Твитнуть
Все к чему сводится христианство (в логико-рациональном смысле) и в чем состоит его принципиальное отличие к утверждению несовпадения ценности и смысла, т.е. к утверждению трансцендентности ценности: христианское откровение суть откровение трансцендентной ценности. Но трансцендентной не по отношению к человеку (или миру!) <- как субъекту или объекту, бытию>, что характерно как раз для иудаизма (яхвистского умаления мира и человека в Боге наподобие сообщающихся сосудов, или по закону «сохранения энергии»), а по отношению к смыслу! Это значит, что в контексте приморского дискурса (а следовательно, и христианского разума) ошибочно «распределять» предметы или вещи мира между смыслом и ценностью (как некими самостоятельными метафизическими «началами» или «сущностями», существующими объективно и независимо от нашей способности быть людьми, как «добром» и «злом»). Речь идет о часто встречающихся ошибочных суждениях одномерного мышления (например, в неокантианстве) типа эмпирия принадлежит царству смысла, а царство небесное суть царство ценности и т.п. Такое «антиномическое» деление мира (бытия) на противостоящие, резко разделенные между собой предметы или «части» (уровни) мира (бытия) означало бы возвращение к ветхозаветному богоборчеству и к античной дохристианской философии с их невозможностью различать ценность и смысл как существенные характеристики самой нашей способности к мышлению и переживанию (т.е., обобщая, нашей способности быть человеком). Ведь ценность и смысл не онтологические (отчужденные и как бы не принадлежащие нам), а прежде всего трансцендентальные (в кантовском смысле) понятия, определяющие не мир, а саму нашу способность к представлению мира и самопознанию, и только потому «онтологические» (предельные, относимые к миру). Поэтому, вопреки одномерному мышлению, и ценность и смысл (не совпадая!) «присутствуют» в каждой вещи, в каждом человеке (в этом, между прочим, смысл «цельности» как метафизического понятия, составляющего сущность христианской религиозности; цельность также носит трансцендентальный, а не онтологический характер, поэтому от нее ни в коем случае нельзя отказываться, наоборот!). Ценность и смысл определяют мир именно как определяющие нашу способность быть человеком.
Ценность это то, что (в отличие от смысла) делает непосредственным (!) восприятие любой вещи (наполняет ее «существованием-здесь-и-теперь»). Поэтому если, к примеру, мы утверждаем, что нация не имеет ценности, будучи относимой всецело к области смысла, то тем самым мы просто редуцируем ее (нацию) к смыслу понижаем в ценности, перестаем непосредственно переживать. А следовательно, обедняем свой собственный мир, делаем его одномерным, «проще», абстрактнее, «удобнее», «полезнее», «техничнее», только и всего. Короче, просто отказываемся от переживания собственной принадлежности к «большой семье» (а это-то как раз и есть духовная денационализация, чей нравственно-опрощающий смысл напрямую связан с вполне определенным характером «противоприродной» религиозности, простроенной на одномерном противопоставлении «неба» и «земли», а потому не различающей ценности и смысла). В этом смысле национализм (как ценностное сознание), напротив, есть просто непосредственное переживание (ощущение, живое чувство) нации (и нашей к ней принадлежности), реализуемое независимо от любого смысла, которым мы могли бы наполнить наш «национализм»!
