Твитнуть
3.09.06
В конце 80-х мы с Сергеем Довлатовым вместе сотрудничали на радио «Свобода». В наше нью-йоркское бюро он приносил мне как редактору свои тексты их называли на радио «скрипты»: для программы «Поверх барьеров». Достаточно было сделать хоть одну маленькую правку, чтобы Довлатов уходил в угол и перепечатывал на машинке (компьютеры еще не были обиходны) всю страницу. Вид чужой руки на своих строчках казался ему непереносимым.
Поскольку я знал столь ревнивое отношение Довлатова, то как-то предложил ему в передачи, которые мы записывали в виде беседы, вставлять для меня вопросы самому. Он принес. Выглядело это примерно так. «Довлатов: полстраницы текста. Вайль: "Неужели?" Довлатов: полстраницы текста. Вайль: "Да, это очень интересно". Довлатов: полстраницы текста. Вайль: "Ну и?"». Он вовсе не издевался надо мной, выставляя законченным дебилом, ему просто было отчаянно жалко отдавать кому-нибудь свои буквы. Собственные книги он преподносил, только исправив чернилами в дарственном экземпляре все опечатки. Уже по этому можно догадаться о его сакральном отношении ко всему, что связано со словом. Случайно, что ли, две главные женщины его жизни мать и жена долгие годы работали корректорами. Несколько лет мы вместе выпускали нью-йоркский еженедельник «Новый американец». Довлатову в газете нравилось. Вообще-то удивительно: ведь единственное, чего он в жизни хотел истово и целеустремленно стать писателем. В российской же традиции газетная журналистика стояла неизмеримо ниже по статусу, чем писательское занятие. Оттого-то, наверное, редакции советских газет набиты были несостоявшимися прозаиками и невоплощенными поэтами. Оттого так причудлива, не сказать уродлива, была советская журналистика, что тоже претендовала на роль учителя жизни: тогда как было ясно, что роль эта занята литературой. Все довлатовские географические передвижения определяло стремление стать писателем не для круга друзей, а для всех, настоящим, с книжками: в соответствии с таким азимутом он перемещался с востока на запад. В Таллин перебрался из Ленинграда, потому что в Эстонии появился шанс издать книгу. Когда и эта надежда рухнула решил эмигрировать и оказался в Нью-Йорке. За год до того в мичиганском «Ардисе» вышла его «Невидимая книга» пора было выпускать видимые. В Штатах произошло торжество справедливости: явление писателя Сергея Довлатова. И вот, при всем этом, Довлатов трудился в «Новом американце» вдохновенно и старательно. И вдохновенно, и старательно что, опять-таки в российской традиции, обычно не совпадает. Подчеркнуто послушно он, главный редактор, принимал мелкие поручения секретариата вычитать полосу, сочинить подпись под снимок, сократить заметку. Заинтересованно спрашивал, все ли правильно исполнено, расплывался от похвалы. Вот разгадка его добросовестного, совестливого отношения к журналистике: газетные статьи и скрипты для радио пишутся словами такими же словами, из которых состояли его книги, одна за другой выходившие в Штатах, его рассказы, переводившиеся на английский и один за другим публиковавшиеся в лучшем литературном журнале Америки «Нью-Йоркере». Да, книги и престижные публикации занимали места важнее, значимее, но и газета была словесным ремеслом, и радио, хотя там-то слова не остаются, а по законам физики уходят в никуда.
Петр Вайль
В конце 80-х мы с Сергеем Довлатовым вместе сотрудничали на радио «Свобода». В наше нью-йоркское бюро он приносил мне как редактору свои тексты их называли на радио «скрипты»: для программы «Поверх барьеров». Достаточно было сделать хоть одну маленькую правку, чтобы Довлатов уходил в угол и перепечатывал на машинке (компьютеры еще не были обиходны) всю страницу. Вид чужой руки на своих строчках казался ему непереносимым.
Поскольку я знал столь ревнивое отношение Довлатова, то как-то предложил ему в передачи, которые мы записывали в виде беседы, вставлять для меня вопросы самому. Он принес. Выглядело это примерно так. «Довлатов: полстраницы текста. Вайль: "Неужели?" Довлатов: полстраницы текста. Вайль: "Да, это очень интересно". Довлатов: полстраницы текста. Вайль: "Ну и?"». Он вовсе не издевался надо мной, выставляя законченным дебилом, ему просто было отчаянно жалко отдавать кому-нибудь свои буквы. Собственные книги он преподносил, только исправив чернилами в дарственном экземпляре все опечатки. Уже по этому можно догадаться о его сакральном отношении ко всему, что связано со словом. Случайно, что ли, две главные женщины его жизни мать и жена долгие годы работали корректорами. Несколько лет мы вместе выпускали нью-йоркский еженедельник «Новый американец». Довлатову в газете нравилось. Вообще-то удивительно: ведь единственное, чего он в жизни хотел истово и целеустремленно стать писателем. В российской же традиции газетная журналистика стояла неизмеримо ниже по статусу, чем писательское занятие. Оттого-то, наверное, редакции советских газет набиты были несостоявшимися прозаиками и невоплощенными поэтами. Оттого так причудлива, не сказать уродлива, была советская журналистика, что тоже претендовала на роль учителя жизни: тогда как было ясно, что роль эта занята литературой. Все довлатовские географические передвижения определяло стремление стать писателем не для круга друзей, а для всех, настоящим, с книжками: в соответствии с таким азимутом он перемещался с востока на запад. В Таллин перебрался из Ленинграда, потому что в Эстонии появился шанс издать книгу. Когда и эта надежда рухнула решил эмигрировать и оказался в Нью-Йорке. За год до того в мичиганском «Ардисе» вышла его «Невидимая книга» пора было выпускать видимые. В Штатах произошло торжество справедливости: явление писателя Сергея Довлатова. И вот, при всем этом, Довлатов трудился в «Новом американце» вдохновенно и старательно. И вдохновенно, и старательно что, опять-таки в российской традиции, обычно не совпадает. Подчеркнуто послушно он, главный редактор, принимал мелкие поручения секретариата вычитать полосу, сочинить подпись под снимок, сократить заметку. Заинтересованно спрашивал, все ли правильно исполнено, расплывался от похвалы. Вот разгадка его добросовестного, совестливого отношения к журналистике: газетные статьи и скрипты для радио пишутся словами такими же словами, из которых состояли его книги, одна за другой выходившие в Штатах, его рассказы, переводившиеся на английский и один за другим публиковавшиеся в лучшем литературном журнале Америки «Нью-Йоркере». Да, книги и престижные публикации занимали места важнее, значимее, но и газета была словесным ремеслом, и радио, хотя там-то слова не остаются, а по законам физики уходят в никуда.
Петр Вайль