Это случилось Да какая разница, когда это случилось? Пытаясь рассказать о чем-то в подобной мемуарной манере, можно добиться одного стойкого ощущения приближения старости, хотя это и не так. Сидишь, вроде, помешиваешь кочергой уголья в комельке, видишь разинутые рты окружающих тебя многочисленных внуков и правнуков и скрипишь: «Когда же это?» Не так давно это случилось. В городе не то, чтобы большом, но и не в полном захолустье. Даже, в каком-то роде, в столице (достаточно живописного региона), хотя и не самой лучшей из стран. Стоял в городе институт. По идее основателей цитадель культуры, на деле филиал банно-прачечного комбината, а по скрытой внутренней сути - обитель разбитых сердец и пристань умерших надежд. Ведь именно там, в конце концов, оказывались обиженные и непризнанные гении, не нашедшие повода остаться в столице-с-большой-буквы после позорного провала на первом же туре. Образование во всей стране в те дни еще было бесплатным, а потому располагало к крайней безответственности. Звезды, перед которыми захлопнулись двери «щепки», «щуки» и ГИТИСа, свято верили в ошибочность и неокончательность вердиктов, ставящих под сомнение их великое актерское будущее, а потому возвращались домой и поступали сюда не насовсем, а чтобы не терять «формы» или элементарно откосить на годик от армии. Таким вот образом, на одном из первых курсов режиссерского факультета провинциального «кулька» оказалось около тридцати штук пыжащихся от осознания собственной значимости тинэйджеров и один старослужащий, который угодил в армию еще до того, как студентам была дарована вольная, и вернулся доучиваться на первый курс с малолетками. Каждый из них рожден был актером. Маленькая неприятность заключалась в том, что актерского отделения в этом институте не было и не предвиделось, а руководителями сельской самодеятельности улыбалось стать всего двоим из тридцати: старому солдату и безнадежной стипендиатке из далекой калмыцко-казачьей станицы. «Только на один год» - так думали остальные двадцать восемь, даже не подозревая, в какую трясину их затянуло.
Как ни странно, люди, буквально «жившие театром», театралы-практики, отсеялись на первом же сочинении: они-то любили театр, как никто другой, остальному ( синтаксису и пунктуации, к примеру) в их творческой жизни просто не было места. А поступили театралы-любители, которые, как и предвидел Станиславский, больше всего любили себя в искусстве. Театральные тусовщики. Точнее, тусовщицы. И как раз в этом-то заключалась еще одна маленькая неприятность, маленькая, но грозившая срывом всему учебному процессу: группа подобралась практически однородная по гендерному составу. Звездный бабский батальон. Среди которого, по какому-то недоразумению затесалось пятеро неудачников противоположного пола. Среди них был, как уже упоминалось, бывший сержант внутренних войск, которого и на гражданке почему-то все знали и звали исключительно по фамилии Кузин. Личность чрезвычайно брутальная и своеобразно одаренная талантом тюремного шансонье, крайней невосприимчивостью к алкоголю и внешностью физика-ядерщика конца 60-х. Была еще парочка вчерашних десятиклассников с манерами коверных клоунов, безусловно, звезд школьных вечеринок и КВНов. Четвертым был эстет и знаток столичной (с большой буквы) театральной жизни, спустившийся с гор в самом прямом смысле, человек с эпическим именем Саладдин, черкес по национальности, гражданин мира по духу. И последним, во всех отношениях, был Митек. Просто Митенька . Обаяшка, любимец девочек, вечный ребенок, которому так и тянуло подтереть нос и завязать бантики на ботиночках. И абсолютный ноль, еще меньше, просто пустое место на сцене. Как удалось всем им, и Митеньке, в особенности, поступить именно в это заведение, долгое время оставалось загадкой, ибо их истинные таланты были покрыты до поры, до времени тайной.
Однако, на безракьи, как известно, и рыб рака. Всем пришлось мириться с таким печальным положением, в особенности, преподавателям, для которых каждый показ группы на экзамене превращался в операцию на открытом мозге. Стали очевидными пробелы в драматическом репертуаре, ибо пьес, написанных исключительно для женской труппы, в истории тетра отнюдь не густо. Пока дело ограничивалось монологами, диалогами да отдельными сценами, в ход шло все, начиная с особо любимого завкафедрой Островского, заканчивая Беккетом. Но, когда на горизонте четвертого курса угрожающе замаячил первый полновесный спектакль, контингент не на шутку встревожился: ставить было нечего. Группа к тому времени поредела изрядно. Несколько человек, после регулярных диверсий в московских театральных вузах, действительно не вернулись и были официально беатифицированы. Угроза руководителя курса пополнить оставшимися студентами ряды сотрудников трамвайных депо постепенно воплощалась в жизнь. Репрессии, к счастью, не коснулись мужской половины группы, которая, действительно, превратилась из одной шестой в почти половину. Все эти годы приоритетным направлением в профессиональном обучении, благодаря тайным личным пристрастиям, Мастер считал постановку сказок, проще говоря, новогодние шабашки, к которым, под предлогом учебного процесса, привлекалась практически вся группа. В них, и только в них перед каждым открывалась бездна возможностей. Девочки играли всех и сразу, раскрывая все новые и новые грани таланта: гномов и поросят, разбойников, кикимор и снегурочек. Даже Митенька, которого никто не хотел брать в свои курсовые работы, стабильно закрепил за собой амплуа зайчика, благодаря детсадовским утренникам. Так и остался бы он в памяти сокурсников мальчиком-зайчиком, и даже не вылетел бы по причине профнепригодности после третьего курса только из-за этой исключительной зайцепригодности, если бы не случилось невероятное Митя научился играть.
Кто был повинен в превращении гадкого утенка в лебедя, точнее, грызуна в примата, уже никто не вспомнит, как и ту авторскую работу, благодаря которой Митек впервые засветился. Уже не столь важно, что произошло, куда важнее оказалось то, что Митек из аутсайдеров превратился в звезду группы, да что там, всего факультета. Он играл везде, в каждом отрывке, в каждой сцене, каждый экзамен превращался в Митин бенефис, когда аплодировали даже преподаватели. Его взяли в учебный театр, где он составил приличную конкуренцию старшекурсникам - корифеям сцены. Исчезла древесность, он стал гибким, органичным, преобразилась его мимика, говорил каждый жест. Невысокий, хорошо сложенный сероглазый блондин был типичным героем-любовником, но ему по плечу стали и поистине трагические характеры. Поэтому, не случилось ничего непредсказуемого, когда он оказался в одной из главных ролей в Катькином курсовом спектакле. Как прежде оказался и в ее постели.