Никогда не следует отказываться от ценности (ценностно безразличное, «научное», аскетическое воспроизведение смысла основано на методологии различения ценности и смысла, но ценность при этом вовсе не аннигилируется ровно настолько, насколько сама наука не только не может исчерпать собой человеческой реальности, но и оказывается одним из способов ее реализации). Ибо неверно, что «истина остается истиной, хотя бы ее произнес сам отец лжи». Данное суждение, характеризующее господствующий одномерный тип (или способ) мышления, навязанный иудео-христианской традицией («западным рационализмом»), служит обоснованием современного нигилизма во всех его многочисленных ипостасях. Да, от того, что истиной пользуются нравственно сомнительные люди, ее смысл не меняется, но все же она не остается неизменной, ибо меняется ее ценность она понижается! В результате обесцененная истина перестает быть истиной и, оставаясь осмысленной, ничего, кроме ценностного неприятия и отторжения, вызывать не может. На этом «факте» построено известного рода мошенничество с подменой ценностей, вошедшее в «трудовой» арсенал пронырливых торгашей-бедуинов, а также всевозможных преступных, противоприродных элементов, разрушающих нравственные основы человеческой жизни. Когда под формальное, рассудочное, правовое равенство подводят нравственное, культурное или природное равенство между людьми. Как, например, в случае с требованием легитимации гомосексуальных семей на том основании, что «они тоже граждане, имеющие общие со всеми гражданские права» (как будто правовой принцип верховенства закона исключает необходимость обращения к нравственности или означает верховенство права над моралью!). Или известный политический прием ценностной компрометации социально востребованной идеи путем исполнения ее заведомо нечистоплотными политиками или просто уголовниками (постоянный способ борьбы с русским национализмом). Псевдолиберальное софистическое отрицание конкретного национального государства, конкретного общества, культуры, исходя из общечеловеческих, т.е. не относимых к какому бы то ни было государству, обществу, культуре ценностей «вообще» из того же разряда. И т.д.
Важное замечание, лишний раз доказывающее трансцендентальный характер ценности и смысла: по отношению к ценности, в отличие от смысла, нельзя воспроизвести установку ценностного безразличия ценность в себе и для себя (как и «для нас») всегда и в любой момент времени либо понижается, либо повышается, но никогда не прибывает «по ту сторону» самой себя, как бы «абсолютной», завершенной. То же самое и в отношении смысла, который, в отличие от ценности, никогда не может быть лишен осмысленности, никогда не бывает «по ту сторону» самого себя как смысла и бессмыслицы (выйти «по ту сторону смысла» для смысла значит стать чем-то иным, чем смысл), он либо осмыслен, либо бессмыслен. Всякое «по ту сторону» как раз и означает «всего лишь» проведение границы между ценностью и смыслом их несовпадение, и только (!) их несовпадение. Если мы относим «по ту сторону» и ценность и смысл одновременно в их совокупности или тождестве (как это происходит в иудаизме с его волей к абсолютному ничто, как и в любых иных абсолютных системах мысли), то мы попросту утрачиваем их различение, а следовательно, утрачиваем и ценность и смысл. Нельзя переносить и ценность и смысл одновременно по ту сторону (в конечном итоге от нашей способности быть человеком). Ведь если мы не переживаем ценность здесь-и-сейчас непосредственно, то ценности нет нигде-и-никогда и говорить о ней бессмысленно. То же и в отношении осмысленности смысла. Когда мы утверждаем потустороннюю (божественную!) реальность в качестве абсолютно трансцендентной по отношению к нашей способности быть людьми (как бы в насмешку над «вот Царствие Божие внутрь вас есть!»), утверждаем ее в качестве абсолютной противоположности посюсторонней реальности, в качестве «ничто» жизни, то это значит, что мы попросту движемся в дискурсе одномерного мышления, не способного к различению ценности и смысла. «Царствие Божие» как «внутреннее» (в отличие от «внешнего») не имеет пространственно-временной локализации, и через человека открывается так же и как «внутреннее» мира (а не только человека!). Ибо мир не имеющий «внутреннего», целиком сведенный к «внешнему», предметному (рыночному) есть уже результат одномерной редукции, или (что то же) наделения ценности (как и смысла) чертами метафизического абсолюта.
