Твитнуть
В октябре 1937 г. был расстрелян последний законный предстоятель РПЦ - Патриарший Местоблюститель Митрополит Крутицкий Петр (Полянский)
Специалистов в сфере, которая в цивилизованном мире именуется общественными связями (public relations), если они более или менее представляют себе исторический путь РПЦ МП, должен немало удивить тот очевидный факт, что руководство данной централизованной религиозной организации практически не воспользовалось в 2007 г. превосходным поводом заявить о себе российскому обществу, включая и его политический класс, в связи с юбилеем имевшего место в 1937 г. Большого террора, когда была уничтожена бóльшая часть православного духовенства в нашей стране, причём большинство репрессированных священнослужителей как раз составляли те, кто находился в ведении Московской патриархии. Достаточно открыть издаваемый ею ныне церковный календарь, чтобы убедиться в этом: на 1937-й придётся не менее половины тех, кого в РПЦ МП почитают Новомучениками. Тут можно было бы и энтузиазм некоторой части общества, так или иначе относящей себя к РПЦ МП, взогреть, и властям пропеть старую песню о "године лихолетия". Только не та ныне година, чтобы петь такие покаянные песни
Но напрасно прекраснодушные представители просвещённой части "церковной общественности" удивляются тому, что нынешняя российская молодежь не понимает, как это в российской истории какое-то Бутово может занять такое же место как в еврейской Аушвиц. Очевидно, что этого не понимают (точнее - не желают понять) прежде всего те, кто должен был этому научить, причём не только молодёжь.
Позвольте, - может воскликнуть иной представитель официальной патриархийной структуры, - а как же совместная майская (2007 г.) литургия в Бутове Патриарха Алексия IIи митрополита Лавра в память о Новомучениках? А как же перенесение туда как раз ко времени 70-летия известной сталинской инициативы - поклонного креста с Соловков? Наконец, как же президентско-патриаршая визитация в Бутово 30 октября 2007 г., в день памяти жертв политических репрессий в России?
Если для кого-то эти доводы будут иметь видимость убедительности, то только не для автора этих строк, в своё время познакомившегося изнутри с патриархийной кухней.
В том-то и дело, что первые два из упомянутых мероприятий вовсе не были особо рассчитаны на привлечение российского общественного мнения. Как в недоброй памяти советские времена, когда легальная демонстрация некоей религиозной активности предназначалась, что называется, "на экспорт", так и здесь расчёт был сделан на "экспортное исполнение" для зарубежных приверженцев РПЦЗ(Л), которым надо было продемонстрировать "почитание Новомучеников", а тем самым и "отказ от сергианства". Причём во втором случае это носило совсем уж неприличный характер. В новостях по НТВ как некий курьёз продемонстрировали путешествие соловецкого креста, который сопровождал епископ РПЦЗ(Л) со спорной репутацией Михаил (Донсков). Причём было очевидно, что и для руководства тех епархий, по территории которых он плыл, и для руководства патриархии (а в Москве крест был встречен отнюдь не на "высшем уровне") это мероприятие вовсе не приоритетно. А что до октябрьского посещения Алексием II Бутовского мемориала, то он, и я в этом абсолютно уверен, состоялся только потому, что в этот день имело место "высочайшее посещение" того же места тогдашним президентом Российской Федерации, причём не исключено, что патриарший приезд туда также состоялся по инициативе последнего.
В чём же дело? Почему РПЦ МП не устроила свой "юбилейный год", сулящий при eсоответствующей пиар-подготовке даже и вполне материальные дивиденды?
Думаю, не стоит в связи с этим высказывать какие-то особые предположения, связанные с текущей российской политикой, тем более конспирологического характера. Всё, как всегда, гораздо проще. Очевидно, что эта тема органически чужда персонажам, вошедшим не самым славным образом в отечественную церковную историю не только своими именами, но и агентурными псевдонимами.
На этом фоне особенно вопиюще выглядит тот факт, что в медийном пространстве РПЦ МП совершенно незамеченной осталась дата 10 октября (27 сентября по старому стилю) 2007 г., когда исполнилось 70 лет со дня воистину мученической кончины Предстоятеля Российской Церкви - Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Крутицкого Петра. И это на фоне того, что в Арзамасе возводится памятник основателю Московской патриархии Сергию (Страгородскому), для которого в течение беспримерно мучительных морально и физически двенадцати лет своего мученичества св. Петр являл квазиканоническое прикрытие.
Для меня имя и память митрополита Петра имеет особое личное значение, поскольку я был первым, кто в советское время стал говорить о нём публично (пусть и в небольшом пространстве Ленинградских духовных школ).
Если кто не жил в советское время или забыл, то напомню, что вплоть до зенита "перестройки" (т. е. до 1987-88 гг.) на имена жертв советского террора (с самого 1917 г.) (если не считать сравнительно небольшой их части, "реабилитированной" в хрущёвскую "оттепель") существовало жесточайшее табу, нарушение которого могло стоить больших неприятностей, а в иных случаях (скажем, соответствующих публикаций за границей или распространения их в СССР) и лишения свободы за "клевету". Так что из всех официальных анналов Московской патриархии, начиная с её выхода в публичное международное и внутреннее пространство во время войны, имя Патриаршего Местоблюстителя было напрочь исключено. Правда, в 1965 г. в магистерской диссертации о. Иоанна (Снычёва) (тогда ещё архимандрита, а позже митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского, чье имя до сих пор начертано на знаменах ультрарадикальной газеты "Русь православная"), посвящённой т. н. "расколам справа" в конце 20-х 30-е гг., Митрополит Петр, естественно, упоминается. Впрочем, о его изоляции там говорится эвфемистично, а о мученическом характере его кончины и её точной дате автору было просто неведомо, что по тогдашним условиям было естественно. Понятное дело, что статья о Митрополите Петре была и в "Словаре русских архиереев", который составил авва архимандрита Иоанна митрополит Куйбышевский Мануил (Лемешевский), пользовавшийся совсем уж эзоповым языком, например: "епархией не управлял", когда речь шла о тюрьме и ссылке, или "скончался", даже если речь шла о расстреле. Опять же, и автору "Словаря" неизвестно о мученическом характере кончины Митрополита Петра, да и её дата указана (в силу известной дезинформации, о которой ниже будет сказано) совсем неверная, более чем на год ранее реальной.
Однако и эти не слишком квалифицированные и далеко не во всём достоверные труды не были свободно доступны для заинтересованного читателя, оставаясь достоянием двух библиотек Московской и Ленинградской духовных академий, причём, в первой к ним не было доступа даже для узкого круга их официальных читателей. В ЛДА такой доступ, впрочем, был, в чём сказывалась, говоря современным языком, политическая воля митрополита Ленинградского Никодима (Ротова) ( 1978), сумевшего, видимо, доказать на "самом верху" чекистской иерархии, что знание отечественной церковной истории по столь "проверенным" пособиям для учащихсяв духовной школе всё же лучше, чем это же знание, полученное ими из "антисоветской" литературы, которая при всех препонах, тем не менее, проникала в церковную среду, а тем более из живого предания, живших ещё тогда (я говорю о 60-х - 70-х гг.) современников, а то и очевидцев событий.
В свою очередь передо мной в 1982 г. тогдашним ректором ЛДАиС архиепископом Выборгским Кириллом (Гундяевым) была поставлена задача написать кандидатскую диссертацию по русской церковной истории советского периода (начиная с Московского Собора 1917-1918 гг.) с тем, чтобы она потом могла быть переработана в семинарский курс по данному предмету.
