Чтобы получить разрешение на постановку этой пьесы, Катьке пришлось выдержать определенное давление. Она размечталась поставить «Рогатку» Коляды. Кто ее знает, зачем. Пьесу нашла почти случайно, листая журнал «Современная драматургия». Ее можно было обвинить в конъюнктурности и попытке плагиата, если бы Виктюк поставил свою собственную «Рогатку» годом раньше, и у Катьки была бы возможность съездить ради этого зрелища в Москву. А так, плагиатором предстояло стать именно Роману Григорьевичу, как она после любила говорить. Но, даже без использования сослагательного наклонения, руководители курса нашли ее выбор слишком претенциозным. Второй режиссер курса, помощница Мастера, преклонных лет дама, возмущалась, что при явном актерском дефиците Катька зачем-то выбрала пьесу, где практически нет ни одной женской роли (не считая эпизода). Сам Мастер, ярый сторонник гетеросексуальной любви, недоумевал, чем могут привлечь юную девушку взаимоотношения двух мужиков-уродов, один из которых полубомж-инвалид, другой сексуально озабоченный, неуверенный в себе подросток. Ну, что ей оставалось? Только врать, что ее спектакль не об однополой любви, а о Любви в высшем понимании, когда исчезают разделения по возрастным, социальным, половым признакам. О том, что любовь единственный путь избавления тонкой души от тюремных стен уродливой плоти. О том, что любовь непобедима даже смертью. Хотя, может, она и не врала. «Любят - это когда взгляд ловят его, - декламировала Катька цитаты из помятой экспликации, - когда после того человека яблоко есть боятся, краснеют, стесняются ... Любят - не так. Не в постели любят, не под одеялом!» В общем, поклявшись, что никаких откровенных эротических сцен в спектакле не появится, разрешение она получила. До первого просмотра.
Из той биомассы, что оставалась кроме Мити (он должен был играть мальчика Антона), необходимо было еще выудить второго актера на роль безногого Ильи. Бомжа должен играть бомж, а в группе он один, решила Катька. Об этом решении Кузин узнал в коридоре общаги, подпирая дверь своей комнаты, пьяно щурясь сквозь линзы и почесывая безволосую грудь под застиранной тельняшкой. Не вдаваясь в подробности, он согласился, ведь количество сыгранных ролей в чужих работах влияло на оценку по актерскому мастерству. Но с первой же читки Кузин ушел навсегда, злобно хлопнув дверью: «Я педика? Да пошли вы все нахРазвели голубятню!» Над спектаклем нависла угроза провала. Вряд ли какая звезда из учебного театра или младшего курса снизошла бы до участия в чужом экзамене. Катька тихо паниковала.
Кроме двух безбашенных аниматоров и иуды Кузина оставался один Саладдин. Славик, как он сам себя называл, пытаясь оторваться от спутанных под толщей кавказских кряжей многовековых родовых корней. Странной фактурой он обладал: тощий, длинный, какой-то ужеподобный. Уж с лысеющей головой дромадера и глазами загнанной лани, он был старше всех в группе, но возраст свой скрывал. И движения у него были слишком ломанными, и манерой говорить он обладал, что называется, вкрадчивой, пусть и без акцента. Не смотря на то, что об актерах он мог говорить часами, в мельчайших деталях описывая стиль игры, выдавая факты биографии и личных пристрастий, собственно, актер из него был слабый. Единственным достоинством Славика была феноменальная память: он запоминал текст буквально с первых читок. Напросился он сам. Нет, он просто ходил следом и умолял Катьку взять его, как только услышал, что именно она собирается ставить. Он, как ни странно, знал все диалоги и говорил, что каждый день тренируется ползать со связанными ногами,обещал достать настоящую инвалидную коляску и, пользуясь знакомством, сделать в одном из местных театров профессиональную фонограмму для ее спектакля. Так, помимо Катькиной воли, вопрос со вторым актером решился сам собой.
Спектакль, так как он был камерным, показывался в крохотном учебном зале кафедры режиссуры. Слухи о скандальной «Рогатке» разошлись по всему институту. Зрителей в день сдачи набилось под самый потолок: импровизированный амфитеатр угрожающе нависал над сидящей впереди экзаменационной комиссией. Катька, бледная, с ввалившимися глазами после генеральной ночной репетиции, сидела рядом со звукооператором и световой пушкой. В успех она не верила. На репетициях Славик терялся рядом с Митенькой. Тонкий психологизм последнего так оттенял скованность и напряженность первого, что дуэт просто разваливался. Монологи Славик читал пронзительно, но стоило войти Мите, он превращался в тряпичную марионетку, которую так и хотелось сдернуть с нитки длинной и, засыпав нафталином Говорил он громко, борясь с этой своей вкрадчивостью голоса, а грубости, присущей персонажу, не получалось. Он то срывался на визг, то манерно вился и ворковал, доводя Катьку до истерики. Хуже всего обстояло дело с предпоследней сценой, когда Антон и Илья выясняют отношения, ссорятся и навсегда расстаются. В кульминационный момент Митек должен был схватить Славика, приподнять, тряхнуть и снова бросить в инвалидное кресло, так, чтобы оно проехало по всей сцене и ударилось в противоположную стену. Но, всякий раз, натыкаясь в этот момент на умиленный влажный взгляд Саладдина, Митя начинал откровенно ржать.
- Слав, там написано «злые глаза». Сделай глаза, бля! Что ты как собака побитая!
Саладдин смущался еще больше и чуть не плакал. Решили, что в этот момент Митя должен оставаться на другом краю сцены и даже не смотреть в его сторону, от греха подальше. Но, то ли груз ответственности перевесил, то ли вчерашняя репетиция поставила все на свои места, Славик, казалось, одумался. С ним явно что-то произошло. Он пришел на экзамен в собственном гриме, сделанном настолько искусно, что лицо его превратилось в опухшую рожу хронического алкоголика. Изменились движения, он даже, как будто стал ниже ростом, его словно переломали и собрали снова. Инвалид, как ни крути. Митя же, напротив, был слишком сдержан и суховат.
Близился тот самый кульминационный момент. Зал смотрел, затаив дыхание.
- Я хочу стереть то, что было у меня с тобой! шипел Митенька. - Мне противно подумать, что руки мои, которыми ... которыми я тебя трогал, будут ее трогать, мать моих детей! Понял?!!!
Неожиданно, вместо того чтобы отвернуться, нервно вытирая о брюки ладони, якобы вспотевшие, и продолжать диалог, Митя рванулся в сторону Славика:
- Детей своих буду гладить, целовать губами, которыми ...- его лицо побелело и исказилось злой гримасой. - Мерзко как, мерзко, гнусно, гнусно, гнусно!!!