В конечном итоге отличие христианства от иудаизма в весьма заметной трансформации представления о потусторонней реальности из отрицательно («монистически») противостоящей человеку в благодатно восполняющую и обогащающую его. «Царствие Божие» именно приблизилось, стало ближе как никогда прежде! Поэтому потусторонняя (божественная) реальность в христианстве, особенно в восточном (в отличие от иудаизма), обладает «содержанием» (и переживанием), четко выраженным в учении о Троице и двух «природах» Богочеловека, она именно не разрывает и не противопоставляет человека миру, но напротив впервые соединяет их в Боге самым нерасторжимым образом («по сущности»!), входя составной частью в нашу способность быть людьми (как способность воспроизводить и ценность и смысл). И это именно то самое в христианстве, что с точки зрения иудаизма, несомненно, является самым большим «святотатством» (гордостью перед Богом) и просто «язычеством» (ибо тварь более не отделена от Творца непроходимой пропастью!). И наоборот, христианство, антиномически противопоставляющее ценность смыслу, а потому неизбежно обесценивающее и умерщвляющее мир, духовно возвращается «назад» в пустыню иудаизма становится «иудео-христианством». Хотя историческое исследование, несомненно, вскрыло бы большую близость «антиномической» структуры мышления в иудаизме к аналогичным структурам дохристианского язычества (правда, с обратным знаком «антирелигии»), в том числе индоевропейского (многочисленные обряды «перехода» с этого света на тот и обратно), нежели к самому христианству.
Ценность это то, что (в отличие от смысла) делает непосредственным (!) восприятие любой вещи (наполняет ее «существованием-здесь-и-теперь»). Поэтому если, к примеру, мы утверждаем, что нация не имеет ценности, будучи относимой всецело к области смысла, то тем самым мы просто редуцируем ее (нацию) к смыслу понижаем в ценности, перестаем непосредственно переживать. А следовательно, обедняем свой собственный мир, делаем его одномерным, «проще», абстрактнее, «удобнее», «полезнее», «техничнее», только и всего. Короче, просто отказываемся от переживания собственной принадлежности к «большой семье» (а это-то как раз и есть духовная денационализация, чей нравственно-опрощающий смысл напрямую связан с вполне определенным характером «противоприродной» религиозности, простроенной на одномерном противопоставлении «неба» и «земли», а потому не различающей ценности и смысла). В этом смысле национализм (как ценностное сознание), напротив, есть просто непосредственное переживание (ощущение, живое чувство) нации (и нашей к ней принадлежности), реализуемое независимо от любого смысла, которым мы могли бы наполнить наш «национализм»!
Никогда не следует отказываться от ценности (ценностно безразличное, «научное», аскетическое воспроизведение смысла основано на методологии различения ценности и смысла, но ценность при этом вовсе не аннигилируется ровно настолько, насколько сама наука не только не может исчерпать собой человеческой реальности, но и оказывается одним из способов ее реализации). Ибо неверно, что «истина остается истиной, хотя бы ее произнес сам отец лжи». Данное суждение, характеризующее господствующий одномерный тип (или способ) мышления, навязанный иудео-христианской традицией («западным рационализмом»), служит обоснованием современного нигилизма во всех его многочисленных ипостасях. Да, от того, что истиной пользуются нравственно сомнительные люди, ее смысл не меняется, но все же она не остается неизменной, ибо меняется ее ценность она понижается! В результате обесцененная истина перестает быть истиной и, оставаясь осмысленной, ничего, кроме ценностного неприятия и отторжения, вызывать не может. На этом «факте» построено известного рода мошенничество с подменой ценностей, вошедшее в «трудовой» арсенал пронырливых торгашей-бедуинов, а также всевозможных преступных, противоприродных элементов, разрушающих нравственные основы человеческой жизни. Когда под формальное, рассудочное, правовое равенство подводят нравственное, культурное или природное равенство между людьми. Как, например, в случае с требованием легитимации гомосексуальных семей на том основании, что «они тоже граждане, имеющие общие со всеми гражданские права» (как будто правовой принцип верховенства закона исключает необходимость обращения к нравственности или означает верховенство права над моралью!). Или известный политический прием ценностной компрометации социально востребованной идеи путем исполнения ее заведомо нечистоплотными политиками или просто уголовниками (постоянный способ борьбы с русским национализмом). Псевдолиберальное софистическое отрицание конкретного национального государства, конкретного общества, культуры, исходя из общечеловеческих, т.е. не относимых к какому бы то ни было государству, обществу, культуре ценностей «вообще» из того же разряда. И т.д.