Понятно, что написать что-то имеющее научную ценность в тогдашних условиях недоступности не только соответствующих архивов, но и более или менее вменяемой литературы было практически невозможно. Другое дело, что и тогда в той же академической библиотеке мне были доступны многие материалы Московского Священного Собора, не говоря уже о материалах предсоборных приготовлений и связанной с ними публицистики, начиная с 1905 г., чему я постарался уделить достаточно внимания, полагая, что мой будущий слушатель-семинарист обязан знать, как в соответствии со священными канонами должна быть устроена его Церковь при условиях не только внешней, но, что главнее, внутренней свободы. Также я стремился к тому, чтобы максимально обходиться без белых пятен, из которых, главным образом, тогда состояла официозная версия отечественной церковной истории ХХ века.
Личность и служение Митрополита Петра здесь оказалось самым большим из них. Сведения о нём у митрополита Мануила я мог черпать вполне легально. Равно как и получить доступ к его личному делу в фонде Святейшего Синода в тогдашнем Центральном государственном историческом архиве. Последнее давало дополнительное представление о Петре Фёдоровиче Полянском, до 1918 г. занимавшем должность члена Учебного комитета при Святейшем Правительствующем Синоде и имевшем чин статского советника.
Что касается его последующей судьбы, то приходилось открыто полагаться на мануиловский словарь, а имплицитно на материалы из собрания М.Е. Губонина, приводимые в "Трагедии Русской Церкви (1917-1944)" Львом Регельсоном. Последнее обстоятельство, хотя, понятно, в открытую я не приводил те сведения и документы, которые были у Регельсона, если не мог так или иначе привести ссылку на них в "легальных" для меня по тем временам "источниках", всё же как-то бросилось в глаза (очевидно, по принципу: откуда ему это известно) "аналитикам" из Большого дома (так в народе называли Ленинградское УКГБ) и, соответственно, их конфидентам из числа академических стукачей. Последние, кстати, не раз потом пытались у меня выведать, не знаком ли я с "такой красненькой книжицей", имея в виду парижское издание Регельсона 1977 г., которое, кстати, я впервые смог взять в руки лишь в 1987 г., оказавшись в ФРГ. Тогда же я имел (получив ее в 1975 или в 1976 г.) подслеповатую копию машинописи этого труда, где даже не было на обложке имени автора. Она-то мне и помогала ориентироваться в событиях 20-х 30-х гг., впрочем, как я теперь знаю, с некоторыми пробелами, в том числе и существенными.
Чтобы на этом закончить о личном, укажу только два факта, относящихся к моей биографии в связи с фигурой Митрополита Петра. Первый не в последнюю очередь был связан с тем, что Патриаршему Местоблюстителю был посвящён особый раздел в моей диссертации. Более того, на него как на источник церковной легитимности его Заместителя там особо указывалось, равно как и на печальную судьбу Митрополита Петра, связанную с его изоляцией. Это не в последнюю очередь привело в 1983 г. в бешенство тогдашнего уполномоченного Совета по делам религий по Ленинграду и области Г.С. Жаринова, который, брызжа слюной, кричал архиепископу Кириллу: "Это писал не советский человек". Скажу честно, данная фраза - это до сих пор самый дорогой для меня комплимент из тех, что я получал когда-либо.
Что же до самой диссертации, то в библиотеке ЛДА она тогда так и не появилась, оставаясь "на прочтении" у митрополита Ленинградского Антония (Мельникова) ( 1986). Другое дело, что в том курсе истории Русской Церкви в ХХ веке, который я читал четвертым классам в ЛДС в 1983-1987 гг. я упоминал имя Митрополита Петра, останавливаясь на его личности и исторической роли. Правда, в составленном мной учебном конспекте и, соответственно, в экзаменационной программе особой темы, связанной с ним, быть не могло. Тем не менее, о нём давались краткие биографические сведения, а главное - отмечались его противостояние обновленцам в 1925 г. и передача полномочий Заместителю в связи с изоляцией. На лекции я, конечно, рассказывал о нём больше, чем предусматривал конспект. Это второй факт, позволяющий мне теперь не стыдиться своего прошлого под советским режимом.
Почему имя священномученика Митрополита Петра было табуированомиродержителями тьмы на одной шестой части суши и их патриархийной агентурой - понятно из того факта, что СССР был воистину "империей зла", при том, что последнее прежде всего выступало в модусе лжи. Но почему теперь, когда в церковном календаре Московской патриархии Митрополит Петр значится в сонме Новомучеников, юбилейная дата его кончины не вызывает к себе интереса официальных кругов РПЦ МП? Дело здесь, думаю, не только в "окамененном нечувствии". Очевидно, есть и некоторое подспудное соображение. Всё же для созданной митрополитом Сергием структуры, прямым продолжением которой является нынешняя РПЦ МП, Патриарший Местоблюститель, хоть официально (в трудах того же протоиерея В. Цыпина) и остаётся источником её квазилегитимности, однако при этом оказывается довольно неудобной фигурой. Так же как он был ею и для самого основателя Московской патриархии. А дело всё в том, что как церковным ревнителям 30-х гг. были известны, так и теперь, благодаря публикаторской активности в либеральные 90-е, стали доступны его письма от декабря 1929 г. и более известное, благодаря публикации Регельсона, от 26 февраля 1930 г., фактически дезавуирующие центральное церковное управление, созданное митрополитом Сергием без согласия на то Патриашего Местоблюстителя на тех условиях, которые были для Митрополита Петра принципиально неприемлемыми, что, собственно, обрекло его на нечеловеческие мучения на старости в течение, как теперь мы знаем, долгих почти двенадцати последних лет его жизни.
Патриарший Местоблюститель Митрополит Крутицкий Петр (Полянский), несомненно, самая трагическая фигура российской церковной истории в истекшем ХХ веке. Трагичность её связанна, прежде всего, с той роковой ошибкой, которую он совершил, составив 6 декабря (23 ноября) 1925 г. свое распоряжение на случай печальных для себя обстоятельств, неверно названное М.Е. Губониным "завещательным". Ошибка эта была, прежде всего, формальной, иначе говоря, она шла вразрез с той канонической формой передачи церковной власти, которая была установлена Высшим ЦерковнымУправлением в 1920 г. с учётом чрезвычайных для Православной Российской Церкви условий её бытия. По катастрофическим для Церкви последствием она, пожалуй, даже превосходит другую роковую ошибку, допущенную в феврале 1922 г. Патриархом Тихоном, выпустившим, как вскоре оказалось, ничтожное в каноническом отношении послание по случаю изъятия церковных ценностей "в пользу голодающих в Поволжье", давшее большевицкому режиму беспроигрышный козырь в его сокрушительной атаке на церковную структуру. Что же касается Митрополита Петра, то, совершив свою ошибку, он до последнего своего издыхания, испытывая неимоверные физические и духовные муки, оставался её заложником. Тем не менее, его образ в церковной истории остался светел, поскольку он не только стремился при всей, как оказалось, практической невозможности её исправить, но, что самое главное, оставил важнейшее свидетельство всей неканоничности того уродства в лице пресловутой Московской патриархии, что было учинено его "Заместителем" и которое продолжает издавать свой трупный в духовном отношении смрад даже доднесь.
