Она родилась слишком рано. Нетерпеливая утроба вселенной выплюнула ее в проявленный мир и наглухо захлопнулась до следующего воплощения. Больше никому не было до нее дела. Никто не спросил ее, где, когда и кем она хотела бы родиться, как вроде бы все зависело от ее собственной воли. Но в том-то и дело, что воли ее на это не было. Она знала, что еще слишком рано, поэтому попыталась покончить с собой, едва выйдя из родовых путей своей новой земной матери и воспользовавшись ее пуповиной в качестве гарроты. Но стражи ворот, притворившиеся добрыми ангелами в белых халатах, насильно вернули ее к жизни при помощи какой-то болезненной инъекции. И ей пришлось смириться. На время.

Она росла странным ребенком. Казалось, она думала о смерти больше, чем жила. Нет, это не было простым детским любопытством, смешанным со страхом исчезновения. Она словно силилась вспомнить, что было там, за гранью, что она оставила и что потеряла, попав сюда.

Ее не любили. За что можно было любить вечно молчащего, уходящего от ответа мрачного ребенка, в глазах которого читалось недоверие и ненависть к целому миру? Она убегала от всех в свое темное убежище и пережидала тягучие минуты, дни и годы, отделяющие ее от вожделенного спасения. Странный мир она строила, живущий по своим законам, словно подсмотренным где-то в иной реальности. Она и там была одна, бродила по бесконечным лабиринтам среди призраков вымышленных героев, давая имена и придумывая им жизни. Она не знала любви в настоящем мире, она смутно помнила о ней из предыдущих воплощений. Смутно, слишком смутно, чтобы знать, что любовь это не только тоска, страх потери и бесконечная боль.

Что произошло с ней однажды, никто не мог бы ей этого рассказать. А жестокая врожденная амнезия не оставляла никакой надежды понять, с какой целью она вернулась в этот мир, что должна была исправить и какую точку поставить в конце.

Она начала писать стихи. Неуклюжие, полудетские, нескладные стихи, перегруженные тяжелыми оборотами и мрачными образами любви и смерти, соединенными в одну логическую цепь. Как многие подростки в этом возрасте. И вот, она уже писала эти свои стихи, когда он только соблаговолил родиться. Возможно, это не она вернулась слишком рано, это он задержался, заблудился где-то в путаных перекрестках вселенных.

Но в тот день, когда он появился на свет, она вдруг заплакала над одной упрямой, неподдающейся строкой очередного темного стихотворения. Что в нем было? Спустя годы, она уже не вспомнит. Вымышленные чувства? Тоска по идеалу, который был ею придуман, и места которому в этом мире попросту не было? Может быть. А может, она предсказала его рождение. Может быть, эта единственная строка, оставшаяся от стихотворения и густо перечеркнутая, и стала той самой тугой нитью, стальной струной, за которую она, сама того не зная, вытащила его из небытия? Стала ее воплощенной верой и материализовавшимся страданием. Его первым криком, пробудившим миры и сместившим измерения. Она порвала это стихотворение позже, о чем гласила запись на полях дневника. Что-то в нем было такого, чего она не в силах была вынести или не могла позволить почесть другим. Осталась одна зачеркнутая строка и дата: день его рождения.

Если кто-то поставил своей целью сделать их встречу даже теоретически невозможной, он мог бы гордиться своей изобретательностью. Сдвиг времен был слишком велик. Они родились и жили в слишком разных мирах. Она уже взрослела он только еще подрастал. Он упал и разбил нос в кровь, потому что только учился хорошо ходить, она же в этот день потеряла девственность. Он пошел в школу в тот год, когда она окончила университет, и когда он написал свое первое четверостишие о, да, он тоже начал писать вслед за ней, она уже готовила к выпуску свою первую книгу.