе» («Дидахе, или Учение XII апостолов»)[189], составленные около 150 года, адресованы главным образом христианским общинам, состоявшим из бывших иудеев, и помогают понять их повседневные проблемы. Они предназначены не отдельным лицам, но «ответственным церквам». Осмотрительность была тем более необходима, что стало множиться число ложных братьев и зачинателей ересей. Плевелы давали столь же густые всходы, что и доброе зерно.


Другие странники, прибывавшие в Коринф или Антиохию, подчинялись правилам, частично заимствованным из иудаизма[192]. Среди этих пилигримов, как обычно, можно было встретить охотников поживиться за чужой счет, извлекавших выгоду из милосердия одних и щедрости других.


Наибольшим доверием пользовались предъявители рекомендательного письма от своей общины[193]. Прочим же приходилось отправляться на поиски соотечественников или единоверцев, дабы получить от них помощь. Возможно, существовали пароли или же вместо них использовались специальные предметы тессеры. Очевидно, именно они имеются в виду, когда в «Дидахе» говорится о «прохожем, предстающем перед вами во имя Господа»[194]. Греки и римляне обменивались так называемой tessera hospi- talis предметом, имевшим форму агнца или рыбы и разделенным на две половины. При соединении обе части должны были точно подойти друг к другу[195].

Когда речь идет об этих простых путниках, пешком шагавших от пристанища до пристанища, «Дидахе» рекомендует: «Помогите им, чем можете»[196]. Страннику предоставлялись ночлег и питание; кормили его только один раз в день прибытия и


Не желающий работать или заявляющий, что не имеет профессии, поступает как «Христов странник», говорится в «Дидахе»[200].


Письмо, идущее от общины к общине, от страны к стране, устанавливает связь между братьями, живущими вдали друг от друга, но всегда думающими о единстве. Они переписываются, советуются друг с другом, помогают друг другу. Посетители зачастую приносят вести из родной общины. Церкви переписываются друг с другом; епископы поддерживают переписку, и эта переписка становится все более обширной[203].


Наряду с каноническими посланиями христианские письма зачастую имели своей целью увещание, служили своего рода проповедью, которую обычно читали в общинах в ходе евхаристической литургии для наставления присутствующих. Многочисленны рассказы о деяниях и страстях мучеников за веру, литургическое использование которых очевидно.

В свою очередь и христиане, начиная со II века, тоже отправлялись паломниками в Палестину. Мели- тон прибыл туда из Малой Азии, Александр из Каппадокии, в современной Турции, Пионий из Смирны. Спустя столетие число паломников умножилось. Этерия, отправившись из Бордо, объездила весь библейский Восток. К счастью, сохранились ее путевые записки[141].


Весьма трогательные послания были направлены церквами Вьенна и Лиона церквам Азии и Фригии[225]. Пример лионских мучеников в то же время послужил уроком духовным наставникам Эфеса, которые, похоже, отказывались наложить епитимью на отступников из числа членов общины[226]. Это было своего рода выражением братских чувств, понимания слабости человеческой натуры.


Едва зародившись, христианство стало стремительно распространяться, точно огонь по степи. Хотя большинство исповедовавших новую веру и составляли бедные и униженные, как и вообще в жизни, христианство сразу же нашло приверженцев во всех слоях общества. Подобного рода проникновение столь же примечательно, как и широта географического распространения. То и другое опрокидывало социальные, этнические и культурные барьеры, провозглашая не противостояние, но братство.


В те времена язычники поднимали на смех христианские общины за то, что в их состав входил в основном простой люд.
Евангелие, иронизировали они, привлекательно только «для простецов, маленьких людей, рабов, женщин и детей»[240]. Татиан набросал портрет христианина своего времени: он избегает власти и богатства; он прежде всего «беден и нетребователен»[241].

Известны попытки объяснить успехи христианства исключительно политическими причинами как победу пролетариата над капиталистической Империей. Однако следует остерегаться столь тенденциозных экстраполяций и схематизаций, легко опровергаемых беспристрастным анализом[242]. Святой Павел в Фессалонике обратил в христианство проконсула Кипра Сергия Павла[243], а в Верии ♦множество знатных женщин»[244]. Обращенные в христианство евреи Акила и Прискилла владели домом в Риме и еще одним в Эфесе; оба дома были достаточно просторны, чтобы принять в триклинии или атрии всех членов местной христианской общины[245]. С самого начала Церковь привлекала к себе людей состоятельных, даже богатых. В Коринфе к христианской общине присоединился городской казнохранитель[246].


Вера нивелировала классовые и социальные различия, тогда как римское общество только и знало, что устанавливать перегородки и возводить барьеры. Хозяева и рабы, богатые и бедные, патриции и философы сливались в единую общность, более тесную, чем общность крови или культуры. Все сходились в общем и личном выборе, позволявшем им истинно именоваться братьями и сестрами[249]. Склонным к насмешкам язычникам особенно поразительным казалось слияние в христианском братстве людей всех общественных и гражданских состояний. Будь то рабы или римские граждане все одинаково имели душу свободного человека, и сознание этого равенства было столь сильным, что в надгробных надписях христиан почти никогда не упоминалось рабское состояние[250].

Во времена Марка Аврелия христианство находило приверженцев уже в кругах аристократии. Мученик Аполлоний, которого Иероним ошибочно причисляет к сенаторскому сословию, был представителем знати.


Маркион, богатый судовладелец, прибывший в Рим с берегов Черного моря, испытав сильное впечатление от интеллектуального богатства местной христианской общины, присоединился к ней


Облик христианской общины Рима после смерти апостолов Петра и Павла сильно изменился. Хотя большое число христиан, упомянутых в Послании к Римлянам, еще носило имена рабов и вольноотпущенников[263], гораздо больше стало в составе общины состоятельных и богатых семей.

Уравнительные идеи христианского братства служили обоснованием для перераспределения богатств


Прибывшие из разных краев и поселившиеся вместе со своими земляками сплоченными этническими группами, каждая в определенном квартале города[269], братья пользовались для общения друг с другом греческим языком. Они говорили на этом языке более или менее правильно, если судить по текстам надгробных надписей.


Вот пример, показывающий лучше любых статистических данных, в какой мере христианская община Рима реализовала принципы братства: по крайней мере два епископа, Пий и Каликст, были рабами по происхождению. Представьте себе знатных Корнелиев, Помпониев или Цецилиев, получающих благословение от папы, носившего клеймо своего бывшего хозяина!

Лионская церковь, видимо, насчитывала в своем составе немало состоятельных горожан, богатство которых вызывало зависть, провоцируя тем самым доносы. Есть основания полагать, что сам класс имущих проповедовал Евангелие среди наемных работников и рабов. Все тексты этой общины, дошедшие до наших дней, написаны погречески, на языке большинства христиан и литургии.
Что особенно поразило Тертуллиана у христиан Карфагена и побудило его присоединиться к ним, так это их милосердие и сплоченность, о чем он и пишет в своей «Защите от язычников»[280]. Это была разношерстная по составу община, богатые или, по крайней мере, обеспеченные члены которой оказались достаточно многочисленными и довольно щедрыми, чтобы пополнять общую кассу. «Взнос милосердия» служил для оказания поддержки бедным или подвергшимся преследованию братьям, а особенно, отмечает Тертуллиан, сиротам, бесприданницам, состарившимся слугам, потерпевшим кораблекрушение, всегда многочисленным в портовом городе, приговоренным за исповедание веры к ссылке на рудники, тюремному заключению или изгнанию.


Социальные преграды рушатся, когда знатная Перпетуя приходит на помощь своей компаньонке по несчастью, простолюдинке. Общественные перегородки исчезают во Христе, собирателе и объединителе. Именно это позволило в конце III века писателю Лактанцию утверждать: «Среди нас нет ни рабов, ни господ. Мы не устанавливаем различий между собой, но называем друг друга братьями, поскольку считаем всех нас равными. Слуги и господа, великие и малые все равны своей простотой и благорасположением собственного сердца, удаляющим от всяческого тщеславия»

- - - Добавлено - - -

Трудиться ради хлеба насущного, а не для наживы, не из жадности, считалось идеалом христианина[287].