Ввиду необходимой краткости настоящих заметок, я не стану здесь излагать жизнеописание Митрополита Петра. Но что я считаю совершенно необходимым, так это в связи с его дорогим для меня именем, во-первых, расставить некоторые акценты, связанные, собственно, с его личностью и его биографией; во-вторых, дезавуировать одну прочно вошедшую в церковное сознание мифологему, в основе которой лежит банальный блеф; в-третьих, уже в который раз объяснить, в чём была его роковая ошибка; и, наконец, в-четвёртых, вслед за проницательными (и, к сожалению, анонимными) исследователями из Москвы и Киева , и кое-в-чём в дополнение к ним, проследить те круги советско-чекистского ада, через которые пришлось пройти Патриаршему Местоблюстителю.
Судьба Митрополита Петра уникальна в том отношении, что в епископский сан он был возведён практически сразу из чтецов (кое звание он имел ещё как выпускник семинарии). Родившись в семье сельского священника и пройдя все ступени духовного образования (последней явилась степень магистра богословия, присуждённая ему в 1897 г. в Московской духовной академии, выпускником которой он являлся), он, как не имеющий склонности к семейной жизни, ещё на академической скамье мог бы вступить в ряды учёного (правильнее было бы сказать карьерного) монашества, что с весьма большой вероятностью привело бы его к епископству ещё задолго до революции. Тем не менее, следует как весьма положительную отметить такую черту его личности: очевидно, не имея склонности к иноческому житию, он не прельстился в своё время его карьерными перспективами. Другое дело, что трудясь на ниве духовного образования он в силу своих административных способностей всё же успешно продвинулся как чиновник по Ведомству православного исповедания, будучи к 1917 г. в генеральском чине статского советника.
В свою очередь его положительный отклик на призыв к епископскому служению в качестве викария Патриарха Тихона, прозвучавший в 1920 г., характеризует его как человека, готового к жертве ради Церкви Христовой. Будучи с 1919 г. (как это следует из его анкеты, заполненной в 1924 г.) заведующим приютом для дефективных детей, он имел шанс уцелеть в условиях советской действительности. Тогда как епископское служение в них, безусловно, обрекало его на страдания. Церковные историки мало обращали внимания на обстоятельства этого призвания, если только не считать одного живучего мифа, о котором я скажу ниже. Между тем, очевидно, что решающая роль здесь принадлежала митрополиту Владимирскому и Шуйскому Сергию (Страгородскому), в то время влиятельному члену Священного Синода (по избранию на Священном Соборе 1917-1918 гг.). Последний несколько лет (с 1906 г.) был председателем Учебного комитета при Святейшем Синоде, когда Пётр Фёдорович Полянский был его непосредственным подчинённым. Очевидно, тогда и произошло их сближение. Так что, будучи в 1920 г. в Москве (он проживал у своего брата о. Василия Полянского, служившего в московской церкви Николы-на-Столпах), он оказался в поле зрения как митрополита Сергия, так и Патриарха Тихона, когда в почти уже пенсионном возрасте 58 лет (он был 1862 года рождения и, соответственно, старше и Патриарха Тихона (1865 г.р.) и митрополита Сергия (1867 г.р.)) ему пришлось круто изменить течение своей жизни.
Теперь несколько слов по поводу благочестивого мифа, в основе которого лежит в лучшем случае заблуждение, а в худшем - сознательный блеф, распространявшийся митрополитом Сергием уже в качестве создателя Московской патриархии.
Миф сводится к тому, что, дескать, Патриарх Тихон, когда Священный Собор с учётом чрезвычайных для Церкви обстоятельств принял в январе 1918 г. "секретное" постановление о местоблюстительстве Патриаршего Престола, якобы устанавливающее порядок передачи патриарших прав и обязанностей путём завещательных распоряжений, уже тогда указал как одного из возможных (в числе троих) кандидатов на должность Патриаршего Местоблюститителя ещё мирянина (точнее - чтеца) П.Ф. Полянского, которого знал и высоко ценил. Эту мифологему, в частности, воспроизводит в своей книге Л.Л. Регельсон.
Может, Патриарх Тихон и вправду хорошо знал П.Ф. Полянского по прежней его работе в Ведомстве православного исповедания. Но, в любом случае, он никак не мог указать его в числе кандидатов на чрезвычайное местоблюстительство. Однако прежде, чем объяснить почему, нужно разобраться с тем блефом, который связан с якобы "секретным" постановлением Собора.
Увы, российская церковная общественность в Отечестве и за рубежом не вчиталась в своё время в это отнюдь не секретное постановление, принятое без обсуждений в качестве резолюции по докладу князя Е.Н. Трубецкого (он был одним из заместителей председателя Собора) на пленарном заседании 2-й соборной сессии, имевшем место 25 января (7 февраля) 1918 года. Доклад этот вместе с резолюцией имеется как в Деяниях Собора (кн. 6, с. 74), так и в качестве соборного документа в ещё не закрытых тогда официальных "Церковных ведомостях" (1918, № 3-4, с. 160). Суть его сводится к тому, что пока не принято соборное определение "О Местоблюстителе Патриаршего Престола" (а оно было принято на пленарном заседании 3-й соборной сессии 13/26 июля 1918 г.), Священный Собор поручает Святейшему Патриарху на случай непредвиденных для него печальных обстоятельств назначить троих кандидатов для несения ими в порядке очередности обязанностей его Местоблюстителей вплоть до нормализации положения (освобождения Патриарха в случае его изоляции или избрания Собором нового Патриарха в случае смерти по той или иной причине Святейшего Тихона). Секретным в этом деле были только имена кандидатов на чрезвычайное местоблюстительство, каковые так и остались тайной для истории. Но, в любом случае, действие этого - во исполнение соборной резолюции - распоряжения Патриарха Тихона простиралось исключительно до указанной выше даты - 26 июля 1918 г. - и никакого нового порядка передачи патриарших прав и обязанностей не устанавливало.
Другое дело, что и вступление в должность Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Крутицкого Петра (12 апреля 1925 г.), и затем объявление о вступлении в права Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Нижегородским Сергием (14 декабря 1925 г.) воспринимались церковным сознанием как реализация того порядка передачи церковной власти, который якобы был установлен на Соборе в 1918 году. Этим-то заблуждением и воспользовался потом митрополит Сергий (кстати, прекрасно знавший, что к чему), возведя ошибочное представление в канонический блеф, который он затем всячески пропагандировал на страницах издаваемого им "Журнала Московской Патриархии", где писал буквально следующее: "Главное же, передачу патриаршей власти нельзя считать в собственном смысле единоличным действием Почившего (имеется в виду Патриарха Тихона И.П.). Он <> имел на то особое поручение от Собора 1917-1918 гг., предложившего ему такую передачу власти временному носителю в случае, когда не окажется в наличии Собором уполномоченного учреждения"(1931, № 1, с. 2).
О том, что реально лежало в канонической основе местоблюстительства Митрополита Петра (и, кстати, что ни в коей мере не предоставляло такой основы для заместительства митрополита Сергия), я скажу чуть ниже, а пока обращусь к некоторым деталям биографии Преосвященного Петра после его хиротонии во епископа Подольского, викария Московской епархии, которая имела место 8 октября (25 сентября) 1920 года. Кстати, его епископской хиротонии, понятное дело, предшествовало пострижение в монашество и возведения в диаконскую и пресвитерскую степени священства. Всё это было совершено митрополитом Сергием, как это следует из знаменитого письма ему от 26 февраля 1930 г. находившегося тогда в далёкой ссылке Патриаршего Местоблюстителя.
