Щенка подарил Петровичу год назад все тот же Толян. Привез из города, уверяя, что это гибрид таксы и русского спаниеля. А Громитом назвал внук Петровича, когда тот прислал родным фото милого щенка вместе с письмом. Всю горечь иронии Петрович оценить так и не смог. Он, в отличие от внука, не видел английского мультфильма про мужика с собакой, которая и стала прототипом его «нерусского спаниеля». Громит-оригинал, пластилиновый пес, превосходящий по уровню iq своего хозяина, потерял бы дар собачьей речи, познакомься он с этой пародией на самого себя из российской глубинки.

- Охотничий, по-любому, - тыкал Толян в упругое кругленькое брюшко песика острым пальцем. Скоро вырастет, будешь с собой в тайгу таскать, станет дичь тебе выслеживать!
Пегая масть собаки и впрямь предрекала спаниеля, черные уши, правда, были коротковаты, и некупированный хвост торчал прутиком. Но, месяца через три стало совершенно очевидно пролетарское происхождение, по крайней мере, одного из родителей щенка.
- Легавый, - констатировал Толик.

Надежда и на это вскоре угасла. В один прекрасный день гиперактивный щенок попытался завести знакомство с душеприказчиком Петровича, старожилом и главным местным авторитетом, котом Максимкой. Несмотря на дурашливое человеческое имя, кот повел себя нетерпимо и вполне по-кошачьи, просто выдрав навязчивому недопеску глаз. Не жалея времени и денег, жалостливый Петрович неделю мотался в центр, к ветеринару, капал и промывал раненый глаз, закутывая щенка, как младенца в тряпку, чтоб не вертелся. Тот визжал и кусался. Врач вернуть зрение не гарантировал, но сохранить глаз, просто как орган, пообещал. Спустя две недели, глаз из черно-багрового превратился в мутно-белый. Громит с той поры гораздо больше стал напоминать Мерилина Мэнсона, чем охотничьего пса, и, тем более, обаятельного мультяшного персонажа.

Он привыкал к моно-зрению, таращась по сторонам здоровым желтым куриным глазом с узким зрачком и по-птичьи склоняя голову набок, чем усиливал сходство с дурноватой несушкой.
- Одноглазый, - дал ему новое имя Толик.
- Урод, - вздыхал Петрович и махал безнадежно рукой.
Ноги собачонки все вытягивались, хвост превратился в метелку, длинная морда ощерилась акульими зубами. Последний факт усугублял скверную привычку щенка кусать все, до чего можно дотянуться. Кусать самозабвенно, судорожно и безостановочно. Иногда начинало казаться, что часть собачьего мозга, отвечающая за торможение, была повреждена вместе с глазом. А та, что ведала сокращениями мышц челюстей, продолжала жить совершенно автономной жизнью. Что пес и рад бы остановиться, но был не в состоянии себя контролировать.

В щенка вселился кусачий демон. Он превратился в робота, в комбайн, пережевывающий все на своем пути: палки, лестничные балясины, замешкавшихся курчат, сапоги, хозяйские руки. Его начали бить. Потом посадили на цепь. С вольным охотничьим будущим было покончено навсегда. Наука не шла впрок: когда этого неудачника жалели и гладили, он радовался, как ребенок, прыгал, вилял, что было сил, хвостом, повизгивал и, пуская слюни, исступленно жевал гладящую его руку. Он быстро рос, но мозг его словно остановился на уровне развития двухмесячного щенка. Постепенно желание погладить пса у Петровича совершенно исчерпало себя, оставалось - пнуть, походя, тощий собачий зад, чтобы не путался под ногами и не цеплялся кованой цепью. Животное перестало бы для него существовать вовсе, если бы не научилось регулярно напоминать о себе выдающимися вокальными данными.

Но сейчас Громит молчал. Он, притаившись, с благоговением слушал, ибо из норы ему было не видать, как Петрович вновь вышел на крыльцо, чиркнул спичкой и затих на время. Выглядывая одним глазом из дыры, пес следил за тающим в темном небе дымком и пытался нюхом дать объяснение происходящему, которое скверно пахло и никак не увязывалось с представлением о Петровиче. Увязывались как раз вкусные кости, мирно урчащие в желудке, натертая ошейником шея, Толик, которого он необъяснимо-панически боялся, и стремительное приближение которого чуял за километр. Петрович, по странному совпадению, в это же самое время думал о Толике и собственном псе. Громит, этот мохнатый дурик, заронил метафизического свойства сомнение в разум Петровича. Об этом-то он и вознамерился спросить Толика, как только тот неуклюже влез к нему по высоким скользким ступенькам.