Со II века профессия стала для исповедовавших христианство вопросом совести, служила им поводом для размышлений: существуют ли профессии достойные и не достойные христианина?


Во II веке христиане, как и сама Церковь, пытаются прокладывать свой путь, как можно активнее включаясь в жизнь других, занимаясь теми же профессиями, как и они, короче говоря, продолжая заниматься той же работой, что и до обращения в христианство. Христова вера в большей мере изменила дух, нежели повседневный уклад их жизни.


Большинство христиан занимались простыми ремеслами, что дало повод Ювеналу с презрением называть их «грошовыми поденщиками»[292]. Единоверцы же, напротив, побуждали молодых христиан посвятить себя одному из этих ремесел[293

Гуманитарная значимость медицины делала эту профессию привлекательной для христиан, вдохновлявшихся, очевидно, примером самого Иисуса Христа.


Стремясь сократить свою прибыль до необходимого в повседневной жизни минимума, христиане навлекали на себя упреки в неэффективности своей деятельности, не позволявшей им процветать в должной мере[300].


«Пастырь» Гермы[303] упрекает процветающих торговцев, которые, забывая о Боге, до того упиваются своими богатствами, что приводят в изумление даже язычников. Являясь живым воплощением того, что осуждается Евангелием, они упускают из виду, что пришли странниками на эту землю. Говоря о разбогатевших и погрязших в мирских заботах христианах, «Пастырь» напоминает о несовместимости Церкви с грешным миром. Это предостережение чувствуется и в эсхатологических ожиданиях, и в напоминании христианам всех времен, что они лишь странники в этом мире.


В период, когда христиане уже получили права гражданства, Климент Александрийский, не склонный мазать всех одной краской, все же проповедовал в этом богатом торговом городе, что торговцы культивируют в людях искусственные потребности. Стяжание богатств порождает привычку к роскоши[304].


Финансовые операции, такие, как банковская деятельность или ростовщичество, могли очень быстро поколебать в человеке веру, тем более что служили перманентным искушением для клириков и мирян.


Перед христианами II века не сразу встал вопрос о возможности сочетания своих религиозных убеждений с занятием различных государственных должностей. Зачастую императорские или муниципальные чиновники и даже солдаты, обратившись в христианство, продолжали, следуя совету апостола Павла, выполнять свои прежние обязанности, дававшие им средства к жизни. Гиацинт, камерарий Траяна, принял смерть мученика[311]. Лишь спустя столетие отношение Церкви к этому станет более настороженным. «Апостольская традиция» (Traditio apostolica)[312]запрещала христианам занимать муниципальные должности.

Христиане, избегавшие военной службы по религиозноэтическим соображениям, появятся лишь спустя столетие.


В Карфагене в день прохождения войск на смотру каждый солдат должен был нести на голове венок в честь богов. И лишь один из них нес свой венок в руке. Это был христианин. Его арестовали и допросили. «Я христианин, отвечал он, и это мне запрещено». Город пришел в великое смятение от невиданного происшествия. Возмущению не было предела, и даже благочестивые христиане порицали своего собрата за столь легкомысленный, столь безрассудный поступок[492]. Что было делать в такой обстановке, как жить? Христианин сталкивался с государством.

И римская армия тоже не осталась глуха к слову Евангелия. Не заходя столь далеко, чтобы сблизить войско кесаря с воинством Христовым, следует отметить тот факт, что солдаты за годы своей долгой воинской карьеры обращались в христианство. Христиане встречались в римских легионах по крайней мере со II века.


Жизнь в военнополевых условиях, а вскоре и зрелища мученической смерти христиан способствовали распространению евангельского учения среди солдат. И сама армия тоже пополнила ряды мучениковхристиан в Италии, Африке, Египте и вплоть до берегов Дуная. Последнее гонение на христиан как раз и началось с чистки в легионах[436].

В III веке Тертуллиан, Лактанций и, с некоторыми оговорками, Ориген задавались вопросом: может ли христианин выбрать себе профессию, связанную с необходимостью носить оружие? Праздный вопрос, если принять во внимание, сколь велика была доля солдат среди мучеников III века[322].
Тем не менее Церковь II века не советовала, а то и прямо запрещала верующим выбирать военную профессию. Именно этот упрек адресовал патриот Цельс христианам: они подрывают основы Империи. «Что было бы, если бы все поступали также? Император был бы брошен на произвол судьбы, а Империя стала бы добычей варваров»[324]. По мнению же Оригена, император больше нуждается в христианах, чем в солдатах[325].

[valohan]

Ранняя Церковь первых Христиан

Так что отличало собрание подлинных христиан от всех остальных собраний и просто мирских сборищ ?

[allona]

Так что отличало собрание подлинных христиан от всех остальных собраний и просто мирских сборищ ?

Наверняка, наличие Святого Духа:
"Ничто не отличало их от прочих путешественников, разве что сопровождавший их незримый свет." - цитата из этой книги.

Участвуя в общественной жизни, христиане готовили условия для обращения сограждан в свою веру. Как христиане могли быть солью земли, не имея общения с ней, душой мира, не погрузившись в него?

в «Письме к Диогнету», призванном защитить христиан от клеветы: «Христиане не отличаются от прочих людей ни страной проживания, ни языком, ни одеждой. Они не проживают в каких‑то своих особых городах, не пользуются каким‑то специальным языком, их образ жизни не представляет собой чего‑то необычного. Они расселяются по греческим и варварским городам соответственно жребию, выпавшему каждому из них; они приспосабливаются к местным обычаям во всем, что касается одежды, пищи и образа жизни»[440].

христиане не использовали ни вышитых тканей из Милета или Италии, ни золотой парчи: их одеяния отличались простотой, естественным цветом, чаще всего белым, имея одинаковый покрой как для мужчин, так и для женщин. Самое большее, что он готов позволить женщине элегантный покрой платья, сшитого из более мягкой, приятной для тела ткани[441].




Далее:...........

Внезапный приход интеллигенции в Церковь, плохо к этому подготовленную, обогащал ее, но вместе с тем и создавал взрывоопасную ситуацию.
Философы, ставшие, подобно Юстину, христианами, но не постигшие несовместимости веры и разума, театрально выставляли напоказ свой плащ философа.
Поиск истины привел их к Евангелию[329] и Платону как учителю Логоса[330].
Возросшая активность гностиков и стремительное размножение сект вынуждали Церковь вступать в трудный диалог о вере и мысли. Профессиональные философы начали в юной Церкви дело, рассчитанное на многие годы: по образному высказыванию Паскаля, «подготовить Платона для Христа». Встреча платонической души с душой христианской явилась знаменательным событием.


Тертуллиан не отвергал знаний при условии, что не впитается в христианство яд языческих авторов[333]. С III века наметилось сдержанное отношение к школьным учителям и грамматикам, преподававшим светскую литературу. «Апостольская традиция» наметила следующую линию поведения: «Школьным учителям лучше всего оставить свое занятие. Тому же, у кого нет другой профессии, можно позволить заниматься преподаванием»[334]. И действительно, сохранилось мало надгробных надписей грамматиков или учителейхристиан[335].


Учитель и ученик не могли избежать влияния грекоримской мифологии, поскольку школьник учился читать по перечню имен языческих богов. Процесс обучения обязательно включал в себя чтение таких поэтов, как Гомер, который, по словам Тертуллиана, являлся «отравой» как для веры, так и для морали. Учитель излагал ученикам смысл трех сил античной религии, о чем писал Варрон[490]. И спустя еще два века Василий в своем знаменитом «Трактате о чтении мирских авторов» трудился над разбором и толкованием поэтических сочинений в свете Евангелия. «Дидаскалии» требуют от христиан «полностью отказаться от языческих книг»[491].Верующий повиновался, когда Церковь позволяла ему изучать языческих авторов, но он скорее был склонен к ослушанию, когда ему запрещали преподавать их. Церковь колебалась между терпимостью и запретом.