Здесь интересно проследить перипетии, связанные с фигурами этих двух иерархов- митрополитов Петра и Сергия - в переломные для Российской Церкви 1920-25 годы.
Итак, Преосвященный Петр, епископ Подольский, как это следует из всех опубликованных теперь его биографий, вскоре после своей архиерейской хиротонии (очевидно, речь должна идти о конце октября начале ноября 1920 г.) был арестован и выслан в Великий Устюг, что на востоке Вологодской губернии. В Москву он сможет вернуться лишь в августе 1923 г., о чём будет сказано особо, поскольку обстоятельства этого возвращения, очевидно, были неслучайными. Таким образом, переломные для Российской Церкви события 1922 г. застали его вне Москвы. К сожалению, нам мало что известно о том, как протекала трёхлетняя ссылка епископа Петра. Другое дело, что скромно ещё введённые в научный оборот исторические документы, тем не менее, наглядно свидетельствуют о ситуации в российской глубинке в связи с "триумфом" эмиссаров самочинного "обновленческого" Высшего церковного управления, которые либо манипулировали боязливым консервативным духовенством, либо находили горячий отклик у "революционного" - прежде забитого, а порой и бедствовавшего - духовенства (в основном, сельского). Вологодскую епархию всё это не обошло стороной. Так что епископ Петр не пребывал в неведении относительно степени церковной разрухи, достижение которой и было тогда главной целью большевицкого руководства.
В свою очередь, митрополит Владимирский и Шуйский Сергий (Страгородский), как уже отмечалось, состоял в 1920 г. членом Священного Синода, когда Высшее Церковное Управление (Соединённое Присутствие Священного Синода и Высшего Церковного Совета под председательством Святейшего Патриарха) 8/20 ноября того же года принимает свое знаменитое Постановление № 362, которым как раз и устанавливается единственно законный для чрезвычайных послереволюционных условий порядок управления в Православной Российской Церкви.
Первый пункт этого Постановления устанавливал порядок передачи Высшей церковной власти в условиях невозможности созыва законного Поместного Собора. Он гласит: "В случае, если Священный Синод и Высший Церковный Совет по каким-либопричинам прекратят свою церковно-административную деятельность, Епархиальный Архиерей за руководственными по службе указаниями и за разрешением дел, по правилам, восходящим к Высшему Церковному Управлению, обращается непосредственно к Святейшему Патриарху или к другому лицу или учреждению, какое будет Святейшим Патриархом для этого указано". В свою очередь, пп. 2-9 Постановления № 362 определяли порядок церковного управления в случае как ликвидации законного ВЦУ, так и невозможности для Патриарха Тихона, либо назначенного им "лица или учреждения" осуществлять Высшую церковную власть. Иными словами, речь шла о самоуправлении ("автокефалии") епархий. Как раз реализация данного положения Заместителем Патриарха митрополитом Ярославским Агафангелом смикшировала в 1922-23 гг. "триумф" самозваного "обновленческого" ВЦУ, но об этом скажем ниже, уже в связи с известной линией митрополита Сергия в те лихие для Российской Церкви годы.
В январе 1921 г. митрополит Сергий арестовывается, четыре месяца проводит в Бутырской тюрьме, а заем высылается в Нижний Новгород. Здесь его застаёт невиданная антицерковная кампания февраля-марта 1922 г., развязанная большевиками под предлогом изъятия церковных ценностей "в пользу голодающих Поволжья". Подготовка к ней, в том числе путём вербовки чекистской агентуры в церковной среде (именно она затем вскоре выступит против Патриарха Тихона под знаменем "церковного обновления"), началась, по-видимому, ещё в январе 1922 г., тогда как официальный старт кампании дало Постановление Президиума ВЦИК от 16 февраля, оформившееся в декрет от 23 февраля (опубликован в "Известиях" 26 февраля). Этим декретом предписывалось изымать из церквей все предметы из драгоценных металлов, что подразумевало и евхаристические сосуды. Реакция Святейшего Тихона на этот явно враждебный по отношению к Церкви выпад, увы, оказалась неудачной. Употреблённое в его послании от 15/28 февраля выражение "акт святотатства" было тут же истолковано советской пропагандой и карательными органами как призыв к антиправительственным выступлениям, а ссылка на каноны (73-е Апостольское правило и 10-е правило Двукратного Собора) оказалась несостоятельной, поскольку эти каноны предполагают санкции лишь в отношении клириков, использующих священные сосуды в своём домашнем употреблении.
Общеизвестно, что единственный в России опыт реального народного сопротивления изъятию церковных ценностей имел место 13-15 марта 1922 г. как раз в городе Шуе, входившем тогда во Владимирскую епархию (название этого промышленного города значилось и в титуле митрополита Сергия). Собственно, шуйский инцидент, когда рабочие встали на защиту своих святынь в сознании того, что ни на каких голодающих полученное таким образом золото и серебро не пойдёт, и побудил Ленина дать отмашку к развязыванию ещё более "бешеной" антицерковной кампании, о чём он в резкой форме писал членам Политбюро в известном циркулярном письме от 19 марта.
Данное обстоятельство даёт повод митрополиту Сергию обратиться к духовенству и пастве Владимирской епархии с особым воззванием, датированным 8/22 марта, в котором он призывает их искать компромисса с властями и, в частности, пытаться выкупать священные сосуды, внося их стоимость собранными с прихожан золотыми и серебряными предметами (такую возможность предусматривало новое постановление Президиума ВЦИК от 13 марта).
Здесь следует обратить внимание на одно важное обстоятельство для отечественной церковной истории. Именно в это время в качестве ведущего игрока на "церковном фронте" выдвигается советская тайная политическая полиция ОГПУ - в лице 6-го отделения Секретного отдела. И как раз в это время заместителем начальника этого отделения (а с 5 мая 1922 г. уже и начальником) становится Евгений Александрович Тучков (1892-1957). Он как никто другой подошёл для выполнения поставленной тогда высшим советским руководством задачи: не только развалить каноническую структуру Православной Российской Церкви, но и внутренне дезинтегрировать, разобщить её епископат и духовенство, что позволит превратить их в безвольных марионеток безбожной власти. Забегая вперёд, скажем, что эта задача была блестяще исполнена Тучковым как раз за счет создания в 1927 г. Московской патриархии, с последствиями чего мы сталкиваемся до сих пор, имея это уродливое противоканоническое явление, в котором после 1991 г. былую роль кукловодов-чекистов с успехом переняла их проверенная агентура во главе с "митрополитбюро" в лице Патриарха и Синода централизованной религиозной организации "Русская Православная Церковь Московский патриархат"
Но вернёмся к воззванию митрополита Сергия 1922 г. Любопытно, что оно было отпечатано массовым тиражом в государственной типографии, что, несомненно, свидетельствует о санкционировании его властью, с которой Сергий, видимо, тогда искал контакт (хотя, скорее, ОГПУ в лице Тучкова первым нашло такой контакт с Сергием) в качестве потенциального возглавителя Высшего управления Российской Церкви в случае его радикальной смены ввиду репрессий, развязанных против его законных представителей. Несколько экземпляров воззвания были обнаружены мной ещё в 1977 г. в доставшемся мне после кончины архиепископа бывшего Казанского Михаила (Воскресенского) архиве его отца (он был из вдовых священников) архиепископа Дамиана (Воскресенского) ( 1937), бывшего в 1922 г. епископом Переяславским, викарием Владимирской епархии. Указанный архив был мной передан в 1988 г. в Синодальную библиотеку Московского патриархата.
