Не спится мне ночью. Уж который день. (хм, каламбур однако )
И вот, разбирая книги, нашла "Очерки бурсы" Помяловского. С каким же наслаждением я читала и перечитывала это небольшое по объему (но не по глубине) произведение.
Вот отрывок из "Очерков"
Теперь расскажем еще событие.
Трое великовозрастных зашли по дороге к певчему, своему исключенному товарищу. Певчего нашли они лежащего на постеле и страдающего похмельем. К нему в то время должен был зайти сапожник, затем чтобы получить с него долгу три рубля. Певчий накануне того дня с клятвою и божбою обещался ему заплатить непременно, но из запасных денег у певца осталось около половины.
- Что, братцы, делать? - вскричал встревоженный певчий.
- Живо сюда! - отвечал ему один из великовозрастных.
- А что?
- Объегорим. Ложись сейчас на стол.
- Зачем?
- Не разговаривай, а ложись.
Поставили стол в переднем углу, под образами. Певчий улегся на стол, в головах его зажгли восковую свечку, покрыли его белой простыней; один великовозрастный взял псалтырь, подошел к певчему и сказал ему:
- Умри!
Тот притворился мертвым. Бурсак стал читать над ним псалтырь, как над покойником, скорчив великопостную харю.
Вошел сапожник и, услышав монотонное чтение, понял, что в доме есть мертвый. Он набожно перекрестился.
- Кто это? - спросил он.
- Товарищ, - отвечали ему печально.
- Который это?
- Барсук.
Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: "Эх, пропали мои денежки!", но потом умилился духом и сказал бурсакам:
- Ведь вот, господа, за покойником-то должишко остался, да уж бог с ним: грех на мертвом искать.
- Вот и видно доброго человека! - было ответом. - Его, признаться, и похоронить не на что. Начал, брат, ты доброе дело, так и кончил бы: дай что-нибудь на поминки бедному человеку.
Сапожник вынул полтину и подал им. Те благодарили его. Сапожнику, естественно, захотелось взглянуть на мертвого. Он, перекрестясь, проговорил:
- Дай хоть взгляну на него.
Барсук до того притворился мертвым, что хоть сейчас тащи на кладбище. Открыли его лицо: с похмелья оно было бледно и имело мертвенный вид.
Сапожник, по православному обычаю, приложился губами ко лбу певчего, а тот, сделав под простыней фигу, думал про себя:
"Вот те кукиш! а не свечка".
Когда сапожник удалился, мертвый воскрес и с диким хохотом вскочил на стол.
- Теперь, ребята, поминки справлять.
- Четвертную!
- Огурцов да селедку!
То и другое было мигом добыто, и, поя разные духовные канты, перемешивая их смехом и остротами, справляли поминальную тризну о упокоении раба божия Барсука.
Бурсаки с торжеством и гордостью передавали друг другу рассказ об этом событии.
Но дело этим не кончилось.
Спустя месяц времени сапожник встретил под вечер Барсука. Барсук и тут нашелся.
Скрестив руки и сверкая глазами, он грозно приблизился к сапожнику и диким голосом возопил:
- Неправедные да погибнут!
Сапожник растерялся: ему представилось, что он видит покойника, который воротился с того света, чтобы наказать его за то, что он дерзнул прийти к мертвому и требовать от него свой долг. Он перекрестился и с ужасом бросился бежать куда глаза глядят. Долго он потом рассказывал, как являлся к нему мертвец и хотел утащить его едва ли не в тартарары. (с) Н.Г. Помяловский "Очерки бурсы"
Бессонница
Свернуть
X
Свернуть
Самая длинная, и несомненно самая мрачная из повестей этого легендариума - Песнь о детях Хурина. Это повествование о нескончаемой череде несчастий, роковых оплошностей, проклятий, предательств, падений и отчаяния. Все, что бы доброго не задумал Турин обращается лихом и во всей легенде нет ни проблеска радости или надежды. Но речь не о том.
Речь об ином. Судьба Турина такова, ибо он был проклят Морготом. А Морготом он был проклят, ибо отец его, Хурин, насмехался над Черным Властелином, когда тот пытался склонить его на свою сторону. Начало Песни как раз об этом и рассказывает. Хуринтам показан сильным, смелым, стойким и необычайно мужественным человеком. Несмотря на полное поражение в битве, пленение и пытки, он по-прежнему нерушимо верит, что эльдары победят, а валары защитят его от Моргота. Его ответы Морготу полны этой безосновательной и прекасной в своей мужественности веры. Тому они тоже пришлись по душе. Он проклял Хурина и все его потомство и сотворил такое неимоверное количество зла через них, что описание его стало самой длинной легендой Симьмариллиона.
Толкин вышел из рамок христианства. Быть может, даже сам того до конца не заметив. Но вышел далеко и надолго.