Зато Церковь запрещала все профессии, связанные с магией и астрологией[336], а также с цирковыми представлениями, особенно выступления в качестве жокея или гладиатора, и даже простое участие в организации игр. Не лучше было отношение и к театральным профессиям: комедианты, исполнители пантомимы, танцоры и танцовщики набирались из числа представителей полусвета или близких к ним социальных слоев[337].


Для христиан с самого начала были запретными все занятия, хоть сколько‑нибудь связанные с языческим культом, в частности со строительством и украшением языческих храмов, участием в проведении обрядов, с обеспечением служителей культа[339


Принятые Церковью исключительные меры привели к тому, что многие обращенные в христианство потеряли работу, так что общине пришлось подыскивать им другое занятие или же оказывать материальную помощь.


Одним из новшеств, принесенных Евангелием, была проповедь равенства мужчины и женщины, проповедь величия девства, святости и нерасторжимости брака. Евангелие сочетало религиозную практику и чистоту нравов.


Для женщин, разочарованных жизнью или наделенных возвышенными духовными запросами, Евангелие несло с собой чистый воздух, дарило идеал. Патрицианки и плебейки, рабыни и богатые матроны, юные девушки и раскаявшиеся блудницы как на Востоке, так и в Риме или в Лионе пополняли ряды христианских общин


Обращение женщин в христианство совершило глубокий переворот в античном обществе


Добровольное безбрачие во имя Царства Божия утверждало свободу и автономию женщины, верховенство христианских упований над плотскими желаниями и это в эпоху, когда проституция получала религиозное освящение. Для язычников оказывалось все это выше разумения. Даже Гален с трудом понимал «этот сорт стыдливости, заставлявший христиан питать отвращение к супружеству».

И действительно, на гармонию супружеских отношений, равенство супругов в то время обращали меньше внимания, чем на оправдание подчиненного положения женщины и ее роли воспитательницы детей. Реабилитация женщины, ее места в обществе совершалась медленно, постепенно.


Не следует идеализировать христианскую античность любой ценой, и прежде всего ценой правды. «Пастырь» советует научиться прощать и, в случае необходимости, жить вместе с покаявшимся. Лучше простить, чем допустить, чтобы супруг возвратился к идолопоклонству.
Обращение в христианство юной девушки могло омрачить ее будущее. Как найти супруга в сообществе, в котором численно преобладали женщины? Если к тому же девушка принадлежала к высшим слоям общества, то ее выбор еще более сужался, поскольку в христианской общине юноши, за которых можно было бы выйти замуж, в основном происходили из простого народа. Во времена Марка Аврелия патрицианка теряла свой титул «светлейшая», выйдя замуж за простолюдина. Именно поэтому молодые аристократки, не желавшие терять свой титул, не вступали в законный брак, предпочитая сожительство с вольноотпущенниками и даже рабами[367].
Тертуллиан осуждал такой образ жизни, настоятельно требуя от юных христианок предпочесть благородство веры благородству крови, ибо гармония веры и любви с лихвой компенсирует социальные различия[368].Позднее римский папа Каликст узаконит эту практику заключения неравных браков, позволив, вопреки римскому праву, представителям знати вступать в брак с простолюдинами, свободными по рождению и даже рабами.


«Дидаскалии·»[371] рекомендуют замужним женщинам покрывать голову платком, появляясь в общественных местах и собраниях, дабы спрятать свою красоту и тем самым не вызывать плотских желаний.

Несмотря на недостатки и неудачи, христианская община своим усердием в исповедании веры пыталась воплотить в реальности иное, новое общество, в котором бы социальные, этнические и половые барьеры пали под натиском страстного желания жить в подлинно христианском братстве, деля всё побратски. В свете Евангелия богатые и бедные становились братьями и сестрами не по категориям человеческого общества, но по своей причастности к общей жизни и общей благодарственной молитве.


Не прошло и двух веков после того, как Христос принял смерть на кресте, а христианство, распространившееся по всей Римской империи, уже стало неискоренимым.


Менталитет западного человека не способен постичь процесс распространения христианства иначе, нежели средствами хорошо известной стратегии, методами действий, надлежащим образом контролируемых социологами, состоящими на службе у государства. Школа, пресса, организации и движения, действовавшие на протяжении столетий, вот что, как, возможно, думают некоторые, служило непременным инструментом внедрения в массы христианской веры.


Ошеломляющие успехи христианства застали Римское государство врасплох, чем и объясняется явно запоздавшее осознание им масштабов нависшей над ним угрозы. Когда же оно замахнулось для ответного удара, зараза уже распространилась во все пределы. Применение имевшихся правовых средств не поспевало за развитием событий.


Церковь накопила свой первый опыт, познала отступничество. Ее терзали ереси, держали в напряжении гонения на христиан. Такой стала повседневная реальность.


.....завершился разрыв Церкви с синагогой. На начальном этапе распространения христианства эти связи были полезны для него, но впоследствии стали все больше его компрометировать.

Евреи, обратившиеся в христианство в Иерусалиме или в ходе своих деловых поездок, могли принести в Александрию или Карфаген «благую весть», сделавшись, таким образом, проповедниками Христовой веры.


В течение I века жизнь христиан была столь тесно переплетена с иудаизмом, что Римское государство даже не проводило между ними различий, рассматривая их как одно целое и распространяя на них те же самые привилегии


Если не считать непродолжительных гонений на христиан, устроенных Нероном в Риме, юная Церковь пользовалась вплоть до конца I века привилегиями, предусмотренными для евреев. Вполне вероятно, что евреи, сознавая отличия своей религии от христианской, старались исключить какую бы то ни было двусмысленность


И сами христиане тоже стали удаляться от иудаизма, подчеркивая собственную независимость от него. Марк, епископ Иерусалимский, в ту эпоху управлявший Церковью, происходил из язычников. Наученная опытом апостола Павла, Церковь сознавала двусмысленность подобной ситуации, которая могла стать несовместимой с Евангелием.


Автономия Церкви по отношению к синагоге не означала разрыва. Диалог между ними продолжался в течение всего II века


Церковь в территориальном отношении была средиземноморской, она говорила погречески на языке литературного общения и коммерческих сделок. Понятный во всех городах Империи, греческий способствовал распространению христианства, служил языком общения и поддержания связей между христианскими общинами. Тем самым Церковь сделала выбор в пользу миссионерства: она выбрала мировой язык, с помощью которого вернее всего можно было донести проповедь христианства до крайних пределов Империи.


Обращение в христианство предполагало миссионерскую деятельность. Если апостольская харизма присуща лишь немногим, то с миссионерством были согласны все. Отныне в христианстве насчитывалось «столько же апостолов, сколько было верующих. Проповедь распространялась сама собой и почти повсюду, путями неисповедимыми, без специально назначенных миссионеров. Зародыши веры разносились благодаря свободному движению индивидуальной воли»[394].


В качестве миссионеров обычно выступали христиане, достигшие определенного положения в общине, которые обходились без специального поручения, движимые лишь своим душевным порывом. Среди них мы встречаем и лиц духовного звания, хотя миряне абсолютно преобладали. Христианство распространялось, находя приверженцев среди членов семьи, товарищей по работе, просто знакомых этих добровольных проповедников. Это была простая проповедь, «совершавшаяся не среди бела дня на людных площадях и рынках, а без шумихи и помпы, тихим голосом, из уст на ухо, под сенью домашнего очага»[395].

[valohan]

Наверняка, наличие Святого Духа:
"Ничто не отличало их от прочих путешественников, разве что сопровождавший их незримый свет." - цитата из этой книги.
.

`
Значит вы не знаете отличительной черты подлинной церкви ?
И даже эта книга вам не дала ответа на этот вопрос и вы до сих пор не знаете церковь в подлинности.
Странно, но Павел со всей определённостью указывал на главную отличительную черту подлинного собрания от любого другого.

[allona]

`
Значит вы не знаете отличительной черты подлинной церкви ?
И даже эта книга вам не дала ответа на этот вопрос и вы до сих пор не знаете церковь в подлинности.
Странно, но Павел со всей определённостью указывал на главную отличительную черту подлинного собрания от любого другого.