Дальнейшая жизнь митрополита Сергия до тех пор, пока в 1924 г. он вновь смог встретиться с Преосвященным Петром, к тому времени уже митрополитом Крутицким, известна гораздо лучше. Собственно, в ней имеют значение три вехи.
Первая это пресловутый "меморандум троих" от 3/16 июня 1922 г., который явился прямым актом церковного раскола, направленным против действующего законного предстоятеля Православной Российской Церкви, каковым тогда был, в соответствии с п. 1 Постановления № 362, Заместитель Патриарха митрополит Ярославский Агафангел, назначенный на эту должность Святейшим Тихоном 3/16 мая ввиду привлечения Патриарха к гражданскому суду и взятия под стражу. В силу краткости сего "меморандума" привожу его целиком: "Мы, Сергий, Митрополит Владимирский и Шуйский, Евдоким, архиепископ Нижегородский и Арзамасский, и Серафим, архиепископ Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Высшего Церковного Управления и каноническую законность Управления, заявляем, что целиком разделяем мероприятия Высшего Церковного Управления, считаем его единственной, канонически законной, верховной церковной властью и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными. Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви, как вверенных нам, так и других епархий". Речь здесь идёт, понятно, о самочинном ВЦУ, организованном прямыми агентами ОГПУ из числа так называемых "обновленцев". Данный "меморандум" был широко растиражирован, внеся немалый соблазн в церковном обществе и усилив малодушие и без того боязливого клира. Понятно, что митрополит Сергий и его сообщники пошли на подписание сего "меморандума", имея недвусмысленное заверение Тучкова в том, что митрополит Агафангел ни в коем случае не воспримет высшую власть в Российской Церкви.
Однако Тучков, взявший на себя роль главного кукловода в театре церковных марионеток, здесь впервые крупно просчитался. 5/18 июня выходит отпечатанное подпольно и получившее вскоре широкое распространение послание к Церкви митрополита Агафангела, выпушенное им в качестве Заместителя Патриарха, т. е. единственного на тот момент носителя законной Высшей церковной власти в нашей Поместной Церкви. Сознавая, что практически реализовать эту власть ему не дадут, а сам он вскоре будет изолирован (что и произошло), митрополит Агафангел вводит в действие положения пп. 2-9 Постановления № 362, что в той ситуации означало переход епархий к самоуправлению, равно как и разрыв общения с "непослушными", каковыми как раз и явились похитившие церковную власть "обновленцы". Таким образом, те, кто тогда сохранил верность каноническим правилам Церкви, получили чёткое и ясное основание чтобы не признавать бесчинное "ВЦУ", чем заметно ослабили "триумфальное шествие церковной революции", когда группировка белого духовенства "Живая Церковь" во главе с петроградским священником (вскоре он будет именоваться "протопресвитером") Владимиром Красницким буквально терроризировала епископат и клир на местах, в открытую выступая в качестве агента советской власти и её карательного органа.
Впрочем, как известно, "обновленческое" ВЦУ раздиралось внутренними противоречиями (что изначально и задумывалось на Лубянке). Да и роль "ЖЦ", претендовавшей на то, чтобы реально рулить, да ещё и прикрываясь мандатом власти, Тучкову стала не нравиться. Вот и сговорившись, безусловно, не без консультации с Тучковым, со своим былым другом и собутыльником Антонином (Грановским), номинально стоявшим во главе "ВЦУ", митрополит Сергий выступает 23 октября 1922 г., теперь уже единолично, с новым "меморандумом", где выражает "решительный протест", против тех постановлений съезда "ЖЦ", "которые приняты в отмену основных требований церковной дисциплины, а тем более вероучения". Обратим внимание, митрополит Сергий не раскаивается в своём участии в церковном расколе и не порицает его как таковой, а лишь "протестует" против таких нововведений как женатый епископат, да против снятия отлучения со Льва Толстого. Иначе говоря, он резервирует за собой роль охранителя церковных устоев на предстоящий случай (вероятно, он ему был обещан Тучковым) схождения на нет "революционной" пены живоцерковничества, когда на церковную авансцену ОГПУ опять выпустит привычную для российского обывателя структуру, лишённую уже обрядовых нововведений и излишней агитационной трескотни. Любопытно, что если первый "меморандум" был опубликован в журнале "Живая Церковь" (1922, № 4-5 1/14 июля), то второй увидел свет в журнале "Наука и религия" (1922, № 19, 2 ноября), куда его, очевидно, передал для публикации не автор, а именно Тучков. Это была вторая веха в жизни митрополита Сергия во время его пребывания в "обновленческом" расколе.
А третья была связана с его отходом от "обновленцев", вероятно, также согласованным сТучковым. Хотя всю зиму и весну 1923 г., о чём свидетельствует ныне опубликованное "Следственное дело Патриарха Тихона" (М.: ПСТБИ, 2000), готовился процесс над Патриархом, складывается впечатление, что доводить дело до конца творцы тогдашней советской религиозной политики не собирались. Очевидно, что "следственные действия" имели целью сломить волю Патриарха как самостоятельной церковно-канонической единицы, чему также должно было содействовать бесчинное "лишение" его священного сана и монашества на тщательно подобранном "Втором Поместном Соборе", проведённом "обновленцами" воистину "большевицкими темпами" 29 апреля - 9 мая 1923 года. Митрополита Сергия на нём, понятно, не было. Впрочем, зарезервированная им ранее роль "охранителя церковных устоев" оказалась востребована не сразу после освобождения Святейшего Тихонаиз-под стражи по решению Верховного Суда РСФСР 28 июня 1923 г., а позднее - по-видимому, тогда, когда это стало нужно Тучкову.
Считается, что митрополит Сергий окончательно порвал с "обновленческим" ВЦУ, получившим название "Священного Синода", 27 августа 1923 года. Однако его покаяние перед Патриархом происходит в Москве лишь 5/18 марта 1924 года. Тогда же он и назначается Святейшим Тихоном на Нижегородскую кафедру, вместо оставшегося в расколе Евдокима (Мещерского). Отныне Сергий уже до конца своих дней остаётся на переднем плане церковной политики, что, понятно, было бы невозможно без заинтересованности Тучкова и последующих советских кукловодов.
Но вернёмся к Преосвященному Петру. Его новое появление в Москве относится к августу 1923 года. В это самое время Тучков стал разыгрывать операцию по удалению Патриарха Тихона через примирение "традиционалистов" из "обновленческого" Синода, возглавлявшегося тогда Евдокимом, и тихоновского епископата. В этом случае власть разрешила бы собрать общий Поместный Собор, на котором, по мысли Тучкова, Патриарх Тихон заявит об уходе на покой, после чего будут сформированы уже подконтрольные ОГПУ органы Высшего Церковного Управления. Понятно, все карты перед Патриархом Тучков не раскрывал, потому тот и согласился на переговоры, поставив главным переговорщиком со своей стороны архиепископа Илариона (Троицкого), бывшего в то время его правой рукой. Судя по всему, архиепископ Иларион готов был проводить линию на "общий Собор", однако не преуспел в том, чтобы склонить к этому Патриарха, который, во-первых, опирался на церковно-общественное мнение, всячески его поддерживавшее и не мыслившее его добровольного ухода, а, во-вторых, убедился в слабости обновленцев как самостоятельной церковной силы. В результате в октябре архиепископ Иларион был арестован и более уже никогда ( 1929) не возвращался к церковно-административной деятельности. Что же касается Преосвященного Петра (с 1923 г. архиепископа, а с 1924 г. митрополита Крутицкого), то его ОГПУ также намеревалось снова выслать из Москвы. Однако по ходатайству Патриарха он был оставлен в столице. Видимо, Тучков связывал с ним какие-то свои планы. Впрочем, как свидетельствует дальнейшая история, этим планам не довелось свершиться. Не в этом ли одна из причин той воистину садистской жестокости, с какой в дальнейшем была учинена над ним расправа уже как с Патриаршим Местоблюстителем?