Важное замечание, лишний раз доказывающее трансцендентальный характер ценности и смысла: по отношению к ценности, в отличие от смысла, нельзя воспроизвести установку ценностного безразличия ценность в себе и для себя (как и «для нас») всегда и в любой момент времени либо понижается, либо повышается, но никогда не прибывает «по ту сторону» самой себя, как бы «абсолютной», завершенной. То же самое и в отношении смысла, который, в отличие от ценности, никогда не может быть лишен осмысленности, никогда не бывает «по ту сторону» самого себя как смысла и бессмыслицы (выйти «по ту сторону смысла» для смысла значит стать чем-то иным, чем смысл), он либо осмыслен, либо бессмыслен. Всякое «по ту сторону» как раз и означает «всего лишь» проведение границы между ценностью и смыслом их несовпадение, и только (!) их несовпадение. Если мы относим «по ту сторону» и ценность и смысл одновременно в их совокупности или тождестве (как это происходит в иудаизме с его волей к абсолютному ничто, как и в любых иных абсолютных системах мысли), то мы попросту утрачиваем их различение, а следовательно, утрачиваем и ценность и смысл. Нельзя переносить и ценность и смысл одновременно по ту сторону (в конечном итоге от нашей способности быть человеком). Ведь если мы не переживаем ценность здесь-и-сейчас непосредственно, то ценности нет нигде-и-никогда и говорить о ней бессмысленно. То же и в отношении осмысленности смысла. Когда мы утверждаем потустороннюю (божественную!) реальность в качестве абсолютно трансцендентной по отношению к нашей способности быть людьми (как бы в насмешку над «вот Царствие Божие внутрь вас есть!»), утверждаем ее в качестве абсолютной противоположности посюсторонней реальности, в качестве «ничто» жизни, то это значит, что мы попросту движемся в дискурсе одномерного мышления, не способного к различению ценности и смысла. «Царствие Божие» как «внутреннее» (в отличие от «внешнего») не имеет пространственно-временной локализации, и через человека открывается так же и как «внутреннее» мира (а не только человека!). Ибо мир не имеющий «внутреннего», целиком сведенный к «внешнему», предметному (рыночному) есть уже результат одномерной редукции, или (что то же) наделения ценности (как и смысла) чертами метафизического абсолюта.
В конечном итоге отличие христианства от иудаизма в весьма заметной трансформации представления о потусторонней реальности из отрицательно («монистически») противостоящей человеку в благодатно восполняющую и обогащающую его. «Царствие Божие» именно приблизилось, стало ближе как никогда прежде! Поэтому потусторонняя (божественная) реальность в христианстве, особенно в восточном (в отличие от иудаизма), обладает «содержанием» (и переживанием), четко выраженным в учении о Троице и двух «природах» Богочеловека, она именно не разрывает и не противопоставляет человека миру, но напротив впервые соединяет их в Боге самым нерасторжимым образом («по сущности»!), входя составной частью в нашу способность быть людьми (как способность воспроизводить и ценность и смысл). И это именно то самое в христианстве, что с точки зрения иудаизма, несомненно, является самым большим «святотатством» (гордостью перед Богом) и просто «язычеством» (ибо тварь более не отделена от Творца непроходимой пропастью!). И наоборот, христианство, антиномически противопоставляющее ценность смыслу, а потому неизбежно обесценивающее и умерщвляющее мир, духовно возвращается «назад» в пустыню иудаизма становится «иудео-христианством». Хотя историческое исследование, несомненно, вскрыло бы большую близость «антиномической» структуры мышления в иудаизме к аналогичным структурам дохристианского язычества (правда, с обратным знаком «антирелигии»), в том числе индоевропейского (многочисленные обряды «перехода» с этого света на тот и обратно), нежели к самому христианству.