И что же?...

- - - Добавлено - - -

Еще одна сильная отличительная черта - это высокоморальность членов христианской церкви, которые могли брать на себя целибат, не ходили на распутные праздненства и не участвовали в делах мира! это и больше всего отвращало от них римлян.

- - - Добавлено - - -

Среди христиан встречались и такие, кто посвящал всю свою жизнь проповеди евангельского учения, как это делали в иудаизме люди, называвшие себя «апостолами» (упоминания о них имеются в «Дидахе»)[397]. Они, подобно пророкам и книжникам, вели жизнь странствующих проповедников, переходивших из города в город. Одни из них жили своим трудом, другие же их, очевидно, было больше получали пропитание от нанимавших их братьев членов общины, «ибо трудящийся достоин награды за труды свои»[398]. Если же не было общины, которая оказывала гостеприимство, миссионер сам обеспечивал себя, работая по своему ремеслу и даже, при необходимости, поденщиком, как поступал апостол Павел. Их беспристрастие и бескорыстие уже сами по себе служили проповедью и позволяли отличить истинных пророков от ложных[399].


Историк Евсевий свидетельствует, что странствующие апостолы не сошли в небытие вместе с первым поколением христиан: «Многие из тогдашних учеников, чью душу слово Божие поразило великим любомудрием, исполняли прежде всего спасительную заповедь: раздавали свое имущество бедным, а затем отправлялись путешествовать и выполнять дело евангелистов, спеша преподать слово веры тем, кто о ней вовсе не слыхал, и передать книги Божественных Евангелий. Заложив где‑нибудь на чужбине только основание веры, они ставили пастырями других людей, поручали им только что приобретенную ниву, а сами, сопутствуемые Божией благодатью и помощью, отправлялись в другие страны и к другим народам»[400].


Между полным отречением от мира и обыденной жизнью находилось место для добровольной деятельности тех, кто, не удаляясь от своей привычной среды, продолжая заниматься своим ремеслом или совершая поездки, целью которых не было миссионерство, проповедовал благую весть[405].


Цельс высмеивал этих самозваных евангелистов, никогда не учившихся в школе и имевших низкий культурный уровень: «В частных домах мы видим ткачей, сапожников и прочих крайне невежественных людей, лишенных какого бы то ни было воспитания; в присутствии хозяев, людей опытных и рассудительных, они остерегаются раскрывать рот. При общении же с находящимися в доме детьми или женщинами, такими же глупыми, как и они сами, они начинают болтать о своих чудесах»[406]. Видно, что нарисованная Цельсом картина карикатурна, а его нападки грубы. Он сильно упрощает, дабы облегчить себе задачу. Его рафинированная культура восстает против новой «химеры», подрывающей общество и цивилизацию, в которые он глубоко укоренен.


Наиболее типичной была индивидуальная деятельность, доступная каждому. Любой христианин мог поделиться своим открытием с членами семьи, товарищами по работе или друзьями.Первыми, кого восхитила благая весть, были униженные, бедняки портовые рабочие и мелкие ремесленники, державшиеся сплоченно, объединенные общностью судьбы и выпавшими на их долю испытаниями, восприимчивые к речам о спасении и свободе, о мире и достоинстве[407].

Участвуя в общественной жизни, христиане готовили условия для обращения сограждан в свою веру. Как христиане могли быть солью земли, не имея общения с ней, душой мира, не погрузившись в него?


в «Письме к Диогнету», призванном защитить христиан от клеветы: «Христиане не отличаются от прочих людей ни страной проживания, ни языком, ни одеждой. Они не проживают в каких‑то своих особых городах, не пользуются каким‑то специальным языком, их образ жизни не представляет собой чего‑то необычного. Они расселяются по греческим и варварским городам соответственно жребию, выпавшему каждому из них; они приспосабливаются к местным обычаям во всем, что касается одежды, пищи и образа жизни»[440].


христиане не использовали ни вышитых тканей из Милета или Италии, ни золотой парчи: их одеяния отличались простотой, естественным цветом, чаще всего белым, имея одинаковый покрой как для мужчин, так и для женщин. Самое большее, что он готов позволить женщине элегантный покрой платья, сшитого из более мягкой, приятной для тела ткани[441].


Климент особо отмечает, что, как ему удалось узнать в Александрии, мужчины вообще не носили обуви. Женщинам он рекомендует простую обувь, предавая проклятию «персидские и этрусские котурны»[442], а тем более туфли на шпильках, которыми стучат по мостовой женщины легкого поведения, словно бы отпечатывая слова: «Следуй за мной, следуй за мной»[443].


Тертуллиан с присущей ему суровостью запрещал даже ношение колец и диадем и пользование духами[445]. Между тем в Карфагене христиане носили перстни, служившие им печатями.
Эти утверждения об активном участии христиан в жизни окружавшего их общества, возможно, нуждаются в традиционной корректировке по принципу «да, но». Встречаются и оговорки, особенно у Тер- туллиана. Если в период написания своей «Защиты от язычников» он проявлял избыток оптимизма, то в em 'юлее поздних сочинениях звучит ожесточение, ошюзиция по отношению к миру, даже проклятие в его адрес, стремление спасти от него христиан. К концу II века наступает размежевание двух миров языческого и христианского.


Приток профессиональных философов положил начало новому этапу в распространении христианства. Деятельность Юстина, видимо, была исключительно частной инициативой, ибо он, насколько нам известно, никогда не получал официального назначения. Зато в Александрии Пантен и Климент преподавали «священную науку» в школе, учрежденной руководителями христианской общины. Теперь апологеты подхватывают эстафету первых миссионеров.


В середине II века благодаря обращению в христианство образованных людей Церковь переживает интеллектуальный подъем, стремление к познанию не через веру, а преимущественно через разум. Это обогатило Церковь, но вместе с тем создало для нее новую угрозу. Знание без веры бесплодно, однако религиозное рвение без знания еще более опасно, как доказывает гностицизм склонных к экзальтации мужчин и женщин.

Видимо, большинство учителейхристиан тогда были мирянами.


Трудно найти объяснение в самих исторических условиях: по своей природе они как облегчали распространение христианства, так и препятствовали ему. Рим при всей своей восприимчивости к новым культам, приходившим с берегов Оронта, был сильно привязан к традициям римской религии, служившей опорой государству. В ту эпоху увлечение философией и философами шло рука об руку с тотальным скептицизмом, типичным представителем которого был во всем разочаровавшийся Марк Аврелий. То же самое увлечение вело к возникновению сект, создававших угрозу единству и целостности христианской веры.


На основании знакомства с христианами Лукиан нарисовал картину, которая вполне заслуживает называться карикатурой, однако содержит и точно подмеченные реальные детали. Он видел, какое значение христиане придают Священному Писанию и с каким уважением относится к исповедникам веры общество, ищущее способы облегчить свою участь, какой заботой их окружает и как им помогает; наблюдал братство, открытое зачинателем христианства, объединяющее всех его приверженцев даже за пределами локальных групп; видел то, сколь мало значения они придают деньгам, используя их для помощи нуждающимся; наконец, видел их презрение к смерти, проистекающее из надежды на вечную жизнь[454].


У нас имеется еще одно описание, достоверность которого не вызывает сомнений:«Большинство людей не способно с неослабным вниманием следить за ходом рассуждений, поэтому они нуждаются в притчах. В свое время мы видели людей, называющихся христианами, которые излагают собственную веру притчами. Однако время от времени они поступают как истинные философы. Их презрение к смерти мы, по правде говоря, наблюдали собственными глазами. Об этом следовало бы сказать так же, как и о своего рода стыдливости, внушающей им отвращение к супружеству. Среди них есть женщины и мужчины, всю свою жизнь воздерживающиеся от половой связи. Есть у них и такие, что самообладанием, дисциплиной души и строгостью соблюдения морали не уступят истинным философам»[455].


Христианство выступало прежде всего как религия Писания[456] и утверждение веры перед лицом окружающего скептицизма[457], что сближало его с иудаизмом.