В первой половине 1924 г. Тучков взялся за осуществление нового плана "легализации" патриаршего управления, под которой понималась его полное подчинение ОГПУ. На этот раз предполагалось, что подготовкой будущего Поместного Собора будут заниматься созванные путём приглашения от Патриарха Священный Синод и Высший Церковный Совет (ВЦС). При этом, из намеченных по согласованию с Тучковым, по крайней мере, двое из 12-ти членов будущего Синода, в то время митрополиты Нижегородский Сергий (Страгородский) и Тверской Серафим (Александров), были, что называется, "насажены на чекистский крюк". С членами ВЦС всё обстояло куда понятнее и проще, при том,что ситуация виделась современникам совсем уж инфернальной 6 человек, т. е. их половина, были выходцами из "Живой Церкви" во главе с Красницким. Обработка Патриарха Тучковым и Красницким началась ещё в марте. Тогда же в Москву прибыл с "покаянием" и митрополит Сергий. Тучков не скупится на посулы, вплоть до освобождения всех томящихся в тюрьмах и ссылках архиереев, сохранивших верность Патриарху. Начиная с мая Красницкий уже делает широковещательные заявления в советской прессе. Но именно дошедший до Святейшего Тихона голос ссыльных епископов, донесённый митрополитом Казанским Кириллом (Смирновым), останавливает его от рокового шага, поэтому в июле данный план оказываетсяпохороненным, а уже осенью выясняется, что окончательно.
Последние полгода жизни Патриарха Тихона Тучков ведёт себя с ним, используя классический метод кнута и пряника. То в ноябре 1924 г. ведёт с ним переговоры о проведении в Москве архиерейского совещания, а в феврале 1925 г. готовит ему официальный ответ об "отсутствии препятствий" к деятельности Священного Синода при нём из семи приглашённых иерархов в том числе митрополитов Сергия, Серафима и Петра, то уже в марте 1925 г. готовит новое постановление о привлечении Патриарха к уголовной ответственности. И всё это имеет целью выжать из Святейшего Тихона согласие на чекистские условия "легализации" патриаршего церковного управления.
Среди условий этой легализации было и издание Патриархом особой декларации, в которой более решительно, чем до сих пор, он должен был выразить свою лояльность советской власти и разрыв с внутренней и внешней "контрреволюцией", причём в последнем случае особый акцент следовало сделать на деятелях российского церковного зарубежья. С января 1925 г. Патриарх Тихон находился в стационаре лечебницы Бакунина последней частной клиники Москвы, куда он лёг вследствие стенокардии (грудной жабы) и почечной недостаточности. Таким образом, основное бремя переговоров с Тучковым теперь легло на митрополита Петра, ставшего в это время ближайшим сотрудником Патриарха. Именно ему пришлось заниматься разработкой патриаршей декларации, которая могла бы совместить требования Тучкова и пожелания Патриарха. Текст её Патриарх Тихон подписал 25 марта/7 апреля (по крайней мере, такая на ней стоит дата), т. е. в день своей кончины. По этой причине в историю она вошла как его "завещание", хотя ничего предсмертного, а тем более "завещательного" в ней нет. Собственно, и вопрос о характере смерти 59-летнего Патриарха Тихона остаётся открытым. Его заболевания явно не носили смертельного характера. Тогда как Тучкову и его командованию смерть Патриарха Тихона оказалась как нельзя кстати. Да и дежуривший тогда при Тихоне практически неотлучно его келейник Константин Пашкевич, по словам его вдовы, озвученным в 1930-е гг., был агентом ОГПУ. И Тучков, никем специально не извещённый, появился в лечебнице буквально меньше чем через час после смерти Патриарха. В общем, на лицо достаточно совпадений, чтобы не считать безоговорочно кончину Святейшего Тихона естественной.
Впрочем, перед Тучковым и теми, кто за ним стоял, в любом случае, вставала ещё одна проблема, а именно преемства власти почившего первосвятителя.
В соответствии с п. 1 Постановления № 362 Патриарх Тихон в 1923 и в 1925 гг. составил два завещательных распоряжения на случай своей кончины. Благодаря публикации "Архивов Кремля" (М.: РОССПЭН. 1998. Кн. 2. С. 257) теперь известно содержание первого из них от 23 ноября 1923 г., где Тихон на случай своей смерти "до избрания Патриарха канонически и свободно созванным Собором Православной Российской Церкви" назначил своим заместителем митрополита Ярославского Агафангела, а в случае его отказа или устранения митрополита Казанского Кирилла. Содержание же второго от 25 декабря 1924 г./7 января 1925 г. стало известно сразу после кончины Патриарха Тихона. В нём передача патриарших прав и обязанностей "до законного выбора нового Патриарха" передаётся митрополиту Кириллу, а в случае невозможности им их воспринять митрополиту Агафангелу, наконец, при невозможности их восприятия вторым митрополиту Петру. Поскольку Преосвященный Петр к моменту кончины Патриарха был единственным из указанных кандидатов, кто находился на свободе и проживал в Москве, то он и оказался Патриаршим Местоблюстителем. Именно так он сам стал именовать свою должность, при том что акт о его вступления в неё был подписан 60-ми иерархами, которые 12 апреля 1925 г. смогли принять участие в погребении Святейшего Тихона в московском Донском монастыре.
Восемь месяцев находился митрополит Петр у церковного кормила, показав образец стояния в верности каноническому строю Российской Церкви. Понятно, что Тучкову и уже в то время просматривающемуся за ним генеральному секретарю ЦК ВКП (б) Сталину такой предстоятель был ни к чему. Смею думать, что вопрос об удалении митрополита Петра от дел был решён с самого начала его местоблюстительства. При этом Тучковым была предпринята следующая тактика. Всё пропагандистское обеспечение соответствующей спецоперации было возложено на воспрянувших было "обновленцев". Последние сразу после кончины Патриарха Тихона выступили с инициативой объединительного Поместного Собора. Интересно, что кое-кто из агентуры ОГПУ в рядах тихоновцев эту инициативу поддержал. Так ректор Богословского института и настоятель Никольского собора в Ленинграде протоиерей Николай Чуков (будущий митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий, 1955) полгал, что при отказе "обновленцев" от таких новшеств как женатый епископат, альянс с ними возможен. Однако такое суждение явно не находило поддержки в церковном обществе, да и вес "обновленческих" структур в сравнении с патриаршей, как её тогда называли, Церковью был далеко не тот, чтобы серьёзно рассматривать этот проект. Другое дело, что "обновленцы", созвавшие свой "Собор" в октябре блестяще справились с задачей выдвижения политических обвинений против Патриаршего Местоблюстителя, не побрезговав заведомой клеветой. Это был едва ли не второй опыт такого рода (после процессов церковников 1922-1923 гг.), когда советскаявласть использовала откровенную ложь как средство публичного шельмования ради повода к репрессированию неугодных.