Христианская вера выступала одновременно как близость к Богу, житейская мудрость и как сила духа, которая освещала жизненный путь, поддерживала и вела.


Аррий Антонин не усматривал в этом мужестве ничего, кроме своего рода самоубийства: «Несчастные, желающие умереть, но не имеющие достаточно веревок и бездн!»[459] Марк Аврелий был явно раздосадован героизмом христиан и пытался объяснить его фанатизмом и тягой к театральной трагедийности[460]. Императорфилософ, привыкший полагаться на универсальный разум, в котором он надеялся раствориться в свой смертный час, кажется, понимал, что отсутствие у христиан страха перед смертью и секрет их морали коренятся в этой надежде на вечную жизнь.


Ожидание Воскресения, важнейшее положение христианского вероучения, больше всего удивляло в новой религии язычников Лиона. Именно поэтому они старались развеять даже прах мучеников, «дабы торжествовать над Богом и лишить мучеников вечной жизни». «Надо отнять у этих людей, говорили они, даже надежду на Воскресение. Веруя в него, они распространяют у нас новую, чуждую нам религию, презирая пытки и с радостью идя на смерть»[461].


Достоинство христианской жизни, доведенное до полной бескомпромиссности и святости, поражало язычников.


Гален отмечал строгость соблюдения моральных правил в половой жизни не только женщинами, от которых мужья требовали добродетельности и верности, но также и самими мужчинами, что явно удивляло его, поскольку было не в обычае римских граждан.

Рассказами о подвижничестве аскетов полна апокрифическая литература, крайностями аскетизма отличались и монтанисты. Хотя для большинства христиан это было вовсе не характерно, насколько можно судить по «Пастырю» Гермы[462], строгость морали оставалась общим правилом.


Киприан, богатый, блестящий аристократ, был сражен тем, с какой стойкостью принимали смерть мученики за веру. Хотя поначалу он и представить себе не мог, что сам перейдет в христианскую веру[463], именно это и случилось с ним. Он стал святым, снисходительным к другим и беспощадно требовательным к самому себе.


То, что искали Юстин, Татиан и Пантен, они могли наблюдать во время своих путешествий. Именно ради этого они отваживались пускаться в путь. Стремление «увидеть, как они любят друг друга», служило живой апологией, которой воздавали должное даже языческие писатели и историки.

- - - Добавлено - - -

`
Значит вы не знаете отличительной черты подлинной церкви ?
И даже эта книга вам не дала ответа на этот вопрос и вы до сих пор не знаете церковь в подлинности.
Странно, но Павел со всей определённостью указывал на главную отличительную черту подлинного собрания от любого другого.

Странно, но в любой теме рыскают маньяки, которые вместо прилежного чтения книг желают как можно скорее ткнуть кого-нибудь как котенка в грязь лицом!

[valohan]

Странно, но в любой теме рыскают маньяки, которые вместо прилежного чтения книг желают как можно скорее ткнуть кого-нибудь как котенка в грязь лицом!

Странно, но действительное собрание церкви - это оказывается для вас в грязь лицом ?
Хуже другое, то что вы не можете отличить подлинное собрание церкви от сект и деноминаций ни в Библии, ни в действительности сегодня.

[allona]

Странно, но действительное собрание церкви - это оказывается для вас в грязь лицом ?
Хуже другое, то что вы не можете отличить подлинное собрание церкви от сект и деноминаций ни в Библии, ни в действительности сегодня.

А мне кажется Вам не стоит обращать внимания на скромную мою персоналию, а просто читать тему! я в ней не себя выставляю, а КНИГУ, и никакой отсебятины еще не успела понапхать, а уже всеравно нарвалась!

- - - Добавлено - - -

Странно, но действительное собрание церкви - это оказывается для вас в грязь лицом ?
Хуже другое, то что вы не можете отличить подлинное собрание церкви от сект и деноминаций ни в Библии, ни в действительности сегодня.

А мне кажется Вам не стоит обращать внимания на скромную мою персоналию, а просто читать тему! я в ней не себя выставляю, а КНИГУ, и никакой отсебятины еще не успела понапхать, а уже всеравно нарвалась!

- - - Добавлено - - -

Это братство находило свое выражение в совершенном равенстве всех и в достоинстве каждого, особенно тех, кого античность делала отверженными: детей, женщин, рабов. Это было братство, а не пресловутая «общность жен», хотя именно о ней говорили клеветники, братство, ломавшее все барьеры и соединявшее сердца в пределах общин и во вселенском масштабе, ибо человеческое сердце способно объять весь мир.


Слова «брат» и «сестра», с которыми христиане обращались друг к другу[465], выражали новые отношения между богатыми и бедными, хозяевами и рабами, доходившие до совместного пользования имуществом ради поддержания тех, кто в данный момент нуждался или вообще не мог обеспечить себя. Глядя на эту братскую жизнь, вероятно, и Тертуллиан обратился в христианство, насколько можно понять, внимательно читая его первую книгу «Защиту от язычников»[466].
Этот блистательный карфагенский юрист поначалу не мог найти ответ на мучившие его философские вопросы. В окружавшем его мире, разобщенном, подверженном упадническим настроениям, он мог воочию наблюдать, как в самой столице провинции Африка процветает некая группа мужчин и женщин, среди которых богатство одних не служит причиной зависти других, поскольку его делят и перераспределяют в пользу малообеспеченных, уделяя особое внимание наиболее нуждающимся; у них бедняки отнюдь не служат предметом презрения и не рассматриваются как существа второго сорта, а являются привилегированными членами общины, «питомцами веры», пользующимися любовью и поддержкой со стороны всех других собратьев. В словах Тертуллиана чувствуется волнение, даже восхищение, позволяющее догадаться о пережитом им потрясении, в результате которого он решил обратиться в христианство. А сколько было таких в Риме, Эфесе, Лионе и отдаленных городках, которые, испытав на себе разделенную любовь, нашли дорогу к Церкви?


Философ Юстин признавался, что, увидев, сколь бесстрашно христиане идут на смерть, убедился в истинности христианского учения[476]. Аналогичное свидетельство встречается у Тертуллиана[477]. Ипполит также заключает: «Видевшие это пришли в изумление. Многие из них обрели тогда веру и сами в свою очередь свидетельствовали о Боге»[478].
В рассказах о подвигах мучеников можно найти и много других аналогичных подробностей[479]. Содержащиеся в них буквальные преувеличения не умаляют убедительной силы свидетельства, по крайней мере, для людей доброй воли. Пример стойкости, явленный мучениками, от самых малых до самых великих, заставлял людей задуматься. Требовалось время, чтобы зерно, посеянное в душах, как и в самой Церкви, дало всходы и принесло урожай.


Расхожее представление о Церкви мучеников, скрытой в катакомбах, ни в коей мере не отражает реальной ситуации в течение первых двух веков христианства как в Риме, так и в целом в Римской империи при Марке Аврелии. Присутствие христианства обнаруживалось скорее в агрессивной, наступательной манере: оно захватывало новые пространства, не страшась открытого противостояния с властями. Оно утверждалось повсюду: в семье, на работе, в государстве. После первых робких шагов оно перешло в наступление, всё больше и больше упрочивая свои позиции. Оно вступало в контакт с официальными властями и философами.
Провозглашение воинствующего монотеизма, новизна религии, строгость нравов ее адептов, невиданные обряды, совершавшиеся втайне от общества, всё это вызывало подозрения и провоцировало клеветнические слухи, разносившиеся даже теми, кто сам ничуть не верил им.
Проповедуя вселенскую религию, христианство неизбежно сталкивалось с официальным язычеством, равно как и с философским скептицизмом, которые больше не могли предложить людям ничего нового. Чужеродная религия грозила расшатать устоявшиеся структуры и скомпрометировать укоренившиеся привилегии. Таким образом, конфронтация возникала на уровне государства, общественного мнения и философской мысли.
Христианин ощущал свою двойную принадлежность к граду земному и небесному, каждый из которых бросал ему вызов. В «Послании к Диогнету» описывается тернистый путь, коим следует христианин, этот пилигрим в Незримое царство, проходящий по всякой земле, как по своей родине, и по родине, как по чужой земле[480].


В противоположность евреям христиане старались интегрироваться в государство, заверяя его в своей лояльности. Они не хотели быть обособленной группой или жить на положении эмигрантов. Ничто не отличало их от сограждан ни язык, ни одежда, ни обычаи[481]. Никакого гетто. Самое большее, язычник, встретив христианина на улице, мог отметить простоту его одежды, а на христианках отсутствие украшений и скромность платья, сшитого из дешевой ткани.


И все же на первых порах Церковь пользовалась привилегиями, предоставлявшимися государством синагоге и иудаизму чужой религии, не включенной в римский пантеон. Однако уже первые гонения на христиан, о которых сообщает нам Светоний, внесли разлад в отношения между «учениками Христа» и евреями. Впрочем, главными оставались те же обвинения, что и выдвигавшиеся против иудеев: атеизм, притязания на исключительное положение, человеконенавистничество[482].


Римская религия, совершенно открытая влияниям извне, склонная к натурализации чужих богов покоренных территорий, оказалась принципиально неспособной к какой‑либо духовной эволюции. Уклонение от участия в ее обрядах расценивалось как отсутствие патриотизма, нелояльное отношение к государству.
Столкновение христианства с Римским государством становилось тем более неизбежным, что действия имперских властей были направлены на политическую унификацию и административную централизацию[483]. Христианство вызывало в обществе брожение и непокорность. Выступление против религии было выступлением против государства, равнозначным попытке переворота. И действительно, некоторые христианские секты, как, например, мон- танисты, открыто выступали против официальных властей, из‑за чего их приверженцы то и дело оказывались в суде.


Могла ли женщина, обратившаяся в христианство, уклониться от участия в жертвоприношении, которое отец семейства, закрыв голову полой тоги, совершал у домашнего алтаря в присутствии детей и слуг?[486] Ей поневоле приходилось вдыхать дым фимиама, возжигавшегося по случаю начала года и первого дня каждого месяца[487]. Отправляясь на коллективное богослужение христиан, она вызывала упреки и подозрения. Одна из надписей передает, какие чувства раздирали христианку: «Язычница среди язычников, верующая среди верующих»[488].


На улице христианин, как римский гражданин, так и не обладавший правами гражданства, обязан был обнажать голову перед храмами и статуями. Как можно было уклониться от исполнения этой обязанности, не вызывая подозрений, и как исполнить се, сохраняя преданность христианской вере?
Если христианин занимался торговлей и собирался просить денег в долг, а заимодавец требовал от него сотворить молитву во славу богов, то мог ли он ответить отказом?


Религиозные праздники по всей Римской империи сопровождались церемониями и зрелищами[501].Актрисы позволяли себе вольности, вплоть до полного обнажения на сцене. Надпись в ГйппонеРе- гии, относящаяся к тому времени, сохранила для нас название пьесы, очевидно, наделавшей много шума: «Мужрогоносец»[504]. Мог ли христианин бывать на спектаклях, в которых глумились над элементарной моралью, вынуждая краснеть даже таких язычников, как сам Марциал?[505]


Церковь взялась за крайне трудное дело, критикуя и осуждая пристрастие людей к театру и цирку[507]. Однако не во всех христианских общинах верующим запрещалось посещать зрелища ради собственного удовольствия. Еще во времена Августина Блаженного по определенным дням церкви пустовали, поскольку все верующие отправлялись смотреть представление мимов или ристание на колесницах. И сам епископ Гиппонский признавался, хотя и со смирением, но не без юмора: «Прежде и сами мы были столь глупы, что шли и занимали там место. Как вы думаете, сколько будущих христиан сейчас сидит там? Кто знает? А сколько будущих епископов?»[508]


Во II веке получили, наряду с музыкой, комедией и танцем, широкое распространение изобразительные искусства. Архитекторы, художники и скульпторы, прибывавшие из Греции, наживали целые состояния, производя копии шедевров эллинской пластики, которые затем распространялись вплоть до домов самого простого люда[509]. Однако христиане держали себя почти столь же сдержанно в отношении культа красоты, как и в отношении культа идолов; впрочем, то и другое находилось в тесной взаимосвязи, и те же самые мастера посвящали им свой талант.


Кровавые гонения, устроенные императоромсадистом Нероном, оказались первым столкновением «с открытым забралом» между Церковью и Империей. Отныне христиане чувствовали себя под надзором, под подозрением. В Риме они соседствовали в полицейских сводках с содержателями притонов, сутенерами и ворами, промышлявшими в общественных банях[516]. Стоило случиться малейшему инциденту, как недоброжелательство прорывалось наружу и начинались беспорядки, зачинщиками которых объявляли христиан.


Таким образом, христианская община постоянно находилась под угрозой, будучи зависимой от доброй воли не только официальных властей, но и толпы.


Христиане жили в Римской империи, подобно религиозным меньшинствам Османской империи или тому, как сейчас живут христиане в мусульманских странах: ситуация непредсказуемая, всегда чреватая неожиданными переменами.


Когда Траян направлял своего нового легата в Ви- финию, христианство уже широко распространилось в Азии. Христиане там открыто исповедовали свою веру. У государства не было причин в чем‑либо упрекать их: они исправно платили налоги, украшали и содержали в отличном состоянии свои города, всегда изъявляли готовность взять на себя бремя государственных забот. Функция епископа, закрепившаяся за определенными семьями, передавалась от отца к сыну. Поликарп уже восьмым в своем роду исполнял эту функцию. Епископ процветавшего города зачастую располагал весьма значительными финансовыми ресурсами. Это было весьма уважаемое лицо. Иринарх Смирнский, преисполнившись почтительности, пропустил Поликарпа впереди себя на свою колесницу[528]. Успехи христианства были столь впечатляющи, что Плиний Младший, доверенный человек императора, отправленный с поручением в Азию, повсюду встречал христиан[529].


Траян, как и Марк Аврелий, был раздражен упрямым стремлением христиан оставаться самими собой.


Повествования о мучениках яркими красками рисуют картину столкновения христиан с официальными властями. Римский проконсул начинает приводить доказательства, однако его диалог с обвиняемым оказывается недолгим: они просто не понимают друг друга, поскольку говорят на разных языках[534]. Или же взять, например, такой диалог:
Не хотите ли получить отсрочку, чтобы подумать? спрашивает Сатурнин мучеников, уроженцев Африки.
По столь ясному делу не о чем думать[535].


Христиане же не собирались защищать ценности мира язычников, они не отождествляли себя с Римской империей, не могли и не хотели считать ее историю своей историей, полагая, что призваны исполнить миссию более важную и непреходящую, чем империи и цивилизации, которые возникают и гибнут. Эту позицию римское государство расценивало как индифферентность и отсутствие патриотизма, поскольку официальная религия была неотъемлемой частью государства. Столкнулись две непримиримые концепции: политическое сознание, находившее свое воплощение в императоре и потому считавшееся обязательным для всех, и индивидуальное моральное убеждение, несовместимое с официальной религией, в которой не было места для души, и противящееся культу языческих богов. Его вере приписывался фанатизм, его влиянию на окружающих прозелитизм, его правоте немая укоризна.

[valohan]

А мне кажется Вам не стоит обращать внимания на скромную мою персоналию, а просто читать тему!

А чего её читать, если вы не понимаете ни сути заглавия темы, ни тем боле того, что раскрывает об этом Библия.
Жаль. Но может вы просто неверующая ? Тогда понятна ситуация.

[allona]

А чего её читать, если вы не понимаете ни сути заглавия темы, ни тем боле того, что раскрывает об этом Библия.
Жаль. Но может вы просто неверующая ? Тогда понятна ситуация.

Может и неверующая. Но если считаете, что все давно написано в Библии, можете читать ее безмысленно и безтолково. Кстати, для вас тоже еще пребывает в неизвестности тот факт, что Иисус, говоря о "Писаниях", не равно имел в виду книгу-многотомник, составленную на КАрфагенском соборе? Вижу, история не представляет для вас особенного интереса?