Однако Тучков, несомненно, понимал, что кроме пустых разговоров от "обновленцев" ничего другого получить не удастся. Поэтому уже с мая 1925 г. он стал готовить "тихоновскую" альтернативу Патриаршему Местоблюстителю в лице тщательно подбираемой им группы "староцерковных" епископов. В этих целях он воспользовался услугой весьма энергичного, можно сказать, харизматичного, хотя и психически неустойчивого (в московских церковных кругах он имел репутацию кокаиниста) московского викария епископа Можайского Бориса (Рукина). Так что к моменту ареста митрополита Петра в декабре 1925 г. уже был готов псевдо-канонический орган, получивший название "Временный Высший Церковный Совет" в составе 10-ти иерархов, во главе которого был поставлен архиепископ Екатеринбургский Григорий (Яцковский), очевидно, согласившийся на чекистские условия "легализации". Видимо, по этой причине данный "Совет" тут же, в изъятие из действующих узаконений, получил государственную регистрацию. Любопытно, что григорьевцы, как стали теперь именовать этих раскольников, в своих притязаниях стали апеллировать к Постановлению № 362, хотя последнее им ничего не давало, ведь оно предполагало, в случае ликвидации центральной церковной власти, лишь объединение соседних епархий в митрополичьи округа, а вовсе не создание случайно подобранными епископами центрального органа церковного управления.
Впрочем, нельзя сказать, что Тучков не искал подходов к самому митрополиту Петру, чтобы склонить его к "легализации". Однако здесь он потерпел фиаско. И дело, конечно же, было не в "обновленцах", с требованием безусловного покаяния которых перед ним как законным носителем высшей власти в стране Патриарший Местоблюститель выступил в своём единственном послании к Российской Церкви от 15/28 июля 1925 года. Дело было в другом. Понятно, что никаких сомнений в лояльности гражданской власти со стороны митрополита Петра быть не могло. Очевидно также, что такую же лояльность со стороны подведомственного ему епископата и клира он мог гарантировать, отмежевавшись в свою очередь от того зарубежного духовенства, которое не желало быть лояльным СССР, будучи не связанным с ним гражданством. Однако для ОГПУ, которое при своих дальнейших трансформациях в ГУГБ НКВД, МГБ и КГБ было основным органом, курирующим религиозные вопросы в Советском Союзе, этого было совершенно не достаточно. Советскому ведомству плаща и кинжала и стоявшему за ним советскому руководству нужно было, чтобы церковные деятели, по крайней мере, все руководящие на том или ином уровне были послушными марионетками в их руках, причём действующими в интересах власти не в силу публичной законопослушности, а именно в силу секретного сотрудничества с советской тайной полицией. В то время как митрополит Петр настаивал на публичном характере отношений Православной Российской Церкви с государственной властью при соблюдении последней своего же законодательства, чему была посвященная особая декларация, подготовленная осенью 1925 г. для Совета Народных Комиссаров Союза ССР, которую надеялся вручить его председателю А. И. Рыкову. Однаковстреча с ним Патриаршего Местоблюстителя не состоялась и к декабрю 1925 г. митрополит Петр как церковный предстоятель был обречён.
И вот здесь он совершает ту самую ошибку, которая относится к разряду роковых. А именно 6 декабря 1925 г. составляет распоряжение о своих возможных заместителях на случай невозможности им отправлять свои обязанности Патриаршего Местоблюстителя. Ошибочным здесь было прежде всего составление такого документа, поскольку право на передачу своих прав и обязанностей в случае ареста или кончины Постановление № 362 делегировало исключительно Патриарху Тихону. Остаётся думать, что митрополит Петр, арестованный и высланный из Москвы как раз накануне его принятия высшей церковной властью в лице Соединённого присутствия Священного Синода и Высшего Церковного совета под председательством Патриарха, имел смутное представление о его существовании, тем более, что патриаршая канцелярия оказалась в 1922 г. руках раскольников-"обновленцев" и вскоре была изъята у них ОГПУ.
Но ещё более роковым здесь оказалось имя первого кандидата на заместительство давнего друга митрополита Петра в то время митрополита Нижегородского Сергия. На что надеялся митрополит Петр, идя на это назначение как на наиболее вероятное? На административный талант митрополита Сергия, на его "мудрость", на его "церковность"? А ведь его поведение в 1922 г., казалось бы, должно было навсегда лишить его церковного доверия. Действительно, митрополит Сергий был тогда на свободе и мог воспринять высшую церковную власть, действительно, в 1924 г. он предпринимал усилия к легализации патриаршего управления на условиях созыва Поместного Собора. Очевидно, что и многолетние личные связи митрополита Петра с Сергием сыграли здесь решающую роль. И основанное на них доверие как раз и стало главной ошибкой Патриаршего Местоблюстителя, которую он затем искупал долгими годами беспримерных страданий и мученической кончиной.
Ну а для Тучкова, который вскоре после ареста митрополита Петра 10 декабря 1925 г. узнал о назначении его заместителем митрополита Сергия, это был воистину царский подарок, поскольку последний с его совершенно нехристианской жаждой власти давно уже сидел на его чекистском крюке.
Все бурные перипетии церковной жизни 1926 г., о которых так проницательно и подробно пишут анонимные московско-киевские авторы на сайте, указанном в начале этих заметок, безусловно, служили одной цели доведения митрополита Сергия до нужной кондиции полного подчинения ОГПУ во всей своей церковной деятельности. И не только митрополит Агафанел, возвращённый из ссылки в апреле 1926 г. и надеявшийся воспользоваться своим законным местоблюстительством, чтобы повторить свой опыт 1922 г. (этого ему, понятно, Тучков не дал), был использован для того, чтобы сделать митрополита Сергия более "ручным", но и ещё ранее, можно сказать с самого декабря 1925 г., этому стал служить пресловутый "ВВЦС", который, как только цель приручения митрополита Сергия была достигнута, был, можно сказать, выкинут на свалку истории.
Ну и последнее. Когда же митрополит Сергий окончательно и бесповоротно полностью подчинился богоборческой власти? Принято считать, что после трёхмесячного сидения на Лубянке в начале 1927 года. Ничего подобного. Здесь я полностью согласен с анонимными авторами. Эта отсидка, воистину крошечная в масштабах тогдашних ссылок и заточений верных служителей Церкви, была не более чем операцией прикрытия. То, что митрополит Сергий марионетка в руках Тучкова, он доказал ещё до того, как ему дали учредить свою "Московскую Патриархию". Более того, это доказательство и было условием такого учреждения. Несомненно, таким доказательством с его стороны стала организация им в октябре 1926 г. по заданию Тучкова известной провокации по "выборам" Патриархом митрополита Казанского Кирилл путём письменного опроса епископов. В результате им было собрано 72 подписи, что обрекло и самого Преосвященного Кирилл и всех подписантов на новые ссылки и заточения. Теперь путь к созданию самочинного церковного центра, впрочем, имевшего среди значительной части церковной публики в СССР и за рубежом видимость каноничности, был открыт.
Что же касается митрополита Петра, то он теперь уже вплоть до мученической кончины остался заложником своего же рокового шага. Поскольку до 1937 г., когда уже в вихре Большого террора было не до канонических тонкостей, именно он фактом своего существования, пусть и в непроницаемой (с 1930 г.) изоляции, обеспечивал квази- (хотя я думаю, всё-таки, псевдо-) каноничность Заместителю Патриаршего Местоблюстителя, как стал именоваться митрополит Сергий. Именно этим митрополит Петр и был обречён на беспримерные страдания.