- - - Добавлено - - -

Увлеченный астрологией и магией человек с улицы без особого энтузиазма воспринимал Евангелие, требовавшее столь крутых перемен в жизни; человек с улицы великодушно отказывался от Евангелия в пользу других.


Евхаристическое богослужение, во время которого епископ произносит: «Вот мое тело, вот моя кровь», противники христиан представляли как каннибальский ритуал: христиане будто бы приносят в жертву живого ребенка, словно на Фиестовом пиру. Каждый апологет во II веке считал своим долгом опровергнуть эти басни, переходившие от города к городу[553].


Были и негодные христиане не в меру пылкие исповедники веры или же ложно обращенные. Секты зачастую выходили из‑под контроля Церкви. Атмосфера в христианских общинах не всегда была здоровой, а нравы безукоризненными. Толпа не делала различий, смешивая воедино христиан, гностиков и монтанистов и всех их огульно осуждая. Язычники, почувствовав угрозу, переходили в контрнаступление. Так и разворачивалось соревнование во взаимном устрашении и пророчествах грядущих бедствий.


Засуха, неурожай, свирепствует голод. У народа одно объяснение: боги прогневались. Надо найти виновных, и народный приговор выносится христианам, «лысым, паршивым от них проистекает всё зло». Тертуллиан описал царившую тогда атмосферу: «Выйдет ли Нил из берегов, погубит ли засуха урожай, случится ли землетрясение, разразится ли эпидемия в Африке или Смирне тотчас же крик: «Долой безбожников! Христиан на растерзание львам!»»[567] Считалось, что если случайно христиане станут свидетелями подобного явления, то довольная или ироничная улыбка выдаст их, станет для них приговором[568]. Тогда официальные власти уже не в силах будут унять народную ярость, тщетно будут пытаться поддерживать порядок и уважение перед законом. Движимая ненавистью толпа обрушивается на христиан с камнями и кольями. Она оскверняет христианские кладбища[569], и самое тяжкое из преступлений остается безнаказанным[570].


Пропаганда смелых доктрин шла рука об руку с моральной распущенностью. Спутницей Симона Мага была некая бывшая проститутка. Маркион, если верить сообщению Тертуллиана, был осужден на Востоке за какой‑то моральный проступок, прежде чем он начал смущать умы верующих в Риме[577]. Многие погорели на том, что питали особую охоту к молодым и богатым поклонницам, что делало «спасение душ выгодным и вместе с тем приятным занятием»[578]. Маркое воспользовался гостеприимством, оказанным ему неким диаконом в провинции Азия, чтобы совратить его жену, женщину редкой красоты, повсюду затем следовавшую за ним. Этот скандал сильно скомпрометировал Церковь[579]. В Карфагене Гер- моген, приверженец учения гностиков, художник, вступавший в половую связь со своими натурщицами, смешал аромат женских духов с реминисценциями греческой философии[580].


Гностицизм с его многочисленными ответвлениями от Азии до Египта и от Карфагена до Лиона не миновал и Рима[581]. Первая из ересей, представлявшая серьезную угрозу для Церкви, заставила христианство лучше осмыслить само себя и принять меры к обеспечению единства своих рядов, неразрывной связи своей миссии и веры. Здравый смысл и мудрость в конце концов восторжествовали.


Если приток полуученых и полуобращенных нес с собой угрозу замутнения евангельской истины чужеродными измышлениями, то интеллектуальное кипение, повсюду охватившее Церковь в общинах, образованных как бывшими приверженцами иудаизма, так и бывшими язычниками, было порождено прежде всего желанием понять и разобраться: соблазнительное желание, еще не ставшее искушением.
Гносис, или истинное познание, явился выражением христианизации эллинизма, а псевдогносис эллинизации христианства[582]. Вместо того чтобы служить познанию Евангелия, александрийские, сирийские и другие гностики, такие, как Валентин и Маркион, вторгались в вопросы христианской миссии с целью изменить ее в духе собственных измышлений, создавая при этом угрозу выхолащивания ее содержания.


Обращение в христианство в середине II века профессиональных философов привело к столкновению христианства и философии, веры и культуры, Иерусалима и Афин[586]. В Риме два человека олицетворяли собой эту борьбу: философкиник Крискент и христианин Юстин. Тот и другой облачались в одинаковые плащи короткие, грубые и темные, подобавшие философам, но дававшие приют далеко не одной и той же философии.

[allona]

По правде сказать, хотелось бы сказать оправдательное слово в "пользу" гностиков и их учений. Несмотря на то, что они разнились, разумное зерно не покидало их поисков:

По правде сказать, в раннехристианских верованиях много иррационального и странного; ключом толкования владели гностики, но с возникновением института церкви они оказались под запретом. С исторической точки зрения христианство могло принять и освятить своим авторитетом взлелеянный античной традицией поиск знания, и некоторые из ранних отцов церкви активно к этому стремились. Но случилось так, что церковь как политический институт предпочла принципу свободного поиска нерассуждающую веру в догматы. Один из отцов церкви провозгласил, что он верит в учение церкви именно потому, что оно нелепо21. Ириней епископ, обличавший гностиков, заявлял, что хлеб и вино в буквальном смысле слова пресуществляются в тело и кровь Иисуса и что, когда мы вкушаем их, наши физические тела чудесным образом преображаются и обретают бессмертие. Представления апостола Павла о всецело духовной жизни после смерти резко расходились с материалистическими взглядами некоторых поздних отцов церкви, которые настаивали на буквальном, во плоти, воскресении из мертвых.

Дэвид Фидлер "Иисус Христос - Солнце Бога"

- - - Добавлено - - -

Еще одно Писание не вошедшее в Канон Библии, распространенный сейчас повсеместно....:

[valohan]

Может и неверующая. Но если считаете, что все давно написано в Библии, можете читать ее безмысленно и безтолково. Кстати, для вас тоже еще пребывает в неизвестности тот факт, что Иисус, говоря о "Писаниях", не равно имел в виду книгу-многотомник, составленную на КАрфагенском соборе? Вижу, история не представляет для вас особенного интереса?

Когда Господь служил на земле как человек до смерти и воскресения, Новый Завет ещё не существовал, не был написан. И говоря о Писаниях Господь имел ввиду в основном Тору, Пророков и Псалмы (Лк.24:44)
Мы же на сегодня имеем канон из 66 книг Библии (39 книг В.З. и 27 книг Н.З.)

[valohan]

Мы же на сегодня имеем канон из 66 книг Библии (39 книг В.З. и 27 книг Н.З.)

ПРИЗНАНИЕ АВТОРИТЕТА БИБЛИИ

признание - это необходимый раздел в утверждении Библии как сборника из 66 книг.Это окончательно,поэтому Откровение говорит о том,что мы не можем больше ни прибавить ни отнять.Необходимо аккуратно относиться к чтению апокрифов и апокриического издания Библии (хотя знать содержание необходимо для понимания разницы) И признание Библии на соборе в Карфагене, не тоже самое ,что признание символов веры на других соборах,скажем "никейский символ веры" хотя на эту тему тоже можно поговорить отдельно,да и о "Коране" тоже. А пока продолжаем приобретать золото ,серебро и драгоценные камни для Божьего строения !!!


Ветхий Завет

А. Пятикнижие Моисея.

Из всех книг Ветхого Завета евреи всегда признавали Пятикнижие. Они считали, что оно дано Богом и обладает непререкаемым божественным авторитетом, поскольку оно было письменным откровением, данным Богом Моисею, и передавалось их предками из поколения в поколение. Евреи признают, что весь Ветхий Завет был дан Богом, но придают Пятикнижию Моисея особое значение. Сегодня в любой еврейской синагоге мира есть по крайней мере два-три экземпляра Пятикнижия Моисея. У евреев может не быть остальных книг Ветхого Завета, но у них обязательно есть Пятикнижие. К слову ,самаряне тоже признавали только Пятикнижие Моисея. Конечно, Религия самарян была искаженной религией, однако то, что они признавали Пятикнижие Моисея, доказывает, что в древности оно обладало авторитетом среди людей, поклонявшихся Богу.