Здесь, однако, следует обратить внимание на некоторые детали связаные с дезавуированием флёра "каноничности" Московской Патриархии, имевшем место в конце 1920-х и в 1930-е гг., в чём роль митрополита Петра как законного Патриаршего Местоблюстителя была весьма велика. После известной декларации митрополита Сергия и его "Временного Патриаршего Священного Синода" от 16/29 июля 1927 г., но главное после его писем российским иерархам за рубежом с требованием обязательств лояльности советской власти от него сразу отмежевались резко и грубо Архиерейский Синод РПЦЗ и мягко, но решительно архиепископ Рижский и всея Латвии Иоанн (Поммер). Находившиеся с 1923 г. в лоне Вселенского Патриархата на правах автономии Финляндская и Эстонская Православные Церкви, а равно перешедший в 1922 г. на сомоуправление Американский митрополичий округ, как и получившая в 1923 г. от Вселенского Патриархата автокефалию Православная Церковь в Польши, будучи в прошлом частями Православной Российской Церкви, теперь просто проигнорировали инспирированные Лубянкой притязания митрополита Сергия на подчинение их Московской Патриархии. Западноевропейский митрополичий округ, как известно, вынужден был прекратить с ней административно-канонические связи в 1930 г., перейдя под омофор Вселенского Патриарха. В нашей стране также осенью 1927 г., когда обнаружилось, что митрополит Сергий является послушным орудием ОГПУ, по негласному требованию которого он перемещает или увольняет на покой неугодныхархиереев, также выросло противостоящее ему движение ревнителей внутренней церковной свободы, признанными вождями которого стали митрополиты Кирилл (Смирнов) и Иосиф (Петровых). И вот, при всей своей известной осторожности, сознавая, что для него это может окончиться уже непроницаемым заточениеми даже гибелью (что в конце концов и случилось) митрополит Петр дважды обращается к митрополиту Сергию в декабре 1929 и в феврале 1930 гг. с требованием вернуться к тому строю церковного управления, который утвердился в его Местоблюстительство и в "первое", как он выразился "заместительство" последнего, т.е. до принятия им лубянских условий "легализации". Первое из этих писем, наиболее решительное стало широко известно только в 1990-е годы. Зато второе, ввиду его распространения в том же 1930 г., обрело для митрополита Сергия и его лубянских кукловодов, несмотря на всю свою сдержанность, значение разорвавшейся бомбы. Смею думать, что именно его содержание, ставшее сравнительно широко известным, не в последнюю очередь явилось причиной того, что в 1931 г. митрополиту Сергию было позволено издавать подцензурный "Журнал Московской Патриархии" (ЖМП; выходил до лета 1935 г., когда было приказано распустить "Временный Патриарший Священный Синод" и, вообще, минимизировать всякую публичную церковную деятельность). Это явствует из того, что программная статья митрополита Сергия открывавшая первый номер ЖМП, называлась "О полномочиях Патриаршего Местоблюстителя и его Заместителя", в которой не только был обнародован блеф о предоставлении Патриарху Тихону права "передачи власти временному носителю" Собором 1917-1918 гг., при том, что ссылка на п. 1 упоминаемого тут же постановления № 362 в связи с этим отсутствует, но и приводится такой перл: "по документальным нашим данным, Заместитель облечён патриаршей властью в том же объёме, как и замещаемый им Местоблюститель <>. Различие между Местоблюстителем и его Заместителем не в объёме патриаршей власти, а только в том, что Заместитель является как бы спутником Местоблюстителя: сохраняет свои полномочия до тех пор, пока Местоблюститель остаётся в своей должности. Ушёл Местоблюститель от должности (за смертью, отказом и под.), в тот же момент прекращаются полномочия Заместителя. <> За распоряжения своего Заместителя Местоблюститель ни в коей мере не может быть ответственным, и потому нельзя ожидать или требовать, чтобы Местоблюститель вмешивался в управление и своими распоряжениями исправлял ошибки Заместителя".
Последняя часть цитированного пассажа как раз явно была связана с получившим известность письмом митрополита Петра. А вот предыдущий ("Ушёл Местоблюститель") это уже явно санкционированный Лубянкой приговор митрополиту Петру, как раз и не позволявший ему никуда "уйти", обрекая его на бессрочное заточение.
Любопытен конец этой жуткой истории. То, что писалось митрополитом Сергием в 1931 г., после 1935 г., (а ведь ещё были живы, хотя и плотно изолированы, носители полномочий законного Патриаршего Местоблюстителя митрополиты Петр и Кирилл), ни на Лубянке, ни в Девкином (позже Бауманском) переулке, где тогда в непритязательном домике располагалась Московская Патриархия, уже в расчёт не принималось. Вот и появилось 27 (по н. ст.) декабря 1936 г. определение (№ 147) Московской Патриархии, месяц спустя (30 января 1937 г.) разосланное в качестве указа (№52), где без всякого на то обоснования постановлялось: "С 1 января наступающего 1937 г. ввести за богослужениями в церквах Московского Патриархата поминовение по следующей форме: после "Святейших Патриархов Православных"возносится имя "Патриаршего Местоблюстителя нашего Блаженнейшего Митрополита Сергия", а там, где полагается полный титул: "Патриаршего Местоблюстителя нашего Блаженнейшего Сергия, Митрополита Московского и Коломенского"".Упомянутое определение автор этих строк впервые лично увидел в архиве Московской Патриархии в 1987 г. Тогда как указ, посланный на имя епископа Алма-Атинского Тихона (Шарапова), сохранился в архиве М.Е. Губонина и был воспроизведён уже в 1994 г. в издании Свято-Тихоновскогоинститута "Акты Святейшего Патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве высшей церковной власти 1917-1943" (С. 706). При этом там же (С. 705) со ссылкой на указанный архив упоминается датированный тем же днём "Акт о передаче прав и обязанностей Местоблюстителя Патриаршего Престола Православной Российской Церкви к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию в связи с последовавшей 29 августа (11 сентября) 1936 г. кончиной в ссылке Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра". Эта дата затем попадёт в "Словарь" митрополита Мануила и на три десятилетия станет "исторической". Таким образом, становится очевидным, что ведомство товарища Ежова, не иначе как с одобрения Хозяина, решило похоронить митрополита Петра как церковного предстоятеля более чем за год до его реальной мученической кончины.
Думал ли тогда управлявший делами Московской Патриархии протоиерей Александр Лебедев, чья подпись (наряду с подписями митрополита Сергия) стоит на упомянутых определении и указе, что пройдёт немногим более полугода и он как "участник московского церковно-фашистского центра" будет арестован и 18 августа 1937 г. (т.е. ранее митрополита Петра) расстрелян, а его кремированный прах найдёт пристанище в безымянной могиле жертв Лубянки на Московском Донском кладбище. Место управделами перейдёт тогда к яркому представителю новой генерации патриархийных деятелей архиепископу Дмитровскому Сергию (Воскресенскому), который на дошедших до нас фотографиях тех лет смотрит взглядом человека, уверенного в завтрашнем дне.
Завершая эти скорбные заметки и отдавая долг светлой памяти последнего законного предстоятеля Православной Российской Церкви, хочу ещё раз напомнить сознательным приверженцам так называемого "Московского Патриархата", не только сохранившего, но и в последние 18 лет приумножившего свою нецерковную сущность, что они принадлежат к псевдо-религиозной структуре, в основании которой лежит измена Христу и ложь
Портал-Credo.Ru
Комментарий