Б. Другие книги.

Постепенно и остальные книги Ветхого Завета благодаря их ценности и авторитету тоже были признаны Божьими людьми как книги, данные Богом. Один писатель очень хорошо сказал : « на хорошее дерево необязательно вешать табличку с его названием. Оно должно просто постепенно расти, цвести и приносить плод ; тогда люди сразу узнают, что это за дерево. Точно так же нет необходимости подробно объяснять, были ли все остальные книги Ветхого Завета даны Богом. Это лучше всего показывает время. ценность и авторитет книг проявляются сами.» Это действительно так. После длительного периода проверок и установления их авторитета все книги ,написанные представителями Божьего народа по Божьему вдохновению после Пятикнижия, были признаны книгами , данными Богом.Примерно в 457 году до Р.Х. книжник Эздра ,из Пятикнижия и других авторитетных писаний, признанных всеми Божьими людьми, составил Ветхий Завет. В него не вошли Книга Неемии и Книга пророка Малахии, поскольку они ещё не были написаны.Этот факт подтверждают Иосиф Флавий, историк из иудеев, и другие историки из язычников. После Эздры среди иудеев появилась группа книжников под названием «Великая Синагога», которая продолжила работу по составлению и проверке Ветхого Завета. В 400 году до Р.Х. они закончили работу по составлению Ветхого Завета. В него вошли все те книги, которые есть в Ветхом Завете сегодня. Однако в их Ветхом Завете было не тридцать девять книг, а двадцать четыре книги. Мы поговорим об этом позднее.
Таким образом, к 400 году до Р.Х. Ветхий Завет был не только написан,но также утверждён и признан.Так или иначе, самое позднее, примерно к 277 году до Р.Х. ,когда был сделан перевод Ветхого Завета на греческий язык - Септуагинта, все книги Ветхого Завета , по всей вероятности, были уже признаны.

[valohan]

ПРИЗНАНИЕ АВТОРИТЕТА БИБЛИИ

Новый Завет

А. Евангелия.
Евангелия и Ветхий Завет часто читали на собраниях ранних церквей. Поэтому из всех книг Нового Завета четыре Евангелия были признаны раньше остальных книг.

Б. Другие книги.

После смерти апостолов возникла путаница, поскольку были люди, которые писали книги под именем апостолов. Поэтому руководители ранних церквей, так называемые отцы церкви, собрали все написанные апостолами книги и объединили их с евангелиями. Вскоре после мученической смерти Поликарпа все церкви в основном пришли к одному мнению в отношении Нового Завета.
Однако оставались разногласия по поводу включения в Новый Завет семи следующих книг :
Послания к евреям,
Послания Иакова,
Второго послания Петра,
Второго и Третьего послания Иоанна,
Послания Иуды
и Откровения.

Эти книги действительно были написаны по вдохновению Святого Духа и обладали духовным авторитетом и ценностью, поэтому после длительной проверки, в 397 году по Р.Х. на соборе в Карфагене в Северной Африке руководители всех церквей признали эти семь книг частью Нового Завета.
Было признано, что Новый Завет состоит из 27 книг, тех. Что мы имеем сегодня.
Таким образом, к 327 году по Р.Х. на соборе в Карфагене вся Библия, включая Ветхий Завет и Новый Завет, была признана и утверждена Божьими людьми.

[valohan]

Еще одно Писание не вошедшее в Канон Библии, распространенный сейчас повсеместно....:

АПОКРИФЫ
Первоначально не являлись частью Библии

Существовало 14 книг апокрифов, которые не входили в библию. Некоторые считают, что эти четырнадцать книг были включены в Ветхий Завет до появления Септуагинты - перевода Ветхого Завета на греческий язык, сделанного в 277 г, до Р.Х. Однако подтверждённые исторические факты свидетельствуют, что это утверждение ошибочно.


Доказательство Иосифа Флавия
Авторитетный иудейский историк Иосиф Флавий, родившийся в 37 году по Р.Х. сказал: «У нас, иудеев, в отличии от греков, которые имеют множество книг, не согласующихся между собой и противоречащих друг другу, есть только 22 книги, включающие в себя все предыдущие произведения, божественность которых точно доказана. Прошло долгое время, но ни один человек не осмелился ни добавить, ни удалить что - либо, ни переделать их ». Это доказывает, что даже во время Иосифа Флавия (1 век по Р.Х.) Ветхий Завет состоял всего из 22 первоначальных книг без дополнительных 14 книг апокрифов. Следовательно, не следует думать, что до 277 года до Р.Х. в Ветхий Завет входили апокрифы.


Доказательства Кирилла
В Иерусалиме жил учёный по имени Кирилл, в 315 родившийся году по Р.Х. который говорил: «Читайте Святое Писание, 22 книги Ветхого Завета, переведённые семьюдесятью двумя». Отсюда следует, что даже в 315 году по Р.Х. авторитетные иудейские учёные по-прежнему признавали, что их Ветхий Завет состоит всего из 22 книг. Кроме того, его слова ясно доказывают, что при переводе Септуагинты 14 апокрифических книг не входили в Ветхий Завет. (Кирилл говорил о 72, то есть о числе учёных, переводивших Септуагинту Историкам не ясно, сколько их было:. 70 или 72).


Доказательство Господа Иисуса и апостолов
Господь Иисус и апостолы часто цитировали ветхий Завет. Если бы 14 книг апокрифов в ветхий входили Завет, Господь и апостолы цитировали бы их. Однако они ни разу не цитировали апокрифы. Это доказыват, что во времена Господа Иисуса и апостолов эти книги апокрифов не входили в ветхий Завет.


АПОКРИФЫ были добавлены в Ватиканский манускрипт

Из трёх манускриптов Библии, которые считаются одними из древнейших в мире, один находится в Ватикане, где находится резиденция Римского папы. Он называется Ватиканским кодексом, или Ватиканским манускриптом. По данным историков этот манускрипт был закончен в четвертом столетии по Р.Х. и его ветхозаветная часть, которая представляет собой Септуагинту, включает в себя 14 книг апокрифов. Скорее всего они были добавлены после 315 года по Р.Х. Вероятно, именно несогласие с этим действием побудило восточную Греко-православную церковь созвать в 361 году по Р.Х. собор в Лаодикии, чтобы официально осудить эти 14 книг апокрифов. Они также запретили использовать эти книги в церкви.Это доказывает, что до 361 года по Р.Х. существовали большие сомнения относительно того, следует ли включать книги апокрифов в канон Писаний.
АПОКРИФЫ признаны только Римско-католической церковью
Только 8 апреля 1546 года непосредственно под руководством папы,-Римско католическая церковь созвала собор в городе Трент, чтобы признать авторитет этих 14 книг апокрифов. С того времени эти апокрифические книги являются частью только Римско-католической Библии.


Отсюда следует, что до 16 по Р.Х. столетия даже Римско-католическая церковь официально не признавала эти апокрифические книги в качестве канонических. Хотя на Тридентском соборе Римско-католическая церковь признала эти книги, лютеране официально выступили против того, что апокрифические книги написаны по вдохновению Божьему. В 1646 году более 150 протестантских исследователей Библии составили «Вестминстерское исповедание», в котором они тоже заявили, что апокрифы не обладают божественным авторитетом и не отличаются от любого другого человеческого произведения.


Теперь нам должно быть ясно, что вся Библия состоит из нынешних 39 книг Ветхого Завета и 27 книг Нового Завета. 14 книг апокрифов были добавлены Римско-католической церковью самовольно, и доверия они не заслуживают. Более того, в апокрифах много нелепых историй. Иногда невозможно установить их автора, а также время и место их написания. Поэтому они не имеют той ценности, которую имеют канонические книги.


И еще в Откровении сказано: "кто добавит к Писанию, тому будут добавлены те бедствия, которые в нём описаны"
-Римско католическую церковь ждёт полное разрушение и уничтожение в начале великой скорби.
И еще, есть и такие кто отнял от Писания, и их ждёт соответствующее предупреждению наказание.
Чья литургия не содержит книги "Откровение" ?